Но царицею всѣхъ этихъ вечеровъ, разумѣется, была Marie. Полновластная владычица желаній своего отца, изъ милости лишь снисходившая къ распоряженіямъ матеря, она являлась гостямъ тогда, когда уже всѣ бывали въ полномъ собраніи, и съ сознаніемъ своего достоинства выслушивала привычныя удивленія совершенствамъ, щедро ей приписываемымъ. Не находя ни въ комъ подобія съ тѣмъ, чьи эксцентричныя правила сдѣлались нормою ея дѣятельности, она гордо принимала услуги молодыхъ людей, и самонадѣянно отражала всякое заискиванье исключительнаго ея вниманія. Не разъ обиженный ея холодностію, а иногда и злой насмѣшкой, безбородый Адонисъ отходилъ отъ нея гнѣвный и раздраженный: но стоило Marie бросить на него одинъ привѣтливый взглядъ, сказать полуласковое слово, и Адонисъ снова увивался вокругъ очаровательницы, словно мотылекъ вокругъ горящей свѣчки, поминутно рискуя потерять свой прозрачныя крылышки. Marie это страхъ какъ забавляло: но не безопасна такая забава! Мимо другаго прочаго, она быстро развиваетъ и до пресыщенія упитываетъ кокетство – этотъ жалкій порокъ женщины, невинный въ началѣ и отвратительный въ послѣдствіи. Когда однакожь наскучивали Marie приторныя любезности вздыхателей, она подхватывала подъ руку Племянничкова, и громкій хохотъ этого повѣсы отбивалъ охоту у всякаго продолжать свои любезности. Не принадлежа къ числу страстныхъ поклонниковъ Marie, и высказавъ ей это со всей откровенностью, Племянничковъ тѣмъ самымъ далъ ей право смотрѣть на него, какъ на безопаснѣйшаго посѣтителя ихъ дома, съ которымъ можно говорить о чемъ угодно и отъ котораго услышишь много интереснаго. Но съ появленіемъ Пустовцева кончалось и искательство обожателей Marie и минутное торжество Племянничкова. Первые расходились по угламъ и избравъ наблюдательную позицію, шпыняли втихомолку ненавистнаго имъ соперника, а Племянничковъ, затянувъ что нибудь въ родѣ: "я въ пустыню удаляюсь", спокойно раскланивался съ Пустовцевымъ и подходилъ къ Еленѣ разрѣшать вопросъ, что такое генералъ-басъ.
Отношенія Пустовцева къ Marie день ото дня становились тѣснѣе и часъ отъ часу неразгаданнѣе. Городскіе вѣстовщики и вѣстовщицы терялись въ догадкахъ; одни говорили, что Пустовцевъ ждетъ только благословенія отъ своихъ родителей, чтобъ покончить все законнымъ порядкомъ; другіе увѣряли, что, при его убѣжденіяхъ и правилахъ, это дѣло вовсе несбыточное. Одни толковали, что онъ страстно влюбленъ въ Marie, другіе спорили противъ этого, и утверждали, чуть ли не основательно, что такіе эгоисты, какъ Пустовцевъ, ничего не могутъ любить, кромѣ себя: но всѣ согласны были въ томъ, что отношенія этихъ молодыхъ людей были въ высшей степени скандалезны, и что ослѣпленіе Онисима Сергеича и Соломониды Егоровны насчетъ этого было болѣе чѣмъ странно, и втихомолку пророчили безпечнымъ родителямъ нежданные огорченія и какой-то очень непріятный сюрпризъ.
За всемъ тѣмъ Пустовцевъ въ семействѣ Небѣды былъ какъ свой. Жорженька не иначе называлъ его, какъ братомъ; сначала титулъ этотъ какъ-то странно бросался всѣмъ въ глаза, а потомъ къ нему попривыкли и стали придавать такому названію не столько родственное, сколько пріятельское значеніе, тѣмъ болѣе, что Жорженька давно уже былъ съ Пустовцевымъ на ты . Пустовцевъ являлся къ Небѣдамъ во всякое время – утромъ, въ полдень, вечеромъ, даже ночью, если только замѣчалъ въ окнахъ залы и гостиной приличное освѣщеніе, и всегда былъ принимаемъ попросту, безъ церемоній, какъ другъ дома. Онъ самъ разсказывалъ о толкахъ, ходившихъ по городу объ немъ и о Marie, ловко осмѣивая всякую догадку вѣстовщиковъ; въ иное время онъ полунамеками обнаруживалъ какъ будто серьезныя отношенія свои къ Marie и благородную ихъ цѣль; въ другое безжалостно разбивалъ робко высказываемыя Соломонидой Егоровной надежды и виды на него, какъ на будущаго члена ихъ сеѵеаства, а между тѣмъ искусно возбуждалъ въ матери охоту удвоить и утроить старанія привязать его тѣснѣе къ дочери. Такими средствами онъ совершенно ослабилъ бдительность родителей, и дѣйствовалъ, какъ ему было угодно.
Но не то внушалъ онъ самой Marie. Конечно, она не слышала отъ него даже одного слова о законной развязкѣ далеко зашедшей интриги; не разсыпался онъ передъ нею и въ страстныхъ увѣреніяхъ любви и привязанности. Пустовцевъ очень хорошо зналъ, что эти сказки нравятся только сначала, но что всякая благоразумная и порядочная дѣвушка потомъ съ презрительной усмѣшкой будетъ смотрѣть на своего обожателя, какъ скоро онъ не перемѣнитъ мольнаго тона своей страсти на серьезный дуръ, и вмѣсто мужскаго баса или тенора будетъ продолжать пищать серенады бабьимъ дискантомъ. Женщина любятъ только мущину, то есть, силу, твердость и самостоятельность въ чемъ бы онѣ ни выражались, хоть бы даже въ злодѣйствѣ, и потому-то нѣтъ ничего мудренаго, если иногда сѣдоголовый мужъ больше нравится женщинѣ, чѣмъ чернокудрявый, гладколицый и женоподобный юноша. Да, библейское выраженіе смири ю имѣетъ глубокое психологическое значеніе…
Не подумайте, чтобъ отъ взора Marie могла укрыться эксцентричность правилъ и поведенія Пустовцева. Ея свѣжее, еще неиспорченное чувство на первый разъ глубоко было имъ взволновано, и если читатели помнятъ отвѣты ея Пустовцеву на музыкальномъ вечерѣ Онисима Сергеевича, то легко поймутъ причину того. Но мало-по-малу обольстительные софизмы Пустовцева разрушили святыя, но не твердыя убѣжденія юной души, а нравственная сила и вѣрность однажды принятому направленію довершили побѣду его надъ слабой и неопытной дѣвушкой. Она неожиданно увидѣла его полнымъ властелиномъ своей души, и дальнѣйшія дѣйствія ея стали похожи на тѣ непроизвольныя движенія, какія мы видимъ въ магнетизируемомъ подъ неотразимо-властной рукой опытнаго магнетизера… Да, она любила его, но любила, какъ лицо страдательное, а не дѣйствующее безъ уничтоженія своей особности, слѣдовательно и вся будущая участь ея и ожидаемое счастье зависѣли исключительно отъ того человѣка, владычеству котораго подпала она всемъ существомъ своимъ. Есть ли тутъ возможность, спрашиваю васъ, читатели, того взаимнаго блаженства, гдѣ личность одного не поглощается личностію другаго, но гдѣ нераздѣльно, но и несліянно пользуются супруги эдемскимъ благословеніемъ Отца Небеснаго?.. Угадываю отвѣтъ вашъ, и къ сожалѣнію вижу, что вы, догадливыя мои читатели, прежде автора разрѣшаете тотъ вопросъ, который долженъ объясниться предъ вами послѣдующими событіями.
– Давно ли ты видѣла, ma chère, Валеріана? спрашивала однажды Софья Кузьминишна Marie, уводя ея въ безлюдный уголъ залы.
– Валеріана?! съ улыбкой замѣтила Marie. Кто это такой – Валеріанъ?
Софья Кузьминишна поздо увидѣла, что проболтнулась: но привычка, какъ хотите, великое дѣло! Она, бѣдненькая, еще не могла такъ скоро отвыкнуть отъ фамиліарно-дружескаго названія, которое не такъ давно давала она "другу дома".
– Ахъ, ma chère, ты меня ужасно конфузишь отвѣчала она, опуская глаза по-институтски.
– Не конфузьтесь; мы свои, – сказала Marie съ ѣдкой усмѣшкой, сквозь которую проглядывала маленькая ревность. Такъ что же вамъ угодно знать, пожалуй, хоть и о Валеріанѣ?
– Мнѣ только хотѣлось узнать, ma chère, давно ли ты его видѣла?
– Видѣла сегодня, видѣла вчера и еще надѣюсь увидѣть нынѣшній день, смѣясь отвѣчала Marie.
– Да удобно ли вамъ тутъ видѣться-то?
– Очень удобно.
– Ну, да всежь таки.
Насъ никто не стѣсняетъ.
– Видѣть могутъ, ma chère.
– Сколько кому угодно.
– Ну, а maman?
– О, она очень добра.
– А папа?
– Онъ тоже очень хорошо понимаетъ, что въ обращеніи моемъ съ Пустовцевымъ, или, по вашему, съ Валеріаномъ, нѣтъ ничего неприличнаго.
– Однакожь, Marie – и Софья Кузьминишна крѣпко поцаловала ее въ самыя губы, – будешь ли ты откровенна со мной?
– Почему же, – что вамъ угодно?
– Ты влюблена въ Пустовцева?
– А вы какъ думаете?
– Не безъ того, какъ вижу.
– Вотъ и прекрасно! Къ чему-жь вашъ послѣ этого мой отвѣтъ?
– Положимъ; ну, а онъ?
– А какъ по вашему мнѣнію?
– Кажется, и онъ къ тебѣ неравнодушенъ.
– И превосходно! Значитъ, обѣ эти статьи вамъ очень хорошо извѣстны, и вы остаетесь покойны.
– Ахъ, Marie, я вижу, что ты не хочешь быть откровенной со мною.
– Вотъ ужь я не хочу! Скажите, что вамъ угодно знать?
– Да ты не станетъ отвѣчать мнѣ.
– Развѣ я это доказала?
– Ну, если такъ, то скажи, какіе ваши планы?
– Самые мудреные: онъ ничего, и я ничего, я время у насъ проходитъ, какъ нельзя лучше.
– Однакожь всему бываетъ конецъ.
– Будетъ я этому конецъ; подождите я увидите.
