Внимание контрразведчика привлек второй листок бумаги, обнаруженный в кармане рубашки Плахова. Он больше первого и сложен пополам. Станислав осторожно развернул смятую бумагу. «Что-то очень знакомое», — подумал молодой работник Американского отдела, вглядываясь в схему и рисунок, который изображен справа от нее. Он увидел на схеме название улицы «академика Павлова» — и понял, что это схема района, где только что задержан Плахов с «булыжником»!
— Это ваше? — спросил Климов.
Плахов подтвердил кивком головы. Было бы глупо отрицать вероятное. Любая экспертиза легко установит, что записки написаны его рукой.
— Это сугубо личное, — пробормотал он, — здесь у меня назначено свидание. — Плахов выпалил первое, что пришло в голову — ему очень не хотелось проигрывать…
Климов и Станислав молчали. На лице Климова появилась легкая улыбка.
— Только, пожалуйста, не говорите жене, — жалобно произнес Плахов, по-своему истолковав реакцию контрразведчиков, — вы понимаете это, вы же мужчины.
Но Климов усмехнулся не этому призыву к мужской солидарности. Он вспомнил недавние ночные бдения в отделе и «Нарцисса», прятавшего под опорой ЛЭП на улице академика Павлова «булыжник», с которым задержали Плахова.
Задержанный был уже тщательно обыскан контрразведчиками и переоделся в спортивный костюм, который дали ему вместо собственной одежды. Ампулы с ядом не обнаружили. Впрочем, если бы смертельный яд и был в этот момент у Плахова, он вряд ли сумел бы его применить. Да и признаков желания расстаться с жизнью не было заметно.
А Климов тем временем был занят футляром для очков задержанного, который ему передал Станислав, разбирая вещи Плахова. Он внимательно рассматривал и ощупывал футляр. Тот самый, где искусно запрятана инструкция Центрального разведывательного управления для «Пилигрима», миниатюрные листки с «планом связи», «энциклопедия» разведки для шпиона. Если она попадет к контрразведчикам, это сразу же расставит все по своим местам, поставит все точки над «i» в судьбе того, кто подобрал «булыжник».
При мысли о том, что рано или поздно это неминуемо случится, Плахов похолодел и весь как-то сжался, словно ожидая удара. Он впал в отчаяние и исподлобья смотрел на манипуляции контрразведчика с его футляром для очков. В его сознании мир сузился до размеров маленького собственного «я», и это «я» стонало и требовало защиты.
Плахову казалось, что у него уже не осталось жизненных сил. Он чувствовал, как его тело, капелька за капелькой, покидала сама жизнь, пока оно не повисло пустой оболочкой. Как мяч, из которого выпустили весь воздух. Теперь уже почти не было надежды на чудо. Только — жалость к себе. И — осознание давно начавшегося разрушения личности.
И все же он защищался. Защищался отчаянно, из последних оставшихся сил, все глубже увязая в нелепых и ненужных объяснениях, которые тяжелым грузом тянули его на дно.
Теперь, когда его задержали с явной уликой — контейнером из тайника, подобранным под опорой ЛЭП, Плахов и сам уже не смог бы объяснить, зачем он придумал нелепую историю о том, что «булыжник» ему понадобился, чтобы подложить под колесо автомашины. Он совершенно забыл, что в багажнике его серых «Жигулей» лежали металлические «башмаки» для такого случая. К тому же машина была абсолютно целой, и камень вовсе не требовался для какого-то ремонта. Как объяснять эту нелепицу, когда автомашину найдут, а ведь найдут обязательно?
Он ругал себя и за второпях сочиненную легенду о том, как он оказался у ЛЭП. В самом деле, ну кто поверит выдумке о свидании, назначенном на этом пустыре? Кто всерьез может принять объяснение о встрече здесь с девушкой-продавщицей из этого района? Ведь нетрудно проверить, есть ли вообще такая девушка…
Прошли считанные минуты, но они показались Льву Плахову вечностью. Он назвал задержавшим свое имя, но по-прежнему не сообщал, где он работает.
Станислав извлек из объемистого кожаного бумажника удостоверение и показал его Климову. На удостоверении только фотография Плахова и какой-то шифр. Но Климов хорошо знал, что такие удостоверения выдают тем, кто служит в Ясеневе. Увидев свое удостоверение личности в руках у Климова, Плахов больше не скрывал места работы и сообщил, что он сотрудник управления внешней контрразведки Первого Главного управления, подполковник.
После этого Плахов заявил, что он уже все объяснил и больше ничего не скажет. Затем стал изображать негодование по поводу незаконного задержания.
Удостоверение сотрудника ПГУ и слова Плахова заставили Климова внутренне содрогнуться. Он, которому довелось испытать в жизни немало неожиданных поворотов, был неприятно поражен и в первый момент почти не скрывал этого. Однако к нему быстро вернулись спокойствие и самообладание. Секундного раздумья было вполне достаточно для того, чтобы оценить остроту ситуации, тот урон, который нанесен проникновением «крота» ЦРУ в Комитет государственной безопасности.
— Не спускайте с него глаз, — приказал Климов контрразведчикам и, обращаясь к водителю, добавил: — Поехали в Лефортово.
Автобус тронулся с места и быстро набрал скорость.
«Странная все-таки штука — логика и диалектика борьбы, — размышлял Алексей Климов, изредка поглядывая на задержанного, — вкладываешь в нее все силы, всю энергию, всю ненависть души. Но поверженный противник вызывает лишь презрение и отвращение. И отношение к нему — не слепая ненависть, не чувство мести».
Всю неблизкую дорогу до Лефортово Плахов подавленно молчал, словно набираясь сил для новой схватки с теми, кто будет заниматься трудным расследованием его страшного и горького преступления. Пока окончательно не потерпит поражения и не признает себя побежденным.
«Это — конец, — думал Плахов, — это возмездие за мои прегрешения». Из глубины памяти выплыли строки из песни Владимира Высоцкого, которые сопровождали его отъезд из Бангкока. Те, что запомнились ему роковой обреченностью и показались уже тогда пророческими: «Сгину я, меня пушинкой ураган сметет с ладони» — пел тогда своим узнаваемым хрипловатым голосом Высоцкий. «Вот и случилось — смело ураганом!»
Он представил наполненные слезами и ужасом огромные глаза жены и дочери. Поверят ли они, безмерно любящие его люди, тому, что услышат очень скоро. Он-то знает, как обстоит дело, но будет сопротивляться неумолимой судьбе. Сколько времени он сможет продержаться?
И снова оцепенение. И тошнотворный страх. И ожидание неизбежного конца.
Глава девятая
Выговор от директора Лэнгли
Печальный некролог
В кабинете начальника Советского отдела Оперативного Директората ЦРУ в Лэнгли двое мужчин — хозяин кабинета Джеймс Вулрич и Питер Николс, его заместитель. После крайне неприятной информации Джона Каллохена из ФБР и столь же невеселого разговора с шефом ЦРУ Лэнгли Вулрич пригласил Николса срочно зайти к себе.
«Везунчик» уже несколько минут стоял почти у самых дверей кабинета своего начальника. В руках он держал рюмку с коньяком, предложенную любезным хозяином. Веселая улыбка на его лице постепенно уступала место напряженному ожиданию. При взгляде на сумрачный вид шефа оно стало переходить в неприятное предчувствие. А Джеймс Вулрич молчал, медленно вышагивая по кабинету. Руководитель Советского отдела долго не решался нарушить тягостную тишину, собираясь с мыслями…
Начало этой тревожной и драматической сцены в кабинете Джеймса Вулрича на пятом этаже здания штаб-квартиры ЦРУ, которое впрямую затрагивает любимое детище Питера Николса — «Пилигрима», читателю уже знакомо.
Наконец, встревоженный необычной обстановкой и долгим молчанием своего шефа, крестный отец «Пилигрима», бывший резидент ЦРУ в Бангкоке сам начал разговор.
— Что-нибудь случилось, сэр? Может быть, послать телеграмму в московскую резидентуру и напомнить им о «Пилигриме»?
— В этом нет необходимости, Питер. Русские только что арестовали «Пилигрима». Я пока не знаю деталей, но сам факт ареста не вызывает сомнений.
Николс уронил рюмку на пол, она разбилась, осколки стекла разлетелись по кабинету.
Джеймс Вулрич взял себя в руки. Он уже не одинок в постигшей беде. В присутствии своего заместителя он ощущал чувство ответственности. Нельзя допускать, чтобы другие, пусть они и принадлежат к ближайшему окружению, видели его минутную слабость.
— Я только что звонил директору. Он советует всем нам сохранять самообладание и работоспособность. Директор не меньше нас с вами переживает потерю этого ценного агента. В конце концов, у каждого агента свой срок. Работа в разведке всегда связана с риском. Мы должны избегать того, чтобы риск был ненужным. К сожалению, мы не всегда можем избежать неудачи. Считайте, что нам не повезло. Впрочем, Питер, у вас есть чем заняться, чтобы компенсировать эту потерю. Не так ли?
