РАССКАЗ 17
В ДАЛЬ СВЕТЛУЮ
Так вперёд — за цыганской звездой кочевой —
На закат, где дрожат паруса…
Дж. Р.Киплинг* * *
Наверное, нет на свете всё-таки более зелёной зелени, чем зелень английского лета. Лёгкий ветерок с юга равномерно покачивал верхние ветви кряжистых дубов, а в тёмной глубине чащи лежала плотная, незыблемая тень. Перекликались в кронах птицы, и большое стадо оленей неспешно и спокойно брело вдоль опушки. Плотной стеной сплетались в подлеске ветви можжевельника. На двух плоских гранитных валунах высыхала под лучами солнца ночная роса. В синеватых ложбинках, сбегавших к невидимой речке, всё ещё медленно ворочался туман.
На опушку бесшумно вышел мальчишка. Он не касался ветвей подлеска руками, и те словно бы расступались перед ним. Затянутый в тугую потёртую кожу, мальчишка казался тоже каким-то лесным животным. Тёмные волосы, схваченные широкой повязкой, падали на плечи и спину, внимательно и холодно смотрели прищуренные карие глаза. На широких, плотно пригнанных ремнях висели ухоженные клинки и большая кобура нагана. За поясом торчала жёсткая крага.
Постояв, мальчишка подошёл к камням и, легко вспрыгнув на один из них, уселся там, подняв левое колено и положив на него обманчиво расслабленную руку с большими часами на потемневшем металлическом браслете…
…— Колька, — негромко окликнул я русого паренька в камуфлированной куртке, вышедшего из леса неподалёку с автоматом наперевес. Он быстро повернулся на звук, лицо было строго-напряжённым, но тут же расслабилось.
— Доброе утро, командир, — на ходу забрасывая АКМС за плечо, он подошёл к камням, на ходу сорвал травинку и, сунув её в зубы, уселся рядом, быстро жуя стебелёк и стреляя по сторонам весёлыми, с золотистыми искрами, серыми глазами.
— Где остальные? — спросил я.
— Идут, — отозвался Колька. Я с симпатией посмотрел на Гришина. Он прибился к нам в начале мА, больше двух месяцев назад, когда мы, уйдя с берегов Волхова, «зашли» на Кавказ снова — проведать старых друзей. До сих пор помню изумление и тревогу, охватившую вас всех, когда, остановившись на днёвку у отрогов Кодорского хребта, мы услышали автоматные очереди. Кто-то отстреливался короткими всего в километре от нас, не больше. Мне трудно передать, какая сумятица мыслей возникла в тот миг лично в моей голове. Мы, тем не менее, пошли на стрельбу — и перебили не около тридцати негров, обложивших на горном отроге мальчишку. Если честно, их перебить было легче, чем убедить парня, что ему ничего не грозит — он едва не пристрелил Сергея, попробовавшего выступить парламентёром. Вообще-то его можно было понять. Разведчик одного из русско-абхазских отрядов, Колька Гришин, пятнадцатилетний житель Очамчир, заночевал в горном лесу, а утром напоролся на негров, долго уходил от них, уже почти рехнувшись от непонимания происходящего, в конце концов его блокировали на скале, с которой Колька не смог разглядеть ни одного селения! По-моему, он ещё не меньше недели после этого не мог поверить в происходящее — что не удивительно.
Колька представлял собой, если так можно выразиться, иную ипостась мальчишек того, нового мира, который родился там, на той Земле — если рассматривать его в сравнении с компанией, встреченной мною в феврале. Такие ребята (и девчонки!) всё чаще появлялись, по слухам, на Кавказе, в Молдавии, на юге Европы, но с Колькой первым я познакомился близко. Он, оказывается, участвовал в какой-то непонятной войне абхазов (?!) с грузинами (?!?!), в которой участвовали русские (?!?!?!), чеченцы (?!?!?!?!) и ещё чёрт знает кто. Но, во всяком случае, он оказался у нас «ко двору», и у него ещё оставалось примерно полста патрон.
Девятнадцать парней и одиннадцать девчонок — вот каков был мой отряд теперь, с которым я к середине лета 92-го добрался в Англию. Через десятые руки я передал Лаури просьбу пригнать сюда наш «Большой Секрет» — и вот ожидал его, без особых приключений (пока) блуждая по здешним очень красивым землям.
Впрочем, с нами и вообще последнее время ничего серьёзного не случалось…
…— Командир, — нарушил спокойное молчание Колька, рассматривая носки своих начинающих разлезаться кроссовок. Он один называл меня не «князь» и не «Олег», а именно так — «командир», — я не пойму, что Лидке надо?
— А что ей надо? — я положил рукоять палаша на колено, поглаживая ладонью свастику.
— Ну… — он длинно вздохнул. — Я к ней и так и сяк… Короче, она мне нравится. Я ничего плохого не хочу, я её не обижу, — он заторопился, — а она чуть ли не шарахается… Я ведь всё серьёзно…
— Коль, — я хлопнул его по плечу, — ну ты пойми. Её почти два месяца разные скоты трахали, как хотели… не вскидывайся! Она, заметь, ото всех парней стороной держится. Лёнька погрубей, да и тот только недавно отошёл, ты его раньше не видел, а я-то ещё застал…
— Ну а мне то-то что делать?! — в сердцах стукнул кулаком по камню Колька.
— То же, что и делал, — ответил я. — Будешь добр, настойчив и предупредителен — и она выправится, вот тебе и награда…
— Командир, — тихо спросил Колька, поворачивая ко мне побледневшее лицо, на котором чёрными точками выступила обычно незаметная россыпь редких веснушек, — в этом мире вообще бывает счастье?
— Счастье? — я потянулся, скрипнув кожей: -
Быть или не быть, вот в чем вопрос.Достойно льСмиряться под ударами судьбы,Иль надо оказать сопротивленьеИ в смертной схватке с целым морем бедПокончить с ними? Умереть. Забыться.И знать, что этим обрываешь цепьСердечных мук и тысячи лишений,Присущих телу. Это ли не цельЖеланная? Скончаться. Сном забыться.Уснуть… и видеть сны? Вот и ответ.Какие сны в том смертном сне приснятся,Когда покров земного чувства снят?Вот в чем разгадка. Вот что удлиняетНесчастьям нашим жизнь на столько лет.А то кто снес бы униженья века,Неправду угнетателей, вельможЗаносчивость, отринутое чувство,Нескорый суд и более всегоНасмешки недостойных над достойным,Когда так просто сводит все концыУдар кинжала! Кто бы согласился,Кряхтя, под ношей жизненной плестись,Когда бы неизвестность после смерти,Боязнь страны, откуда ни одинНе возвращался, не склоняла волиМириться лучше со знакомым злом,Чем бегством к незнакомому стремиться!Так всех нас в трусов превращает мысль,И вянет, как цветок, решимость нашаВ бесплодье умственного тупика,Так погибают замыслы с размахом,В начале обещавшие успех,От долгих отлагательств…— Что это? — спросил Колька.
— «Гамлет» Шекспира, — нехотя ответил я. — Есть здесь счастье, Коль. Какое сами себе слепим, такое и есть. Что возьмём — то и наше. И в какой-то степени это справедливо… — я встал на ноги. — А вот и наши идут.
