Тысячи чертей разом отозвались, и голоса их напоминали раскаты грома. Сейчас же появился огромный черт, который схватил Цзэна и стащил вниз, под крыльцо. Цзэн увидел треножник-котел, высотой футов в семь, а то и больше. Со всех сторон пылали угли, так что ноги котла были сплошь красны. Цзэн, бодаясь от страха из стороны в сторону, жалобно стонал и плакал, но скрыться было решительно невозможно. Черт ухватил его левой рукой за волосы, а правой за щиколотку ноги и бросил в котел. Цзэн почувствовал, как все его тело сжалось в комок и стало всплывать и тонуть вслед за движениями волн масла. Кожа и мясо горели и жарились с такой силой, что боль шла ему прямо в сердце. Вот кипящее масло попало в рот, и стали вариться легкие и все внутренности. Всем его помыслам овладело теперь желание поскорее умереть, но как он ни придумывал, не мог добиться смерти.
Так приблизительно через полчаса или час – время, нужное, чтоб поесть, – появился черт и огромной вилкой вытащил Цзэна и опять поставил его перед столом царя. Царь стал опять разбирать Цзэновы списки.
– Как? – вскричал он в гневе. – Пользоваться своей властью, чтобы угнетать народ? За это следует получить муки Ножовой горы!
Черт опять схватил его и унес. Цзэн видит теперь перед собой гору, не очень большую и широкую, но откосы ее и зубцы стоят стеной, а на них во все стороны торчат острые лезвия – целыми пачками здесь и там, словно густые ростки бамбуков. Цзэн видит также, как несколько человек перед ним уже повисли на горе своими намотавшимися кишками и пропоротыми животами. Их стоны и крики разрывали скорбью всю душу и сокрушали глаза. Черт стал погонять Цзэна в гору, но тот зарыдал, попятился и весь сьежился. Тогда черт взял шило, намазанное ядом, и вонзил ему в мозг. Цзэн, весь подавленный страданием, умолял сжалиться, но черт рассвирепел, поднял Цзэна и бросил его в пространство. И вот Цзэн чувствует, как он летит куда-то за тучи, в небеса, и вдруг с головокружительной быстротой разом падает. Острия ножей одно за другим вонзаются ему в грудь, и муки боли так сильны, что их не выразить, не описать. Прошло опять некоторое время. Тело стало свешиваться вниз своею тяжестью, раны от ножей стали понемногу все шире и шире – и вдруг он сорвался и упал. Все члены тела у него скрючились, словно извивы червяка. Черт опять погнал его к царю. Царь велел сосчитать, сколько он за свою жизнь получил золота и денег от продажи чинов и своего имени, за нарушение закона, грубое присвоение имущества и так далее. Сейчас же явился бородатый человек с планками и счетами в руке.
– Три миллиона двести десять тысяч, – доложил он.
– Если он все это накопил, – сказал, царь, – велим ему это выпить!
Тут быстро стали набирать золото и деньги и громоздить их в кучу. Получилось что-то вроде холма или даже горы. Затем стали мало-помалу бросать все это в железный котел и расплавлять на сильном огне. Потом несколько чертей-подручных стали поочередно вливать ему расплавленное ложкой в рот. Полилось по щекам – кожа воняла и трескалась; вошло в горло; внутренности закипели, забурлили. Пока был жив, Цзэн все тужил, что этих самых вещей у него было мало, а теперь, наоборот, так скорбел, что их много! Целые полдня продолжалось дело, и только тогда все, что было положено, вошло.
Царь велел теперь тащить его в Ганьчжоу и сделать женщиной. И вот, пройдя несколько шагов, Цзэн видит на подставке железную перекладину, в несколько футов обхватом, к которой привязано какое-то огромное колесо, не счесть даже, сколько сотен и тысяч верст в окружности. Оно все в пламени, которое так и родит пятицветную радугу, а свет сияет в тучи и небо. Черт ударил Цзэна, веля войти в колесо, и только что он, закрыв глаза, вскочил, как колесо тут же под его ногами завертелось, и ему показалось, что он как будто стремглав падает. Затем во всем его теле родилась какая-то прохлада. Открыв глаза, посмотрел на себя – он уже младенец, да к тому же девочка! Посмотрел на своих родителей – висят лохмотья, словно на крыльях перепелки, торчит рваная вата… А в землянке висят ковши и стоят палки. Цзэн понял, что он теперь дочь нищих.
Каждый день девочке пришлось бегать за нищими мальчишками с чашкой в руках. В животе так и урчало от голода, но часто не приходилось поесть и разу. Одевалась она в рваное платье, и ветер часто пронизывал ей кости.
Четырнадцати лет ее продали студенту Гу в наложницы. Теперь ее платье и пища, хотя и были грубы, но их, в общем, ей хватало. Однако жена студента была очень злая женщина, и каждый день, с плетью и палкой в руках, заставляла ее работать, а то иначе – гладила ей раскаленным докрасна железным утюгом грудь и сосцы. На ее счастье, хозяин очень жалел ее и любил, так что она, в общем, могла несколько приободриться и утешиться.
Как-то неожиданно для нее сосед, скверный молодой человек, перелез через забор, подобрался к ней и стал принуждать ее к сношению с ним. И вот вспомнила она, как за злые дела своей первой жизни она поплатилась, приняв от черта кару, – и подумала, как можно этакое повторить? Подумав так, она громким голосом закричала на весь дом. Хозяин с женой и все в доме проснулись. Тогда только мерзавец убежал и скрылся.
Вскоре после этого студент пришел к ней в комнату ночевать. Тогда, лежа с ним на одной подушке, она начала рассказывать про свое горе и про своп обиды… И вдруг раздался потрясающий резкий крик. Двери комнаты распахнулись, и вбежали два разбойника с ножами в руках, желая, очевидно, отрезать студенту голову и набрать в узлы платья и других вещей. Женщина свернулась в клубок и притаилась под одеялом, не смея пикнуть.
Затем разбойники ушли, и она с громким воем побежала к жене студента. Та сильно испугалась и со слезами на глазах пришла и стала осматривать. Потом она заподозрила женщину в том, что это она убила ее мужа по подстрекательству подлого любовника, и подала на нее жалобу губернатору. Тот велел ее строго допросить, и по допросу присудил ее к жестокой казни, определив, что по закону полагается растерзать ее на куски до смерти. И вот ее связали и повели на место казни…
Обида захватила ей грудь, закрыла дыхание, сжала ее и сдавила ее… Запрыгав, заскакав, она во весь голос кричала о своей обиде, кричала и сознавала, что во всех девяти мрачных странах ужаса и в восемнадцати адах мучений нет нигде такого темного мрака.
И вот, крича от горя и ужаса, Цзэн слышит, как попутчики его окликают:
– Послушай, друг, вставай – ты в кошмаре, что ли?
Цзэн открыл глаза, очнулся. Видит, старый хэшан по-прежнему сидит, подобравшись, на своем месте, а спутники наперерыв зовут его:
– Смотри, солнце уже к вечеру, в брюхе пусто, чего ты так долго спишь?
Цзэн поднялся с грустным и безучастным видом, а хэшан сказал ему, еле улыбаясь:
– Ну-с, как же? Сбылось гаданье о первом министре или нет?
Цзэн все более и более дивился, ничего не понимал, пугался. Склонился перед хэшаном и просил наставить его.
– Питай в себе доброе начало и твори дела милосердия; тогда, даже среди огненной ямы, может появиться зеленый лотос Будды… Я только горный монах. Откуда мне это понимать?
Цзэн пришел сюда с гордым и высокомерным видом; теперь же, незаметно для себя, потерял все хорошее настроение и с убитым видом пошел домой. С этого времени мечты о высоких хоромах и террасах поблекли и сменились равнодушием.
Он ушел в горы, и чем кончил жизнь – неизвестно.
ФОКУСЫ ДАОСА ДАНЯ
Господин Хань принадлежал к родовитой семье нашего уезда. Некий даос Дань умел ловко делать фокусы, и этот барин любил его за искусство, так что принимал его как гостя среди прочих.
Каждый день случалось так, что Дань, бывало, сидит или гуляет с другими людьми – и вдруг становится невидимым. Наш магнат все хотел, чтобы Дань передал ему эту тайну, но даос не соглашался. Хань настаивал, умолял, но Дань говорил ему на это следующее:
– Я не скуп на свое искусство. Боюсь только погубить путь моей правды. Если б тот, кому я вручу мою тайну, был благородный, достойный человек, то я не прочь. Иначе же некоторые возьмут да воспользуются этим средством для воровства… Вы, сударь, конечно, вне всяких на этот счет подозрений… А все же, может статься, что вы, выйдя из дому и увидев какую-нибудь красавицу, влюбитесь и, скрыв свое тело, проникнете в чужую спальню… Тогда, значит, я помог преступлению и сею разврат! Нет, я не смею исполнить ваше приказание.
Магнат не мог принудить Даня силой, но в душе затаил злобу и тайком подговорил своих слуг побить даоса и осрамить его. Однако, боясь, что он убежит и скроется, Хань велел по всему пшеничному полю посыпать мелкой золой. Он рассуждал так, что если, как говорится, «левые пути» (нечистая сила) и могут скрыть человеческое существо, то, во всяком случае, от его туфель непременно останутся отпечатавшиеся следы, по которым можно будет нагнать его и жестоко избить.
Затем он зазвал к себе Даня и велел своим слугам взять бычьи кнуты и выдрать его. Дань вдруг стал невидимым, но на золе действительно оказались следы туфель. Слева и справа набросились и стали бить, где попало, – но через минуту следы уже смешались… Хань вернулся домой. Пришел и Дань.
