— Хорошо.
— А где мои сестры?
— Дейдра и Льювилла остались в Ребмэ. Леди Флоримель осыпана милостями и стала одной из первых придворных дам. Я не знаю, где сейчас Фиона.
— О Блейзе я тебя не спрашиваю. Уверен, что он погиб.
— Наверное, — сказал Рейн. — Хотя тело его так и не было обнаружено.
— О Бенедикте ничего не слышно?
— Нет.
— А о Бранде?
— Ни слуху ни духу.
— Что ж, будем считать, я достаточно подробно расспросил тебя о своей семье. И хватит об этом. Ты сочинил какие-нибудь новые баллады?
— Нет, — ответил Рейн. — Работаю сейчас над «Осадой Эмбера». Не знаю, станет ли мое произведение популярным, но запретят его в любом случае.
Я протянул руку через маленькое окошко в углу двери.
— Я хочу пожать тебе руку, — сказал я, и тут же почувствовал прикосновение его пальцев. — Спасибо тебе за все, но больше не приходи. Глупо так рисковать.
Он сжал мою руку, что-то пробормотал и ушел.
Я нащупал пакет с едой, вскрыл его и до отвала наелся мясом — самой сытной пищей, которая там была, — и хлебом. Оказывается, я совсем забыл, что есть можно вкусно. Затем меня стало клонить ко сну, и я задремал, а проснувшись, откупорил бутылку вина.
В моем ослабленном состоянии потребовалось совсем немного, чтобы захмелеть. Я закурил сигарету, уселся на соломенный тюфяк, облокотился о стену и расслабился.
Я помнил Рейна еще ребенком. В те времена я был взрослым молодым человеком, а он — кандидатом в королевские шуты. Придворные издевались над тощим неглупым пареньком, кто как мог. Кстати, я тоже не был исключением. Я сочинял музыку, писал стихи, а он достал где-то лютню и научился на ней играть. Вскоре мы начали петь на два голоса, и я к нему привязался. Потом мы попробовали сочинять вместе, и хотя у него плохо получалось, я старался лишний раз похвалить его, испытывая в глубине души раскаяние, что издевался над ним раньше. К тому же я научил Рейна владеть шпагой, и ни ему, ни мне не пришлось пожалеть об этом. Спустя несколько лет он стал придворным музыкантом Эмбера. Рейн считался моим пажом, и когда начались войны против темных сил из отражения Вейрмонкен, я пожаловал ему грамоту на дворянство, и мы сражались с ним бок о бок. Я посвятил его в рыцари на поле битвы при Джонс Фоллз, и он того заслуживал. Рейн продолжал сочинять стихи и музыку и вскоре превзошел меня, своего учителя. Он всегда носил малиновые одежды, а слова его были — чистое золото. Я любил его, как друга, одного из немногих в Эмбере. Правда, я никогда не думал, что он рискнет принести мне передачу. Никто другой не осмелился бы меня навестить. Я сделал глоток вина за его здоровье и закурил вторую сигарету. Рейн был хорошим человеком. Мне пришло в голову, что Эрик рано или поздно лишит его звания придворного музыканта.
Окурки и (спустя некоторое время) пустую бутылку я выкинул в дыру для уборной. Неожиданная проверка могла уличить меня в том, что я «развлекаюсь», и тем самым я сильно подвел бы Рейна. Я съел все, что он принес, и впервые за время заточения почувствовал себя сытым. Последнюю бутылку вина я приберег на тот случай, если мне захочется напиться и хоть ненадолго обо всем позабыть.
Это произошло довольно скоро, и, отоспавшись, я вновь вернулся к своим думам.
Я надеялся, что Эрик не знает всех скрытых сил, которыми обладали члены нашей семьи. Просто не может знать. Да, конечно, он был королем Эмбера. Но не таким, как отец, обладающий колоссальными знаниями и умеющий применять их на деле. А значит, у меня имелся один шанс на миллион, ничтожный, но драгоценный, мысль о котором не давала мне сойти с ума в минуты самого страшного отчаяния.
Хотя, возможно, какое-то время я был безумен. И сейчас, очутившись в Царстве Хаоса, я не могу вспомнить многих дней своего пребывания в темнице. Чем они были заполнены — тайна, и я не собираюсь обращаться к психиатру, который сорвет с нее покровы.
К тому же, милые мои врачи, вряд ли кто-нибудь из вас способен лечить членов нашей семьи.
Я лежал на соломенном тюфяке, мерил шагами пол. Меня окружала тьма. Я стал очень чуток к звукам. Я слышал шуршанье крысиных лапок по соломе, отдаленные стоны узников, эхо шагов стражника, оставляющего поднос у двери. По звукам я научился с точностью определять расстояние и направление.
Видимо, я стал также более восприимчив к запахам, хоть и старался не обращать на них внимания. Я мог бы поклясться, что в тошнотворном воздухе камеры долгое время держался запах гниющей плоти. Интересно, что произойдет, если я умру? Сколько бутылок с водой и кусков хлеба уберут, прежде чем стражнику придет в голову проверить, жив ли его узник?
Ответ на этот вопрос мог оказаться для меня крайне важен.
Запах смерти и разложения держался в камере не менее недели.
Как я ни сдерживался, как ни боролся с искушением, в конце концов у меня осталась одна пачка сигарет.
Я открыл ее и закурил. Рейн принес мне большой блок «Салема», и я выкурил одиннадцать пачек. Двести двадцать сигарет. Я знал, что выкуриваю сигарету за семь минут (когда-то давно я засекал время по часам). Значит, я потратил на курение одну тысячу пятьсот сорок минут, или двадцать пять часов сорок минут. Я был уверен, что перерыв между сигаретами составлял по меньшей мере час, даже полтора. Пусть будет полтора часа. На сон у меня уходило от шести до восьми часов в сутки. Следовательно, шестнадцать-восемнадцать часов я бодрствовал и, таким образом, выкуривал за день десять или двенадцать сигарет. Нетрудно было подсчитать, что Рейн посетил меня примерно три недели назад. Он говорил, что я сижу в тюрьме четыре месяца и десять дней. Значит, уже пять месяцев.
Я берег последнюю пачку «Салема», как мать ребенка. Когда сигареты закончились, настроение мое резко ухудшилось.
И вновь прошло много времени.
Очень часто я думал об Эрике. Справлялся ли он с обязанностями монарха? Какие задачи перед собой ставил? С какими трудностями сталкивался? Почему ни разу не спустился в темницу, чтобы помучить меня? Забудут ли обо мне в Эмбере, согласно королевскому повелению? Никогда, решил я.
Куда подевались все мои братья? Почему ни один из них не установил со мной связь? Ведь это было так просто: достать из колоды карту и вызволить меня из беды.
Однако никто этого не сделал.
Иногда я вспоминал Муари, последнюю женщину, которую любил. Чем она занималась? Думала ли обо мне? Наверное, нет. Может, она стала любовницей Эрика или вышла за него замуж. Просила ли она, чтобы меня освободили? Наверное, тоже нет.
А где мои сестры? Забудь их. Все они ведьмы.
Я уже был слепым раньше, в восемнадцатом веке, и произошло это на отражении Земля после сильной вспышки пороха. Слепота моя продолжалась около месяца, и зрение постепенно ко мне вернулось. Эрик же лишил меня глаз навечно. Я часто просыпался в холодном поту, от собственного крика, весь дрожа, потому что мне мерещился железный прут, медленно опускающийся, на мгновение застывший прямо перед глазами, прикоснувшийся к ним!..
Я застонал, вскочил с тюфяка и начал ходить по камере.
Нет ничего страшнее чувства беспомощности, а я был бессилен что-либо изменить. Как ребенок в утробе матери. Я продал бы душу дьяволу, лишь бы родиться вновь сильным и здоровым. Я продал бы ее и за меньшее: возможность вернуть зрение хотя бы на час и остаться наедине с Эриком, пока я буду драться с ним на дуэли.
Я лег на тюфяк и заснул. Когда я проснулся, у двери стоял поднос с хлебом и водой. Я поел и вновь принялся мерить камеру шагами. Ногти на моих руках и ногах отросли до безобразия. Борода спускалась ниже пояса, волосы падали на лицо. Тело мое было грязным и вонючим и все время чесалось. Может быть, по мне бегали вши.
Я никогда не думал, что принца Эмбера можно довести до такого состояния, и поэтому задыхался от бессильной ярости. С детских лет я привык считать нас высшими существами: идеально чистыми, хладнокровными, несокрушимыми, совсем такими, как на картах. Я ошибался.
Впрочем, подобно многим людям, мы были изобретательны.
Я рассказывал сам себе различные истории, представлял всевозможные ситуации, вспоминал самые приятные минуты своей жизни — а их было немало.
Я мечтал оказаться на воле, где дул ветер, шли дожди и снег, грело солнце. На отражении Земля у меня был собственный небольшой самолет, и я всегда наслаждался чувством полета. Передо мной распахивалось голубое небо, а внизу лежали миниатюрные города или чистое пространство океана. Я думал о женщинах, которых любил, веселых вечеринках, полях сражения. Но рано или поздно мысли мои вновь возвращались к Эмберу.
В одну из таких минут мои слезные железы неожиданно начали функционировать, и я заплакал.
Прошло много дней, о которых я ничего не помню.
Но однажды, проснувшись, я услышал скрип ключа в замке.
