офицерских кителях, и казалось, что обнажены бьющиеся кровоточащие сердца военных. Они повернулись на каблуках, вскинули руки в приветствии, и на сцену явился сутулый приземистый человек с черными усами.
— Sieg Heil! Sieg Heil! Sieg Heil! — стала скандировать толпа.
По коже Кристины побежали мурашки. Она не верила своим глазам. На сцене стоял Гитлер. Толпа с завыванием гудела, этот рев усиливался и походил на вой ветра во время дикой бури. Гитлер был ниже ростом, чем Кристина себе представляла, и даже отсюда она могла видеть его брюзгливый рот. Солдаты в проходах хлопали и выкрикивали приветствие, побуждая публику действовать так же, и придирчиво озирали толпу — не вздумал ли кто-нибудь уклоняться. Когда они проходили вдоль рядов собравшихся, толпа выбрасывала вверх руки и аплодировала, вставая на цыпочки и вытягивая шеи, чтобы получше разглядеть фюрера. Среди аплодисментов и криков «ура» Кристине почудилось улюлюканье. Гитлер склонил голову, приложил кулак к груди и застыл неподвижно, ожидая, когда уляжется ажиотаж. Только когда наступила полная тишина, он поднял голову и начал речь.
— Мои соотечественники и товарищи, народ Германии! Ныне три великих нищих объединились[52], и теперь мы посмотрим, кто одержит верх в этой борьбе — те, кому нечего терять, но есть что приобретать, или те, кому есть что терять, но нечего приобретать. Ибо что надеется приобрести Англия? Что надеется приобрести Америка? — он потряс кулаком в воздухе. — У них так много богатств, что они не знают, как всем этим распорядиться. Мы ничего не сделали ни Англии, ни Франции. Мы ничего не сделали Америке! — Гитлер воздел руку над головами людей на площади. — Тем не менее нам объявили войну. Теперь вы должны, учитывая всю предысторию, понять меня. Однажды я сказал слова, не понятые другими странами. Я сказал: «Если война неизбежна, я предпочту вести ее сам». Не потому, что жажду славы, наоборот, я не признаю такой славы, в моих глазах это вовсе не слава. Если провидение сохранит мне жизнь, то я прославлюсь миротворческой деятельностью, ибо все же намереваюсь бороться за мир. Но если судьба уже распорядилась так, что я должен следовать неисповедимой воле рока, тогда я могу хотя бы просить провидение доверить мне груз этой войны, возложить его на меня. Мне он по плечу! — гаркнул оратор, колотя себя кулаком в грудь.
Кристине не доводилось бывать в театре, но она предполагала, что именно так разыгрываются трагедии. Она стала оглядываться вокруг, изучая лица людей, — ей было интересно, замечает ли кто-нибудь еще, как злодейский дух Гитлера проступает в его властной речи и утрированных жестах. Из-за красных и черных отсветов, плясавших на обращенных вверх лицах, прочитать их выражения было невозможно. И в мозгу Кристины возник жутковатый образ толпы погибших душ, стоящей у врат ада.
Гитлер продолжал:
— Я не стану уклоняться от ответственности. Ежечасно я буду возлагать на себя этот груз, нести все обязанности, как если бы я всегда исполнял их. Я обладаю огромным авторитетом среди населения. Люди знают меня. Им известно, что перед войной я строил необъятные планы. Они повсюду видят признаки начатой работы, а кое-где и свидетельства ее завершения. Я знаю, что немецкий народ доверяет мне. И я счастлив сознавать это. Но также немецкий народ может быть убежден в одном: пока я жив, 1918 год никогда не повторится! [53] — он посмотрел в небо, отступил от трибуны и опустил голову, зажав руку, которой только что жестикулировал, под мышкой другой руки и слушая рев толпы. Затем он выпятил грудь и выступил вперед, подняв над головой кулак. — Англичане и американцы будут атаковать наши города — мы сотрем их города с лица земли. Они сбросят на нас три тысячи килограммов бомб мы за один раз сбросим триста тысяч! Теперь вас, граждан Хессенталя, родина призывает на службу…
Мария широко раскрытыми глазами смотрела на сестру. Руки Генриха, обвитые вокруг шеи Кристины, одеревенели. Его ноги крепко стискивались вокруг ее талии. Ей хотелось бы сказать что-нибудь им в утешение, чтобы они не боялись бомбежек, но подходящие слова никак не шли ей на ум. Три тысячи килограммов бомб? За один раз? Она подумала о деревянной двери овощного погреба, нескольких метрах пронизанной корнями деревьев земли над крышей убежища. Как же они выживут? Внезапно у нее помутилось в голове, и, опасаясь, как бы не уронить Генриха, она крепче ухватила ноги брата.
Гитлер на сцене сменил тему:
— Какое бы решение вы ни принимали, подумайте о том, как поступил бы фюрер. Согласуется ли ваш поступок с национал-социалистической совестью германского народа. Еврейский юнец часами напролет выслеживает ничего не подозревающую немецкую девушку, только и ждет удобного случая, чтобы совратить ее. Он мечтает отравить ее кровь и выдернуть ее из лона народа. Евреи ненавидят арийскую расу и жаждут подорвать ее культуру, чтобы господствовать в мире. Совершаются ли какие-либо непристойности или преступления без участия евреев? Гражданами государства должны быть единственно представители германской нации. А представители германской нации — только те, в чьих жилах течет немецкая кровь. Их не придется предупреждать, и молитва этого слуги дьявола, желающего наказать Европу большевизмом, не осуществится, но скорее осуществятся наши молитвы. Бог наш, дай нам силу сохранить свободу для детей и внуков, не только для себя, но и для других народов Европы, ибо сегодня мы ведем эту войну не только ради немецкой нации. Это война ради благополучия всей Европы, а в конечном счете — всего человечества.
Кристина почувствовала, как в ее руку скользнула дрожащая рука матери. Она повернулась к мутти. Глаза мамы были безжизненными.
— Пойдемте домой, — захныкал Карл. — Мне тут не нравится.
Кто-то хлопнул Кристину по плечу. Поначалу она не обратила внимания, решив, что это Генрих. Но вдруг сильная рука схватила ее за плечо, и девушка обернулась. Над ней возвышался эсэсовец с бесстрастным лицом. Кристину охватил приступ паники. Она взглянула на мать, которая тоже встревожилась и смотрела на дочь, разом побледнев и широко распахнув глаза.
— Фройляйн, — отрывисто сказал солдат, — идемте со мной.
— Куда? — Кристина пыталась различить выражение его глаз под глубокой тенью от каски. — Что я сделала?
Генрих перестал держаться за шею сестры и сполз вниз по ее спине. Мать с такой силой схватила дочь за руку, что Кристина чуть не вскрикнула.
— Вас выбрали
