И Паша пошёл и умылся.
Глава двадцать вторая. Думают, горюют, пишут письма
Вечер не торопясь шёл по городу, зажигал уличные фонари, освещал изнутри окна. Поднялся небольшой ветерок, зашелестели деревья, повеяло свежестью и прохладой.
Прислонившись к стволу старого дерева, росшего на улице, стоял Вова Бык и мрачно смотрел на освещённые окна домов. Окна были красные, зелёные, синие — кто какой выбрал себе абажур. Все они были распахнуты настежь, и за каждым шла своя жизнь. В одно окно было видно — люди сидят за столом, за другим окном горела зелёная лампа и седой бородатый старик, низко наклонившись, что-то писал. Облокотившись на подоконник третьего окна, стояли две девушки и разговаривали. Вова не мог разобрать слов, он только слышал, что разговор идёт спокойный и неторопливый.
Тоска грызла Вову. Уже даже в Феодосию ему не хотелось. Пусть там и пляж, и море, и маленькие домики под большими деревьями. Всё равно ведь и там он тоже будет стоять на улице и смотреть в освещённые окна на чужую жизнь.
Вова злился на мачеху, и на отца, и на судьбу, и на Мишу Лотышева, и на Катю Кукушкину. Все были к нему несправедливы, и сколько он ни старался заглянуть в будущее, в будущем тоже были одни несправедливости и обиды. Тоскливо было Вове Быку.
…Тоскливо было и Кате Кукушкиной. Далеко где-то играла радиола, наверное, где-нибудь во дворе танцевали, недалеко на скамейке расселась целая компания, и кто-нибудь рассказывал что-то очень смешное, потому что время от времени вся компания разражалась громкими взрывами смеха. А Катя сидела одна и тосковала. Она даже не могла понять, почему, собственно, у неё такое плохое настроение. Конечно, нехорошо получилось с Мишей Лотышевым, но всё уже улажено. И ребята все показали себя хорошими товарищами, и деньги отданы Вове Быку, и завтра будет такой же интересный и весёлый день лагеря, как был вчера или неделю назад. А настроение было очень плохое. Что-то надорвалось, что-то рухнуло в душе у Кати Кукушкиной. Всё время жила она в ощущении непрекращающихся успехов, постоянных достижений. Ничто ведь не изменилось. Случилась, в сущности говоря, маленькая неприятность, которая уже ликвидирована, которая через два-три дня будет забыта. Зачем же огорчаться, о чём грустить?
Но снова и снова в ушах её звучал рыдающий голос Миши, несущийся из репродукторов, и всё стоял перед её глазами тесный, маленький мир, гнилые доски сараев, источенные кирпичи, булыжник, идиотское лицо Вовы Быка и ещё трое ребят, для которых, видимо, этот тесный, маленький мир был родным миром. Тогда она была так возбуждена, так рассержена, что не обратила внимания на этих ребят. Теперь она мучительно вспоминала их лица. Кажется, она никого из них не знала. А ведь, наверное, они живут где-то здесь, рядом, и, наверное, они в такой же кабале у Быка, в какой был Миша. И, наверное, их охватывает такое же отчаяние, какое охватило сегодня Мишу. Они не решаются никому об этом сказать. А может быть, им некому сказать? Или они боятся, и неизвестно, на что их толкнут обстоятельства? Хорошо, если только на перепродажу билетов, а если на кражу?.. Ну хорошо, с Мишей получилось так, что его исповедь услышали все. Теперь она за него спокойна. Ему не дадут пропасть. Но ведь это получилось в результате невероятной случайности. Ведь он сам не пришёл ей рассказать о своей беде. Она его видела целыми днями и ни о чём не догадывалась. Он был такой же, как все, — мальчик, культурно и с пользой проводящий свой летний отдых. И почему эти трое там, в мрачном закоулке за сараями, не приходят к ней в лагерь? А может быть, их не трое, а гораздо больше?
И пока она водит гостей по нарядному, весёлому лагерю, где-то там, на задворках, идёт другая, мрачная жизнь, идёт потому, что она, Катя Кукушкина, любит, чтобы её хвалили, чтобы восхищались её работой.
Кровь бросилась ей в лицо от стыда.
Вечер неторопливо шёл по городу. В квартиру Лотышевых доносился в раскрытые окна стук костяшек — это доминошники за столом, поставленным у фонаря, играли свои бесконечные партии, детские голоса ещё слышались во дворе; было уже томно, но ещё рано ложиться спать. Миша сидел на диване, поджав ноги. Он делал вид, что читает «Всадника без головы». Он даже перелистывал иногда страницы, чтобы Анюта поверила, что он действительно читает, но он не видел ни одной строчки. Он снова и снова переживал то, что случилось с ним, царство Быка мелькало перед его глазами, и милиционеры на улице, которые, кажется, следили за ним, и кабинет директора комиссионного магазина. Всё это было позади, и всё это продолжало мучить и волновать. Расскажет ли кому-нибудь об этом Анюта?
Он поднял глаза и посмотрел на сестру.
Анюта сидела за столом и тоже читала книжку. Она тоже переворачивала иногда страницу, чтобы Миша знал — она читает, но строчки сливались в её глазах. Она думала о завтрашней операции и о том, как сказать об этом Мише, и тоже вспоминала мрачный закоулок за сараями.
Она почувствовала, что Миша на неё смотрит, и подняла глаза от книги.
— Может, сходишь во двор погуляешь? — сказала она.
Миша должен был понять, что она в нём совершенно уверена…
— Нет, — сказал Миша, — очень интересная книжка, не хочется.
…Валя сидел за столом и писал письмо отцу. Послезавтра отца должны были увезти в другой город, где ему предстояло отбыть срок наказания. Завтра Валя должен был с матерью идти на свидание в тюрьму. Он знал, что на свидании разволнуется и не сумеет сказать всего, что надо. Он хотел передать письмо прямо в руки отцу. Пусть тот потом спокойно его прочтёт.
«Папа, — писал Валя, — ты только не думай, что мы с мамой сердимся на тебя. Мы каждый вечер говорим о тебе и оба думаем одинаково. Мы думаем, что ты хороший человек и то, что было, — это несчастье. Папа, милый, не убивайся. Мы тебя будем ждать и писать обо всём, что у нас происходит. Мы знаем, что, когда ты вернёшься, ты будешь совсем другим. Мама мне часто рассказывает, какой ты был замечательный человек, пока не начал пить. Ты мне писал, папа, чтобы я не оступался. Я не оступлюсь, ты не бойся. Я даю тебе честное слово. А то, что ты оступился, так это всё можно исправить. Ты приедешь, и мы с тобой будем хорошо жить, и в кино ходить, и в театр. А о нас не беспокойся. Мы с мамой проживём. У мамы на работе люди хорошие и работа, она говорит, не тяжёлая. Мы будем — часто тебе писать, а ты только всё время думай о том, как мы хорошо станем жить, когда ты вернёшься».
Валя положил письмо в конверт и подошёл к окну. Жизнь во дворе замирала. Почти все ребята уже разошлись по домам. Пожилые люди сидели на скамейках, дышали свежим воздухом, тихо переговаривались. Темно было за окном. Но сквозь темноту Валя видел с удивительной отчётливостью то, что он уже много раз себе представлял: проходит время, он, Валя, уже в восьмом классе, он гораздо выше ростом, сильнее, умнее. В будущем году он уже пойдёт работать. И вот они с матерью встречают отца. Отец приезжает неожиданно. Он не хочет, чтобы его встречали. Просто открывается дверь — и отец входит. И отец не такой, каким его помнил Валя в последние годы, а такой, о каком рассказывала мать: добрый, стесняющийся, скромный человек. Отец входит и видят, что Валя с матерью сидят за столом. Валя готовит уроки, мать шьёт что-нибудь или читает. И оба они бросаются к нему.
Каждую подробность будущей встречи Валя представлял себе так отчётливо, как будто он её уже пережил. И как они сидят за столом, и как они расспрашивают отца, а отец расспрашивает их, и как мать, плача от радости, накрывает на стол и спрашивает отца, не сходить ли ей в магазин, но отец отрицательно качает головой. Нет, с этим кончено. Зарок на всю жизнь.
А назавтра Валя прибегает из школы. Матери нет, она ещё на работе, а отец дома, решили, что он дня три отдохнёт, прежде чем начать работать. И вот они вдвоём сын и отец разговаривают как мужчина с мужчиной.
Валя вынул письмо из конверта и дописал внизу: «Это скоро будет, что ты вернёшься. Помни, папа, что это будет скоро!»
…Вечер не торопясь шёл над городом. Замирала жизнь во дворах. Одно за другим гасли в домах окна. Миша уже спал, спал нервно, иногда вздрагивая во сне, иногда бормоча что-то невнятное.
Анюта писала письмо матери. Она знала, что до операции их с Мишей не пустят в больницу. Но ей обещали, что если они придут ровно в десять часов, то матери передадут записку, чтобы она её успела прочесть до того, как начнётся операция.
«Ты, мама, не бойся, — писала Анюта, — я говорила с доктором, и он сказал, что операция неопасная. Зато после операции ты очень скоро будешь здорова. Мы с Мишей ходили в кино, смотрели замечательную картину «Три мушкетёра». Он очень увлекается спортом, и это, по-моему, хорошо. Вообще у нас никаких событий не происходит. Живём дружно, весело, интересно. Крепко тебя целуем».
