Драконы любят погорячее
Глава 1
- Рянка! - хрипит поблизости мужской голос. - Рянка!
Недовольная, поворачиваюсь на другой бок. Пытаюсь вернуться туда, где я вспарываю облака, густые и мягкие, будто взбитые сливки. Где дурманящий воздух свободы бьет в лицо, порождая внутри беззвучный, востороженный вопль! Где послушный моим желаниям дракон взмывает ввысь прежде, чем чувство оформилось в связную мысль...
- Чё дрыхнешь, когда постояльцы некормлены! А ну вставай, дурында ленивая! Гости сами себя не накормят!
Дракон ускользает в небеса, но перед этим бездушно сбрасывает меня в колючие шипы реальности.
В первый момент пробуждения пытаюсь понять, кому предназначены прозвучавшие слова. Кто позволяет с собой так грубо обращаться?
Не перечит, не возмущается. Будто так и надо.
Я бы за такое обращение пригрозила разбирательством с трудовой инспекцией. Или пообещала устроить знакомство с папой Мишей, самым сильным и грозным мужчиной среди цирковых коллег.
И вонь здесь такая, что дышать невозможно...
Черт, где я вообще?
Открываю глаза и различаю в полумраке, заполненном незнакомыми запахами и звуками, бородатого мужика, протягивающего ко мне огромную пятерню. Это от него, одетого в тряпье, смердит потом и не стиранным бельем.
Я не успеваю задуматься, как в мою однушку на пятом этаже мог проникнуть бомж. Срабатывают рефлексы.
Нырнув под загребущие лапы, быстро спрыгиваю с кровати, случайно уронив мужика. Приземлившись на четвереньки, вскакиваю на ноги и кидаюсь к открытому дверному проему, за которым виднеются каменные стены, слышится человеческий говор и звуки губной гармошки.
Я не дома, это факт!
Успеваю сделать всего пару шагов, как ноги путаются в бесконечных, длинных юбках, и я падаю на колени.
Откуда на мне юбки, ёшки-матрешки? Сроду их не носила!
Начинаю быстро-быстро перебирать ногами и руками, чтобы успеть добраться до людей, пока меня не поймал бомж, но одежда, зараза, мешает двигаться быстро!
За моей спиной раздается кряхтение и зычный рев:
- Куды побЁгла! Перед народом меня позорить вздумала?! Стой, припадочная! А ну стой, говорю!
Внезапно меня скручивает болевой спазм. Его источник понять невозможно, потому что болит все одновременно. Будто каждую клеточку тела пытает изощренный, всесильный палач.
И хотя моему болевому порогу завидовали все коллеги поголовно, сочетание боли, неожиданности и ужаса я не в силах перенести молча.
Когда мой голос разрезает пространство, понимаю, что во время сна мой хрипловатый альт поменяли на тонкое, высокое сопрано. От этого факта пугаюсь больше и ору еще громче. Точнее, даже не ору… Пищу!
На мой писк собираются мужики. Краем глаза замечаю ряд грязных, поношенных сапог прямо перед собой, а чуть выше — залатанные, бесформенные штаны.
Я в логове бомжей?!
От накатившей паники окончательно дурею.
Словно сквозь туман, до меня доносятся голоса:
- Хорош мучить девку!
- Кончай уже!
И вдруг боль отпускает меня также внезапно, как и появилась.
Меня тут же выворачивает наизнанку.
Я, словно подкошенная, падаю на пол без сил, наплевав на то, что рядом содержимое моего желудка и что каменные плиты на полу высасывают последнее тепло из моего жалкого тела.
Боль ушла, но забрала с собой все силы. Закрываю глаза и жадно глотаю воздух. Пытаюсь отдышаться и соединить свое прошлое с настоящим. Соображаю лихорадочно, как я могла здесь очутиться.
Вчера поздним вечером мы с цирковыми отметили последнее представление в турне. Свое огненное шоу я отработала без единой помарки!
Помню поздравления в баре. Помню, что на радостях немного перебрала. Точно помню, как возвращалась домой на такси, а потом…
Вспышка, скрежет металла.
Я попала в аварию!
Тогда почему в момент пробуждения я не ощутила боли?
И почему я в замызганном трактире, а не в больничной палате?
В наступившей тишине раздается хриплый голос бородатого. Того, что тянулся ко мне в кровати.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
- Что смотрите, будто я злыдень какой! Спятила девка, ясен пень! Совсем плоха стала. Я ее кормлю-пою, а она меня, своего благодетеля, тока позорит. По доброте душевной пригрел племяшку после смерти сестры. Теперь расплачиваюсь за свою доброту. Что мне с малахольной прикажете делать?
- Славно ты ее кормишь! - басит другой мужик. - Одни мощи остались.
- И то верно, - подтверждает другой. - Девка пашет на тебя, как раба. С утра до ночи на ногах. Неудивительно, что грохнулась в обморок посреди дня.
И снова звучит вкрадчивый голос того козла, что меня мучил:
- Вижу, вы люди добрые. Жалеете сиротинушку. Тады возьмите ее себе! Тока сначала возместите мне затраты. Всего двадцать золотых — и она вся ваша!
Что?!
От неожиданности забываю дышать.
Меня… Пытаются продать?!
Один предлагает, а другие… Молча раздумывают?
Вы не охренели часом, господа работорговцы?
Хотя сил не осталось ни грамма, поднимаюсь с пола и, цепляясь за засаленную дверную раму, встаю в полный рост.
При этом краем сознания отмечаю, что запястья у меня — кожа да кости, как у человека в последней стадии пищевого расстройства. На глаза наворачиваются злые слезы…
Смотрю в упор на бородатого мужика, что назвался моим дядькой. Мордастый, щекастый. Нос, характерный для алкоголика. Пузо отъел, как на сносях. Глазки поросячьи, так и бегают по сторонам — он не может выдержать мой пристальный взгляд, переминается с ноги на ногу, как утка.
- Я не позволю собой торговать, - говорю глухо, снова не узнавая свой голос. - Я свободный человек и уйду отсюда, когда пожелаю.
Придерживаясь за стену, делаю шаг в сторону выхода. При этом глаз не свожу с бородатой гадюки. Нутром чую: к такому опасно поворачиваться спиной. Надеюсь лишь, что он не посмеет цапнуть меня при свидетелях.
- Видите? - тот заискивающе оглядывает остальных, с непонятным выражением взирающих на меня. - Хотел по-хорошему, но с упрямой кобылой по-хорошему никак. Она тока розги понимает...
Он шепчет непонятные фразы, и все тело снова пронзает резкая боль. На сей раз эффекта неожиданности нет. Но, когда все мышцы тела скрючивает болевая судорога, устоять на ногах не получается.
Голова с глухим стуком приземляется на каменный пол. Свет меркнет в глазах, а темнота милосердно подхватывает истерзанное сознание и уносит в свою зыбучую колыбель.
Глава 2
Просыпаюсь под заунывное пение. Голос женский, старушечий. Хорошо, что не мужской.
Очень хорошо.
И запах здесь нормальный, деревенский. Так пахло летом в бабушкином доме. Деревом, шерстью, травами, едой. От аппетитных ароматов желудок начинает требовательно урчать, заставляя меня открыть глаза и осмотреться.
Так и есть. Я не дома. Но хотя бы не с бомжами.
Помещение, в котором я нахожусь, — настоящая изба, просторный сруб из цельных бревен. Здесь есть белая печь, где в чугунном котле булькает аппетитно пахнущее варево. В центре - грубо сколоченные, потемневшие от времени стол и две табуретки, на одной из которых вяжет что-то седовласая старушка, напевая под нос тягучие мотивы. Пара окошек дают достаточно света, поэтому непонятно, зачем зажжена лампа, по форме напоминающая керосиновую.
Я лежу на жесткой кровати. Наверно, из-за долгого лежания позвоночник ощущает каждую досочку под спиной. При этом чувствую я себя не так уж плохо, учитывая... обстоятельства.
Приложив небольшие усилия, мне удается сесть. Сразу начинает кружиться голова, словно возражая против любого геройства.
- Где я? - спрашиваю у старушки хрипло.
В горле будто пустыня. Даже сглотнуть не получается.
- Оклемалась, родненькая? - начинает суетиться старушка, откладывая вязание. - Я тебя уж два дня как выхаживаю.
Прихрамывая, она проворно семенит к котелку, снимает крышку, зачерпывает в металлическую кружку варево и несет мне густой отвар. Отхлебнув глоток, различаю частички разваренных овощей. Хотя, казалось бы, кипяток должен меня обжечь, боли не чувствую. Пью жадно, взахлеб, не в силах оторваться от кружки, пока на донышке не остается ни капли.
