Когда Джилл впервые пришла в гости к семье МакЛири, она очень смущалась, и в глубине души ожидала увидеть ужасные трущобы, нищету, низость и грязь – несмотря на то, что ежедневно наблюдала перед глазами хоть и бедно, но опрятно одетого Рори, который вел себя вполне прилично. То ли романы Диккенса, описывающие ужасы Ист-Сайда, были тому виной, то ли детские впечатления от поездки в рабочий район Лондона, но Джилл слегка дрожала, когда шла субботним вечером в квартал Уилспет, держась за локоть Рори. Там проживали работники многочисленных фабрик Острова, и фантазия девушки рисовала картины безногих, ползущих вслед, моля подать монетку, беспризорных детей с худыми лицами и, конечно, толпы падших женщин. Она была немало удивлена, когда увидела бедные, но аккуратные домики, выстроившиеся рядком. Ни побирушек, ни проституток, зато много улыбающихся людей. Да, тут было шумно – бегали и играли дети, но они отнюдь не были изможденными, хоть особой полнотой не отличались. Но это была здоровая худоба, происходившая от игр на свежем воздухе и подвижной жизни.
– Так тут, на Острове, даже последний бедняк, сидя без работы, живет куда лучше, чем рабочий в… ну, скажем, в тех местах, откуда я родом. – Пояснил Рори, когда она, поборов несмелость, поведала ему свои сомнения. Конечно, умолчав о тех ужасах, что крутились в голове. – Тем, кто не получает хотя бы однодневный приработок, дают еду, койку в бараке. Нет, нет! – Завидев круглые глаза Джилл, поспешил уточнить Рори. – Это нормальные бараки, там тепло, народ пьет чай с капелькой рома, играет в карты… А уж тем, у кого есть работа, даже самая простая и черная, платят хорошо. Хватает на отдельную комнату и еду, и даже откладывать можно по чуть-чуть.
Еще пару месяцев назад Джилл бы ужаснулась такому определению «хорошей платы». Она искренне верила, что существует два мира – нищеты и богатства, и они настолько отдалены друг от друга, что обитатели одного мира для других все равно что сказки на ночь – страшные или же прекрасные.
– Так и есть, – подтвердил ирландец. – Там, дома. Или на континенте. «Два мира», это вы верно подметили. Но здесь другое дело. Тут соблюдают… высокий уровень жизни. Заботятся о репутации.
– А твой словарный запас очень расширился за последнее время, – искренне похвалила ирландца Джилл.
– Спасибо, – покраснел тот. – Стараюсь. Ну а что насчет уровня… Есть, конечно, и забияки, и те, кто проводит вечера в пабах, но таких стараются выпроводить с Острова – сами же рабочие. Нам тоже надо… блюсти репутацию. О, вот мы и пришли.
Они зашли в небольшой двухэтажный домик. Внизу располагалась общая кухня, прачечная, и что-то наподобие гостиной, правда, использовалась она, судя по всему, не по назначению – там гладили и сушили белье.
– Мэг с Джинджер не работают на фабрике, или еще где, а берут стирку у тех, кому не хватает на это времени, ну и с этого пусть небольшой, но доход есть. У нас маленький сын, вы знаете… а Джинджер еще слишком мала, чтобы ее взяли куда-то, тут с этим строго. В Манчестере она работала в шахте, пока не переехала с братом сюда.
Поднявшись по скрипучей лестнице, Рори указал на дверь, ведущую направо.
– Добро пожаловать.
Джилл сняла шляпку и вошла в комнату – обставленную скромно, но со вкусом. Повсюду в вазах стояли сухие букеты, на стенах даже висели картины. Впрочем, присмотревшись, Джилл поняла, что это вырезки из журналов. Но смотрелись они все равно мило. Навстречу гостье вышла жена Рори, Мэг. Цветущая девушка с ясными, словно лучащимися глазами и красными от стирки руками, которые она, смущенно улыбаясь, пыталась спрятать под передником.
Джилл поздоровалась, протянула руку, но Мэг отчего-то присела в реверансе.
– Я ведь не королева, – тихонько рассмеялась Джилл. Она старалась не шуметь – Рори упомянул, что ребенка к этому времени уложат спать в соседней комнате. Он с особой интонацией произнес это – «в соседней комнате», и Джилл стало ясно, что ирландец чрезвычайно гордится тем, что зарабатывает достаточно для аренды двух комнат.
– Простите, – Мэг протянула руку.
Они уселись за стол, и хозяйка выставила богатое по здешним меркам угощение – сыр, подсохшие яблоки и остатки рождественского пудинга. Мэг, стараясь держать себя великосветски, разлила чай. Поначалу разговор не клеился, но Рори старался, с одной стороны, всячески показать молодой жене, что Джилл не кусается, а с другой – убедить коллегу, что он нее тут не ждут разговоров о погоде. Блестяще справившись с этой задачей – ее упростило то, что обе девушки были общительны и, в целом, обладали довольно широкими взглядами, – он устроился у камина и раскурил маленькую трубку.
Джилл с удивлением посмотрела на Рори. Она ни разу еще не видела его курящим.
– Это отцова трубка, – пояснил ирландец. – Раз в день, вечером, когда прихожу домой, выкуриваю одну… в память о нем. Он рано умер… работал с известью, это вредно для легких. Но все равно курил. Меня взяли к себе дядя с тетей… – И Рори принялся рассказывать о детстве и Ирландии, да так интересно, что Джилл забыла о времени.
Вечер получился замечательный. Джилл по-новому взглянула на этот «другой мир», и нашла его очень милым, вовсе не страшным, а даже по-своему красивым. Да, конечно, эти люди тяжело работали, растили детей без игрушек, не знали, что такое «личный доктор» или балы, но… была в них какая-то спокойная мудрость. По крайней мере, в семействе МакЛири – точно. Настало время возвращаться домой, и Рори, перед тем как выйти ее провожать, поманил Джилл пальцем, открыв дверь в соседнюю комнату. Она тихонько подошла, заглянула в спальню и в полосе света, падающего из приоткрытой двери, увидела колыбель, в которой спал ребенок, не старше полугода.
– Это Дуглас, – прошептал Рори. И в голосе его было столько гордости и любви, что Джилл чуть не расплакалась.
Она украдкой достала платок, вытерла глаза и, вернувшись в столовую, сказала:
– Чудесный малыш.
Ирландец проводил ее домой, у порога особняка Кромби они пожали друг другу руки; он пошел прочь, а Джилл долго стояла, глядя в темноту, и плакала отчего-то.
В понедельник, придя в редакцию, они с Рори переглянулись тепло, и она поняла, что у нее появился друг.
В последующие дни она все чаще думала об Адаме. Не потому, что раньше всерьез рассматривала его как возможного мужа, а визит к семейству МакЛири пробудил в ней желание завести свою семью, нет – по крайней мере, Джилл горячо убеждала себя в этом. И, похоже, это было правдой. Дело было в другом – она как никогда остро ощутила ту самую потерю, чувство, будто что-то упустила. Словно в какой-то, самый важный, неприметный внешне момент она могла бы что-то сказать или сделать, и все вышло бы иначе. Что «все», она не знала. Возможно, они бы с Адамом и не поженились бы, влюбленность пропала бы сама собой; или же он решился бы уйти от Шварца и они сыграли свадьбу уже весной – как именно могло бы выглядеть настоящее, было уже не важно. Но Джилл твердо верила то, что нынешнее положение вещей – неправильное. Словно сломалась какая-то шестеренка в механизме, и теперь весь мир вокруг скрипит и содрогается… а все потому, что она в некую секунду не сделала чего-то.
Если Рождество Джилл провела с семьей, то Новый год Кромби отметили дважды – в редакции и дома. На работе было веселее, тем более что к тостам, шуткам и традиционным розыгрышам прибавилась хорошая новость – мистер Хоббс ушел из газеты. Мистер Кромби застал его роющимся в ящике своего стола, и тут же выгнал, потрясая кулаками. Потом, правда, он впал в меланхолию, утверждая, что разуверился во всем человечестве, но это быстро прошло, когда Джилл сообщила, что Рори готов заниматься фотографией. Дядя на радостях прибавил ирландцу зарплату и даже пообещал отправить того на специальные курсы фотографов в Лондон на неделю. В редакции поставили елку, вручили друг другу подарки. Джилл принесла для МакЛири сразу четыре подарка – кисет с дорогим табаком и новые ботинки для самого Рори, красивое кружево для Мэг и слюнявчик для маленького Дугласа. Ирландец, смущенный ее щедростью, долго мял в руках бумажный пакет, перевязанный бечевой, наконец, отдал подарок Джилл. Она развернула бумагу и ахнула. Внутри была чудесная деревянная рамочка для фотографий, покрытая искусно вырезанными цветами. Рори признался, что сделал ее сам и предложил вставить туда фотографию Джилл, которую он тоже намеревался сделать сам, как только та разрешит. «Вы подарите ее своему возлюбленному, ну, или у себя поставите», сказал он.
И в этот момент Джилл решила во что бы то ни стало поговорить с Адамом.
Правда, до реализации плана дело дошло не сразу. Работы в редакции по-прежнему было много, и Джилл все откладывала визит. Наступил январь, потом февраль… Зимние шторма прошлись по острову, навевая уныние и тоску. Мир замер в ожидании весны.
