перед дверью, где красовалась надпись: «Не входить», заключенная в красный кружок. Они все-таки прошли в длинный сводчатый коридор, напоминавший туннель, добрались до другой двери в самом его конце и увидели бронзовую табличку с надписью: «Библиотека Флоренса». Сбоку на стене Мертон заметил плакат с надписью на старокастильском языке внушительными заглавными буквами, до сих пор устрашающими:
«ПОДЛЕЖИТ ОТЛУЧЕНИЮ
любой человек, который
СНИМЕТ, ПЕРЕСТАВИТ или ПОХИТИТ
любую книгу из этой БИБЛИОТЕКИ,
И НЕ БУДЕТ ЕМУ ИСКУПЛЕНИЯ»
Директриса, уже вложившая ключ в замочную скважину, подождала, пока Мертон разберет старинную орфографию.
– Кара уже не кажется такой ужасной, правда? Но в старину только папа римский мог снять наказание. Ну вот, мы и пришли, – произнесла она и открыла дверь. – Я оставлю тебе ключ. Когда закончишь, зайди в мой кабинет и верни его. Книги А. у нас в отделе, где полки под стеклом.
Мертон очутился в комнате гораздо меньших размеров, чем представлял, два прорубленных в стене окна выходили в сад, посередине стояли круглый стол и несколько стульев в строгом стиле. Книги из личной библиотеки А., на первый взгляд, расставленные без какого-либо порядка, занимали почти все стены. Мертон поставил рюкзак на стол, вынул один за другим романы и, складывая их в стопку, впервые заметил, что их девять, включая рукопись, которую он только что прочитал. Осененный внезапной догадкой, извлек список заглавий и старательно пересчитал листки: их тоже было именно девять. Значит, вот в чем дело, подумал он, вот что пытался поведать ему А., вот какую хотел дать подсказку перед тем, как подъехала «Скорая помощь»: заглавия на каждой странице относились к книгам, с которыми А. сверялся, или как-то имел их в виду, когда писал каждый из своих романов. Впервые Мертон почувствовал, что уже не просто «тепло», а «горячо», и решение загадки А. у него буквально под рукой. Оставалось понять связь между каждым романом и списком заглавий. Может, скрытые цитаты? Сходные темы? Личная генеалогия? То, что на последнем листке списка фигурировали только заглавия его предыдущих романов, означало лишь одно: какой бы замысел ни осуществлял А. в каждом из своих таких разных романов, это делалось ради последнего, ключом к которому должна была служить вся серия предыдущих книг. Вероятно, поэтому он решил избавиться от библиотеки: для «последнего раза» ему хватало написанных им самим. Но в чем заключался замысел, как осуществлялся? Мертон решил начать с романа, который прочитал в самолете. Согласно дате публикации, то был четвертый из созданных А. Он развернул четвертую страницу списка и стал искать на полках заглавия, которые там значились, а они, как и во всем списке, относились к книгам очень разным – от более-менее общепризнанной классики до авторов, известных только в аргентинской традиции, и даже таких, кого Мертон практически не знал. Поиск занял немало времени, поскольку книги были расставлены как попало. Сложив на столе весь набор, Мертон принялся читать, заглядывая туда и сюда, перескакивая с одной на другую, открывая их то в начале, то в середине, в поисках записей, сделанных рукою А., или отмеченных страниц, не зная толком, на что нужно обратить внимание. Только когда остыл этот первый яростный порыв, и он погрузился в глубокие воды чтения, только когда добрался до середины первой отобранной книги, он обнаружил, или так ему показалось, первый знак, явный прообраз в пассаже, эхом прозвеневшем в его литературном слухе и сразу заставившем вспомнить один из «пейзажей» в романе А. Мертон хорошо помнил его, чтобы уловить обертоны сходства, а когда нашел именно эту сцену, вынужден был признать, что попал в точку и все-таки ошибался. То, что написал А., действительно казалось на первый взгляд почти переносом – в атмосфере, в связях, в драматическом напряжении, – но писатель тонко переиначил смысл оригинального пассажа, будто хотел высветить все по-иному, попробовать другой способ увидеть то же самое, но с противоположной точки зрения. Теперь-то Мертон проник наконец в замысел А., разглядел красный свет, неоновые огни отчаяния в последнем романе, в коллизии, сложившейся вокруг Гегеля и противоположностей. Теперь он понимал, откуда взялось странное ощущение, что отдельные места в книге ему знакомы, и порой, сбивая с толку, слышится подспудный шепот на другом языке. Откровение явилось сразу, целиком, так, как и предвидел А., но Мертон, научившийся ко всему относиться скептически, решил, что конструкция кажется несколько хрупкой, выводы – чересчур смелыми, и необходимо подкрепить все это другими примерами. Он схватил вторую книгу из списка и стал читать, просто читать, и читал более часа, самым невинным, непредвзятым образом, пока снова не опознал в рассуждениях персонажа, готового пойти на преступление, монолог, который уже встречал с очень похожими аргументами в романе А. Мертон принялся лихорадочно листать страницы в поисках соответствующей сцены, а когда перечитал строки, написанные А., снова обнаружил, что «то же самое» – та же внутренняя борьба угрызений и оправданий – преобразилось, в тонкой игре эмфаз и акцентировок, в свою противоположность: персонаж А. решился пойти на убийство по тем же соображениям, которые остановили в последний момент персонажа исходной книги.
Мертон откинулся на стуле, потрясенный полученным подтверждением. Он чувствовал, что никакую другую книгу открывать не требуется, тихая эйфория его собственной «эврики» переливается через край, а радостное возбуждение не позволит ему усидеть на месте, заставив срочно вернуться и поделиться с А. найденным ответом. Но куда ему возвращаться? Мертон провел в библиотеке четыре часа, и было уже два пополудни, но он не знал, вернулся ли А. из больницы. При мысли, что уже слишком поздно, что он не успел, Мертон вздрогнул и попытался отогнать от себя мрачные предчувствия. Сказал себе, что сначала вернется в дом, а если А. еще не привезли обратно, выяснит, в какую больницу его поместили, и, если нужно, пойдет туда и сообщит благую весть.
Мертон расставил книги по местам, большим ржавым ключом запер дверь, попрощался с директрисой и помчался вниз по склону к выходу из монастыря. На обратном пути, поднимаясь по склону другого холма, все еще погруженный в свое открытие, не мог не задаваться другими вопросами. Теперь он, кажется, постиг, в чем состоял метод, о каком ключе говорил А. Но почему он выбрал эти книги, именно данные пассажи из них и никакие другие? Что он намеревался сделать? Подорвать литературу – или часть литературы – изнутри? В какой-то момент ему почудилось, что он прозревает колоссальный план с частицей нелепой мании величия, свойственной литературным программам: методично переписать всю литературу «изнутри», как Пьер Менар, охваченный духом противоречия, воссоздавая в своих романах все литературные шаблоны, только выворачивая их
