– Алло? Извините, мне Степцова, если вас не затруднит. Сергей Юрьевич, вас беспокоят из поликлиники. Дело в том, что мы никак не можем найти вашу карточку, а у нас переучет. Вы недавно больничный закрыли, не припомните, карточку вашу в регистратуре не поднимали? Ах, сын приходил… Не надо забывать, лучше это делать сразу и самому. Нет, не стоит у него спрашивать, постараемся карточку найти. Да, возможно, отнесли к невропатологу, если вы на учете. Одну минутку, сейчас проверим… Да, совершенно верно, она там, Сергей Юрьевич. А вы не помните, когда ваш сын ставил печать на больничный? Позавчера? Да, все правильно… Спасибо. Нет, теперь все в порядке. Нашли, я же вам говорю, нашли! Не беспокойтесь, Сергей Юрьевич. Извините, до свидания.
– Артистически! – похлопал в ладоши Никита. – Значит, Степцов?
– Степцов. Знакомая фамилия, – сказала задумчиво Наталья, потирая указательный палец, уставший с самого утра крутить телефонный диск.
– Просто редкая, вот и цепляется за слух, – ответил Никита.
– Нет, я ее откуда-то знаю. Степцов… надо проверить по учету несовершеннолетних.
– Проверь, конечно. Значит, это единственный подходящий сын?
– Да. И возраст, и дата отметки больничного…
– Выписывай повестку, Наталья.
– Надо вызвать и девочек, пусть на него посмотрят.
– Если Валентина сможет, обязательно приедет. Но проще бы вызвать этих, городских.
– Конечно, проще, – согласилась Наталья. – Но они как сквозь землю провалились. У Люды телефона домашнего нет, у Татьяны есть, но не отвечает – я звонила дважды. Может быть, лучше съездить к ним?
– А что, можно. Только отдохни все-таки. Ты так вторые сутки тут и сидишь?
– Ничего, я не хочу спать. Да и ночь была спокойная, удалось вздремнуть.
– Лидочка у мамы?
– Конечно.
– Не ворчит?
– Кто? Мама?
– Обе.
– Лидочка ноет, мама ворчит, но не очень: медленно, но верно обращает девчонку в свою веру. Испортит она мне ее, это точно. Слова «нельзя» там просто не услышишь. Да… но где же все-таки наши девушки могут быть? Стоило Людмиле звонить ночь-полночь…
– Почему ночь-полночь? – удивился Никита.
– А я… поздно домой вернулась позавчера, – сказала Наталья, и сердце ее задрожало.
Никита посмотрел на нее, потом придвинул к себе бланк повестки и начал его заполнять.
«Скажу, что была в кино… нет, что у мамы…»
Никита молчал.
«Неужели ему все равно, где я была?»
Никита молчал.
«Нет, скажу как было, и что Саша мне говорил, скажу».
– Слушай, Наталья, а где же…
«Нет, скажу, что у мамы, с Лидочкой!»
– …где же нам нашего брюнета все-таки найти? Вдруг девочки ошиблись и Степцов в этом деле никак и никто? Я вчера битый день потратил зря. Ничего похожего! Вся наша работа с Кучеровыми собаке под хвост. Трое еще остались, но зацепки за них самые приблизительные. Того, что из электрички, мы с Гришей думаем в субботу-воскресенье поискать в поездах. Эй, ты меня слушаешь?
– Да, конечно. Но, может быть, он и не поедет на этот раз?
– Все может быть. А родители? И вообще – а вдруг? Другого-то подхода нет.
– Разве что вдруг.
– Ну ладно, я побежал. Звони, если что. Привет Лидочке, пока.
– Пока…
На стене, напротив Натальиного стола, висела картина. Зимний вечер на Сенатской площади. Тусклые фонари, тусклая луна, тусклые синие тени на тусклом снегу. Все в ней было темным и мрачным, и только багет рамки сиял жирной позолотой. Эта картина висела тут с незапамятных времен, но рамку иногда – вот и совсем недавно – подновляли. И по сравнению с ее навязчивым блеском картина казалась особенно унылой…
Наконец Наталья отвела от нее глаза и снова придвинула телефон.
– Добрый день. Это квартира Смирницких? Пригласите, пожалуйста, Татьяну.
– А кто ее спрашивает? Из училища?
– Нет, это из милиции, следователь Родинцева.
– Что-о? Из милиции?! Татьяна, погоди, не рви трубку! Не успела из командировки вернуться, как… В чем дело?
– Ничего особенного, не волнуйтесь. Просто нужно задать несколько вопросов вашей дочери… Таня? Здравствуйте, это Родинцева из милиции.
– Да я уж поняла. Здравствуйте.
– Что же вы не пришли вчера, Таня? Что-то случилось?
– Куда я не пришла?
– Ко мне с утра.
– А зачем?
– Разве вам Люда ничего не говорила?
– Нет.
– Странно. Это по поводу вашей встречи в поликлинике.
– А… с кем?
– С теми двумя парнями, которых вы видели на Садовой.
– Я никого не видела!
– Ничего не понимаю. Таня, мне позавчера вечером позвонила домой Люда и сказала, что была с вами в поликлинике, где вам встретились двое ребят, бывших на Садовой, когда вы приезжали в гости к Вале Сазоновой.
– Да ну, ерунда все это!
– Какая ерунда? Таня, объясните, в чем дело?
– Какая еще поликлиника? Людка спятила, наверное. Я ее уже три дня не видела. Ни в какой поликлинике не была, никого там не встречала.
– Но почему же Люда…
– А, да вы ее больше слушайте, она такого наплетет!
– Когда вы ее видели в последний раз?
– Я же говорю, дня три-четыре назад.
– А позавчера где вы были?
– Ну где… На пляже, в киношке. По магазинам прошлась… Дома была.
– Так. Не знаете, какой номер телефона на работе у матери Люды?
– Откуда я знаю! И вообще, она, кажется, в отпуске! Собиралась уехать! Не знаю я ничего!
Гудки в трубке.
Все это было очень странно. Наталья посидела минутку, ожидающе глядя на телефон. Потом отыскала протокол допроса Люды Бочининой, просмотрела его первую страницу, перелистала телефонный справочник и набрала еще один номер.
– Аптека? Вы не могли бы пригласить Августу Стефановну Бочинину?
– Ее нет.
– Когда она будет, скажите, пожалуйста?
– На больничном она. У нее с дочкой беда случилась, в больницу попала.
– Люда в больнице? Что с ней?
– Ох, да не знаю я толком, вроде как машиной сбило, что ли.
– Боже мой… В какой больнице?
– В травматологии.
– Извините меня, спасибо.
– Да не за что, за что тут спасибо говорить!
– …Пожалуйста, не плачьте, Августа Стефановна, я вас очень прошу. Вы же видите, что положение не такое уж плохое. Могло быть куда хуже, не окажись водитель таким внимательным и быстрым, – сказала Наталья и сама почувствовала, как неестественно звучит ее голос.
Мать Люды Бочининой, статная белокурая женщина, прижала ладони к щекам. Лицо ее покраснело и распухло от слез. Она несколько раз кивнула Наталье, показывая, что да, все понимает, все правильно, глубоко вздохнула, пытаясь взять себя в руки, но слезы снова потекли из-под набрякших век, а черты лица расплылись.
Из палаты вышел молодой врач, невысокий и коренастый, и подошел к ним.
– Что это вы, мама, такие потоки льете! – с упреком сказал доктор Августе Стефановне. – У девочки легкое сотрясение… Могло быть и хуже.
– Я и говорю… – подхватила было Наталья, но доктор тут же переключился на нее:
– Скажите, а почему этим делом милиция занялась? Ведь инспектор ГИБДД все описал в рапорте. Водители автобуса и легковушки не виноваты, он мне сам говорил. Я ведь как раз дежурил, когда эту девочку привезли. Инспектор рассказывал, что она сама выскочила из-за автобуса наперерез «Москвичу», но отшатнулась от него, оступилась – и упала, ударившись головой о борт автобуса, а потом об асфальт. Так или не так?
– Так-то оно так… – уклончиво ответила Наталья и мысленно выругала себя за то, что ринулась в больницу, так и не узнав, что говорится об этом происшествии в сводке ГАИ.
– Но куда она так бежала, боже мой, куда?! – сквозь рыдания выговорила Августа Стефановна.
– Ну мало ли, может, подружку увидела и пустилась догонять, – предположила Наталья.
Врач нахмурился.
– Будь вы повнимательнее, девушка, – обратился он к Наталье, которая была как минимум лет на семь старше его, – вы бы обратили внимание, что состояние у больной крайне подавленное. Сотрясение-то у нее, прямо скажем, не тяжелое, средней тяжести, точнее говоря, но оно усугублено моральным кризисом.
– А что вы конкретно имеете в виду? – спросила Наталья.
– Да плачет она все время и никого не хочет видеть и слышать, даже меня! – неразборчиво выкрикнула Августа Стефановна.
– Но все-таки сотрясение… хоть и средней тяжести… – заикнулась Наталья.
– Да у нее будто не сотрясение, а потрясение! – всхлипнула Августа Стефановна.
– Нет, мама, так нельзя, – сердито сказал врач. – Вы мне скоро всех потрясете таким образом. Пойдите-ка вон в садик, подышите и успокойтесь. Давайте, давайте…
Его звала медсестра, нетерпеливо окликая: «Валерий Петрович, Валерий Петрович!», но он не отстал, пока буквально не выпроводил обеих женщин из отделения.
Они прошли пахнущий едой и лекарствами тамбур и оказались в садике. Здесь гуляли больные и с сонным любопытством поглядывали на женщин. Слезы тут никого не удивляли, другое дело – новые люди.
Наталья повела было Августу Стефановну пройтись, но та заупрямилась и села на лавочку под могучим ясенем так, чтобы видеть окошко первого этажа, на котором был наклеен листок с цифрой 7 – номером палаты, в которой лежала Люда.
