Тодзюро был более состоятельным, чем большинство его собратьев-актеров. Его дом был дорого и элегантно меблирован и достаточно просторным, чтобы там можно было проводить репетиции. Будучи сам не только агентом, но и великим актером, он сумел хорошо заработать благодаря собственной популярности и разбогател. Обычно большинство актеров работали по годовым контрактам, начинающимся каждый год с осени; жалованье на этот год обговаривалось актером с театральной администрацией. В 1741 году эдоского актера Эбидзо уговорили поехать в Киото на год с жалованьем, превышающим 30 000 тысяч британских фунтов, но эта плата была чрезвычайно высокой, такого больше не повторялось. Обычно самое высокое жалованье составляло четверть этой суммы, а подавляющее большинство актеров вынуждены были довольствоваться значительно меньшей оплатой.
Рис. 56. Девушки из Ёсивары, района «веселых кварталов» в Эдо
Жизнь актера была нелегкой. Действительно, по вечерам он обычно был свободен – после наступления темноты представления давались лишь в исключительных случаях. Однако спектакли начинались рано утром и продолжались весь день. Они держались в репертуаре недолго – в зависимости от успеха; как правило, репетиции занимали очень мало времени по современным западным стандартам, но постоянно готовились новые спектакли. Несомненно, актеры того времени обладали той же способностью «переключаться», что и актеры Кабуки сегодня, поскольку даже теперь пьесы идут очень долго, а ведь актер вынужден вести обычную жизнь: принимать гостей, заботиться о своей рекламе и питаться в перерывах между своими появлениями на сцене. Актеры обычно не имели никакой личной жизни, кроме театра, и это особенно касалось оннагата – исполнителей женских ролей. Если не считать краткого периода в начале XVII века, женщинам не позволялось открыто появляться на сцене. И от актеров, которые исполняли женские роли, ожидалось, если их принимали зрители и критики, чтобы они жили как женщины даже вне театра и как можно тщательнее скрывали свою мужскую внешность от взглядов публики. Критики периодически подавали списки самых популярных актеров.
Профессию актера получали либо идя по стопам отца, либо дебютировав в роли ребенка, либо будучи усыновленным актером, либо пройдя через нелегкий труд клоуна, развлекающего детей. Кроме того, как британский актер мог начать свою артистическую карьеру в провинции и добиться признания, получив роль в постановке лондонского театра, так и некоторые японские актеры начинали в сельской местности, возможно, в центре паломничества, таком как Исэ, где потребности паломников в развлечениях удовлетворяли один или несколько театров, после чего ему могло посчастливиться получить работу в Эдо, Киото или Осаке, где находились большие театры. Такой местный талант мог быть замечен актерами из больших театров во время их гастролей по провинции, которые они иногда совершали по кругу, стараясь охватить как можно больше мест паломничества, таких как Исэ (либо Ицукусима, который со своими знаменитыми красными вратами святилища, поднимающимися из моря, до сих пор является крупным туристическим центром) и Компира (или Котохира) на острове Сикоку, где до сих пор сохранился театр конца эпохи Токугава (теперь это кинотеатр). Театры в таких местах обычно устраивались на открытых пространствах в границах владений буддийских храмов или синтоистских святилищ, на которые практически не распространялись полномочия чиновников.
Актеры обычно размещались в храме или святилище, поскольку многие маленькие города имели указания от местных властителей, запрещающие проживание актеров в кварталах, где могли останавливаться обычные путешественники. Святилища и храмы, где имелись театры, до сих пор зачастую сохранили исполненные по обету картины или каменные столбы ворот с именами актеров-жертвователей, которые считали такие путешествия своеобразным паломничеством. Актеры театра Кабуки (это относится и к певцам, музыкантам, кукольникам в театрах больших городов) были вершиной пирамиды, состоящей из всякого рода работников индустрии развлечений.
Некоторые из актеров проживали в харчевнях и других местах развлечений – это, например, шуты (мужчины), исполняющие комические танцы, поющие комические песенки и вообще веселящие посетителей. Их коллеги женского пола жили обособленно, там царила строгая иерархия. Туда они попали либо по своей воле, лишившись других средств к существованию после смерти мужа, после развода, или вообще по многочисленным причинам, которые могли заставить девушку уйти из дома, например, чтобы исполнить свой долг по отношению к отцу, обедневшему крестьянину, который получил определенную сумму денег в обмен на те «услуги», которые она обязывалась оказывать в течение нескольких лет. В то время как одна счастливица могла уйти, когда срок заканчивался, и вернуться домой, чтобы удачно выйти замуж, отец другой, возможно, был вынужден снова взять денежную ссуду и приговорить свою дочь еще к одному сроку. Однако всегда оставалась надежда, что какой-нибудь богатый клиент возместит выплаченные авансом деньги и возьмет такую женщину себе в дом, возможно, и в качестве жены.
Рис. 57. Театр одного актера. Этот изобретательный уличный комедиант превратил свою правую сторону в пожилого горожанина или крестьянина, а левую – в ронина или другого энергичного персонажа. Так он один мог сыграть пьесу
Рис. 58. Глотатель мечей
Существовало большое число странствующих комедиантов, которые не имели такого уютного пристанища. Лучшие из них, как и комедианты низшего разряда, бродили по стране, например фокусники, танцоры, певцы, кукольники, различные уличные попрошайки, в ряду которых были и религиозные фанатики, звонящие в колокольчики или бьющие себя в грудь, а также другие, изображавшие из себя праведников из Индии. Бродячие лицедеи тоже собирали милостыню, и их едва ли можно было отличить от настоящих попрошаек, от упомянутых в начале этой главы хинин – «нелюдей».
В их число входили не только более или менее постоянные и наследственные «нелюди», такие как попрошайки, но и те, кто оказался в маргинальном положении временно и мог надеяться на возвращение в категорию «доброго люда» – рёмин (или, по крайней мере, на то, что его дети сделают это). К последним относились бывшие преступники, ссыльные, люди, выжившие после попытки самоубийства. Отчаявшиеся пары часто пытались умереть вдвоем, чтобы вечно быть вместе в буддийском раю; власти были особенно жестоки к тем, кто покончил или пытался покончить с собой; к оставшимся в живых относились как к преступникам, мертвые тела самоубийц выставляли на обозрение, словно казненных преступников. Двойные самоубийства – синдзю – стали очень модными в конце XVII века, когда великий драматург Тикамацу Мондзаэмон[57] написал ряд пьес, пользовавшихся большим успехом; в них некий купец полюбил куртизанку, но все заканчивается двойным самоубийством влюбленных. Семьи таких несчастных страдали за грехи отцов; множество других хинин дошли до такого положения из-за экономических или иных обстоятельств, что вынудило их выполнять работу, которую могли делать только «нелюди».
Жизнь попрошаек не слишком отличалась от той жизни, какую вели нищие по всему миру. Они обитали в лачугах и хижинах и влачили жалкое существование. Те «временные нелюди», чьи семьи, возможно, все еще поддерживали отношения с ними, по-видимому, получали какую-то помощь от родных, но власти не одобряли этого. Однако отверженным были доступны определенные виды занятий: они могли работать с судейскими чиновниками (досинами) в качестве тюремных надсмотрщиков, палачей и мучителей, осуществляющих многочисленные формы физического наказания, которые назначали судьи. Занимались и тем, что выставляли мертвые тела преступников на всеобщее обозрение и поставляли трупы для испытания на них новых мечей, были чистильщиками после стихийных бедствий: наводнений, тайфунов, землетрясений и пожаров, в результате которых оставалось много мертвых тел, а родственников, чтобы их похоронить, не было.
Все это объясняется нежеланием обычных людей иметь дело с трупами. Неприязнь ко всему, что связано со смертью и разложением, кажется вполне естественной, однако в Японии она носила ярко выраженный характер. Это было обусловлено, с одной стороны, боязнью осквернения, присущей последователям синтоизма, а с другой – буддийским запретом на убийство живых существ. Работа, выполняемая «нелюдями», не внушала любви к ним купцов и другого «доброго люда». До нас дошли рассказы, свидетельствующие явно не в пользу хинин: например, о случае, когда они шантажировали хорошенькую дочь лавочника, мимо которой вели заключенного. «Этот человек, – говорили они, – на пути к смерти, и его последнее желание – получить тёко сакэ из ваших рук». Девушке приходилось давать взятку, чтобы не оказывать такой неприятной услуги. Действительно, у «нелюдей» почти не имелось покровителей, и, за исключением тех, кто был официально нанят на работу, они отличались внешне от других жителей тем, что волосы на голове у них были коротко пострижены, а не собраны в «хвост». Самурай в дурном расположении духа или купивший новый меч мог без угрызения совести или страха наказания разрубить их, чтобы опробовать свое оружие[58].
