— Почему бы и нет? — с легкостью в голосе отозвалась Диана.
— Потому что у тебя самая строгая мать во всем Нью-Йорке… — начал Генри, поднимая бутылку пива и чокаясь с Дианой.
— …на которую я совершенно не обращаю внимания, — перебила его девушка, с хихиканьем касаясь своей бутылкой его пива, прежде чем сделать долгий глоток.
— … а я женат на самой жутко самодурствующей светской даме в городе.
— О, — беззаботно отозвалась Диана. — Она.
— Да, она. Господи, ну почему мы не сбежали, когда была такая возможность? — Голос Генри звучал мрачно, хотя типично ослепительный для побережья солнечный свет с такой любовью падал на его кожу, что она казалась почти золотой, и Диана почти видела тонкие нити, из которых была соткана его белая рубашка с воротником. Закинув ногу на ногу, Генри откинулся назад на складном деревянном стуле и мог бы показаться любому стороннему наблюдателю полноценно отдыхающим человеком. Но Диана провела рядом с ним много часов и услышала в его голосе беспокойство. — Мы не должны были позволять этим гарпиям вновь нас увидеть. Вообще не должны были возвращаться в Нью-Йорк.
— То же самое говорит и Элизабет, — заметила Диана, словно подумав вслух, глядя на море. — Она говорит, что здесь не место для нас.
Складной деревянный стул скрипнул по потрепанным морем доскам, когда Генри резко выпрямился.
— Ты рассказала о нас Элизабет?
— Конечно, она же моя сестра! — Диана рассмеялась и ласково положила руку на плечо Генри. — И не делай такое лицо, она полностью на нашей стороне.
— Правда? — Генри изумленно покачал головой. Он на секунду замолчал, собираясь с мыслями. — Как думаешь, что она имела в виду, говоря «не место для нас»?
— Нью-Йорк, Манхэттен, гостиные и бальные залы, скачки, особняки на Лонг-Айленде… — Диана вздохнула и счастливо пожала плечами, прервавшись, чтобы посмотреть на веселящихся прохожих. — Она говорит, что здесь нам никогда не позволят быть вместе, — добавила девушка и, хотя собиралась пояснить это беззаботно, почувствовала, что голос её против воли понизился, а тон стал более зловещим. — И чтобы жить счастливо, нам нужно уехать.
Генри пристально посмотрел на неё и положил обтянутую брюками лодыжку на колено другой ноги. Вытащил из кармана рубашки сигарету и взял её в рот, отвернувшись от Дианы лишь на секунду, чтобы зажечь спичку. Он затушил огонек, бросил обгоревшую спичку между досками и на выдохе вновь посмотрел Диане в глаза.
— Поехали, — сказал он. Медленный ленивый тон исчез, и Диана уставилась на дернувшееся горло Генри, единственную часть его тела, не оставшуюся спокойной и уравновешенной. Диана наклонилась и вытащила из нагрудного кармана Генри сигарету для себя. Влюбленные не отводили друг от друга взгляда, пока Генри перегибался через небольшой круглый столик, чтобы помочь Диане прикурить.
— Куда? — после паузы спросила Диана.
Генри окинул взглядом черных глаз волны и людей на пляже и вновь посмотрел на неё.
— А куда ещё едут американцы, когда устают от родной страны? В Париж.
— В Париж? — Диана быстро затянулась и выпустила дым. Курение напомнило ей о проливном серебристом дожде в Гаване. Сбежав из дома, она пристрастилась к курению и понимала, что сейчас эта привычка её радует, поскольку сердце билось очень быстро, а табак успокаивал нервы. Диана точно не знала, отчего так занервничала, услышав предложение Генри: ведь у неё легко получилось в одиночестве гнаться за ним через всю страну. Но в прошлый раз она убегала из дома с тяжестью на сердце, зная, что совершает ужасный поступок. Тогда она уезжала с четко обозначенной целью. А предложение Генри означало, что придется отринуть прошлое ради места, которое никогда не видела и будущего, которое не могла себе вообразить. — Но на что мы будем жить?
— У меня есть немного личных денег из тех, что завещала мне мать… — Генри выдохнул клуб дыма, на секунду затуманивший его благородное загорелое лицо, и отбросил окурок в сторону. — Я больше не могу притворяться, не могу выносить детских игр с Пенелопой. Не могу больше терпеть постоянных мыслей о тебе без возможности обладать тобой. Пожалуйста, давай уедем, и все встанет на свои места.
Диана закрыла глаза и позволила себе отбросить все предположения о том, как пройдет остаток её жизни, и чем будут заняты её дни. Она слегка кивнула, словно собираясь с духом, и потянулась через деревянный столик к руке Генри.
— Ты хочешь уехать в Париж со мной?
Он накрыл её руку обеими ладонями.
— Больше, чем чего-либо в жизни. Я бы уехал прямо сегодня, если бы ты сказала «да».
— Значит, да. Давай уедем сегодня.
Внезапно в голосе Генри послышались легкие нервные нотки практичности.
— Трансатлантические корабли «Компании Кунарда» отплывают по вторникам. Поэтому до завтра уехать мы не сможем.
Когда Диана открыла глаза, на несколько секунд яркие лучи солнца ослепили её, но она улыбнулась вслепую и вскоре сумела разглядеть лицо Генри. Долгое время они не говорили ни слова, пока их сердца бешено колотились.
День клонился к концу, когда они наконец встали из-за деревянного столика и пошли обратно к поезду медленнее, чем утром, но гораздо целеустремленнее. На этот раз они не стали искать места в противоположных концах вагона, и Генри обнял Диану за плечи, устроившись рядом с ней. Когда поезд тронулся, набирая ход в сторону их домов, где они соберут необходимые вещи и попрощаются с избранными людьми, Диана выглянула в окно, чтобы бросить взгляд на колесо обозрения, возвышающееся над парком, словно полная луна. Остаток жизни раскинулся далеко внизу, будто Диана смотрела на него с невероятной высоты, находясь в одной из трясущихся кабинок, медленно ползущих по кругу. Мысль о том, что ей предстоит, вызывала у Дианы головокружение, живость и страх, и девушка была рада, что Генри поедет с ней, куда бы она ни отправилась.
Глава 20
Семья Шунмейкеров приглашает вас на ужин
в честь возвращения героя войны,
рядового первого класса Генри Шунмейкера.
Ужин состоится в понедельник, 16 июля, в восемь часов вечера
в особняке Шунмейкеров по адресу Пятая авеню, 416
Обе миссис Шунмейкер рука об руку неспешно шли по полированному полу главного зала фамильного особняка. Днем, когда они наряжались к предстоящему ужину, Пенелопа поняла, что свекровь пребывает в благостном настроении, и за несколько часов дамы вновь сблизились, как сестры. Дом полнился запахами гиацинтов и тубероз, а из лабиринта небольших галерей и гостиных доносились обрывки чинных светских бесед. Дамы оделись в стиле греческих богинь: старшая, с пышными светлыми локонами, ниспадающими по обе стороны кукольного лица, — в длинный наряд из бледно-лилового крепдешина с глубоким овальным вырезом, а младшая — в расшитое золотым бисером платье с завышенной талией из тонкой белой ткани с черным бархатным корсажем. Рукава были пышными, но лилейные плечи Пенелопы оставались полностью обнаженными, а темные волосы, начесанные над чистым лбом, были уложены в изысканный узел, украшенный страусиными перьями. Длинные серьги из розового золота и бриллиантов переливались, подчеркивая подбородок.
