— Ну, хорошо, девочки. Я скажу завучу, вам подыщут хорошего вожатого. Я рада, что вы хотите улучшить дисциплину в классе.
— Марья Ильинична, а не надо никого искать.
— ???
— Мы уже нашли.
Конечно, я был удивлен, когда завуч-организатор попросила меня взять шефство над отрядом 7-го «В» класса. На дворе был конец восьмидесятых: пионерская организация захирела, кризис системы чувствовался в каждом ее звене. К тому же мне была непонятна двусмысленная улыбка, сопровождавшая просьбу.
До окончания моего последнего учебного года оставались считанные месяцы; я вел себя как дембель за неделю до приказа, даже на уроки редко ходил — а тут пионервожатым! Но на встречу с 7-м «В» пошел. Интересно стало, что ли.
Когда я увидел ее карие глаза, дерзко смотрящие в мои, мне все стало ясно.
Так я стал пионервожатым. Шефство оказалось легким и приятным бременем. Из всего отряда шефствовал я только над стайкой из шести девчонок, руководимой Айнет. Это была элита класса — симпатичные, отличницы. Так получалось, что остальные пионеры отряда в общественной жизни участия не принимали. Сразу после уроков они бежали домой, помогать по хозяйству, возиться с животными, заниматься сельской работой, к которой здесь приучали с малолетства.
Да и Айнет с подругами особого желания приобщать одноклассников к нашей компании не испытывали. Помню, в их головах созрела идея в воскресенье отправиться в поход, на пустующую базу отдыха в лесистых холмах у прозрачной горной речки. Я предложил: давайте скажем вашим мальчикам, им наверняка тоже будет интересно.
Девчонки помолчали. Потом кто-то сказал: да ну их, они тупые и скучные.
И в поход мы тоже пошли всемером. Добрались на попутном автобусе. Устроили пикник на лужайке, жгли костер. Через окно забрались в деревянный домик и просидели до самого вечера, разговаривая о всякой всячине.
Когда стемнело, мы расстелили на траве принесенный с собою плед и улеглись на него все вместе, лицом вверх, чтобы смотреть на небо. Каждая из девчонок жалась поближе ко мне, но лучшее место, на моем левом плече, досталось, конечно, Айнет. Мы показывали друг другу загорающиеся звезды, тыкая пальцами в небо, споря, кто увидел их первым, а потом вдруг затихали, покоренные красотой ночи. Стрекотали цикады, шумела на белых камнях река, запахи льнущих ко мне юных девичьих тел мягко кружили голову.
Этот момент вечности потом не раз будет сниться небритому, месяцами не разбирающему дорожную сумку, живущему в поездах и самолетах, тупеющему от ежедневного дешевого вина и засыпающему на гостиничных проститутках человеку, хотя мне трудно понять, отчего он помнит и почему ему снится то, что никогда не могло произойти с ним.
Еще мы гуляли. По выходным и в будни, сбегая с уроков, шатались по центру сонного населенного пункта, пили квас и газировку из автоматов, до онемения в горле наедались сливочным мороженым, держались за руки и щурились на весеннее солнышко в голых тополиных парках.
Закрывались в пустых школьных кабинетах и танцевали медленные танцы под «Скорпионз» и Стинга из принесенного с собой кассетника, который назывался так же, как все остальное, что происходило с нами — «Весна». И целовались, все вместе и по очереди, в пахнущие мятной жевательной резинкой губы, в покрытые первым загаром шеи и в груди, белые, с розовыми сосками. Так, как можно целоваться только в марте, когда цветет сирень, и в апреле, когда вспыхивают пьяными лепестками вишни, и в мае, когда акации сбрасывают свой цвет под ноги прохожим, на пыльные тротуары.
Это была настоящая сексуальная революция в национальной провинции, где, взяв девушку за руку, ты должен на ней жениться, где свадьбы устраиваются родителями, где девочки сразу после школы выходят замуж, и даже мальчики хранят девственность до первой брачной ночи — не потому, что хотят этого, а потому что просто не с кем ее потерять. Где не знают контрацептивов и увеличивают население планеты, один за другим порождая детей целомудрия с горящими и неудовлетворенными глазами, которые любят и убивают, потому что не видят разницы, а кровь для них пахнет цветами и на белой простыне, и под зеленой гимнастеркой.
А мы чувствовали себя вне правил, вне каст, мы были неприкасаемыми — но и неприкосновенными. Это была наша революция, наш нежный террор, и мы могли спасти эту землю, только мы могли ее спасти. Но не успели. Потому что был май. Уже наступил май, и у нас не хватило времени. А потом наступило лето. Неожиданно, как танковый корпус, прорвавший линию обороны. И стало жарко. Потом стало очень жарко…
Последний звонок, аттестаты, медали, выпускные вечера. Все было ясно. Я уезжаю поступать в Ленинград и, конечно, поступлю, а значит, не вернусь. А они остаются тут еще на три года, а может, больше, может, на всю жизнь, может, на всю смерть. Наши последние встречи были грустны.
Мы собрались в кабинете географии. Не шутили, как раньше, не обсуждали учителей и школу. Даже не говорили о каникулах, как, наверное, должны были. Мы молчали, и каждый думал о своем. Я сидел на учительском столе и вращал глобус. Наверное, это была Айнет, она предложила: давайте сделаем записочки, пусть каждый напишет самое сокровенное, то, о чем он думает, без утайки, и спрячем их в глобус. Идея понравилась, и все оживились. Тогда я сказал: через 10 лет, в этот день, здесь, на этом же месте, мы соберемся, разрежем глобус и достанем из недр голубой планеты свои мечты, чтобы сверить их с тем, во что превратится наша жизнь, чтобы узнать, насколько мы останемся верными себе и превзойдем собственные ожидания. «Ура», — закричали все, и стало радостно. У нас появилось будущее. Девочки разбежались по углам и накарябали по несколько строк на листочках из разорванной ученической тетрадки. И я написал: «Девочки, я вас всех люблю, пусть у вас все в жизни получится! Хочу, чтобы рядом всегда были такие верные друзья и нежные подруги! Айнет, я и ты, это самое главное, что было в нашу весну. И мы никогда ее не забудем… Всегда ваш Пионервожатый!» Потом я снял глобус с оси, запихнул листочки в дыру Северного полюса и торжественно водрузил Землю на шкаф.
В места своего детства я вернулся лишь много лет спустя. Это случилось как раз в промежутке между первой и второй войнами. Многие дома были разрушены, повсюду виднелись воронки от бомб и валялись неразорвавшиеся фугасы. Я собрался пойти в центр, и дядя впихнул мне за пояс тяжелый «макаров»: мужчине появляться на людях без оружия считалось неприличным.
Я отправился на прогулку. По улице фланировали опьяненные временно завоеванными свободой и независимостью горцы. У каждого был автомат или пистолет, у некоторых даже пулемет или гранатомет на плече, хотя он, может, просто шел покурить и поболтать на скамейке с соседями. Некоторые вежливо приветствовали и спрашивали меня о здоровье семьи. Я почти никого не помнил и удивлялся, что эти люди меня знают. Но останавливался и разговаривал. Я тоже спрашивал о том, как поживают тето и тето, и чаще всего узнавал, что они больше никак не поживают. Одного одноклассника застрелил снайпер, другого убило при разрыве шариковой бомбы, третий пропал без вести, наверное, в плену. Соседи, дальние родственники, просто знакомые: убиты, ранены, покалечены. Но говорилось об этом спокойно. И каждый рассказ заканчивался национальным заклинанием, благословением покойным: «Да позаботится о них Всевышний». Имя Всевышнего в заклинании было не арабским, не мусульманским, а местным, оставшимся от язычества. И смысл фразы был близок к пожеланию усопшим быть препровожденными в поля счастливой охоты или в страну вечной весны.
Вечной весны… Про Айнет я тоже спросил. Они с братом только сели в машину, спеша выехать из-под обстрела, когда прямо в автомобиль попала мина. Хоронить было почти нечего. Куски плоти перемешались с разорванным и покореженным железом.
На рынке торговали арбузами, картошкой, сигаретами, коврами из Сирии, патронами к любому виду оружия, на лавках были разложены целые арсеналы, а рядом стояли минометы и даже маленькая пушка. Постепенно я добрался до школы № 8. Школа стояла пустой, уже начались каникулы. Впрочем, и до каникул в школе, по всей видимости, едва теплилась жизнь. Во время боев рамы были выбиты, и только кое-где сохранились стекла. Повсюду красный кирпич стен был испещрен выбоинами от пуль и осколков.
Я зашел в открытую дверь и стал бродить по этажам, заходить в классы и лаборатории. Про кабинет географии я вспомнил не сразу, но когда вспомнил, мне захотелось найти глобус.
И я нашел его, к своему удивлению, нашел. Каким-то чудом он оказался там. Земля была сорвана с оси и валялась в углу за покосившимся шкафом. Складной нож впился в Атлантический океан, планета была разорвана, и из недр ее выпали записочки на пожелтевшей, разлинованной тетрадной бумаге.
Это были они. Я читал их, читал все подряд. Девочки писали о том, что мечтают уехать отсюда, в Москву или в Ленинград, и остаться жить там, в большом городе. Выйти замуж за любимого человека и родить ему детей. Одна хотела стать актрисой, другая врачом. Еще они выдавали свои маленькие секретики. И мне тоже писали: мы будем скучать, Артур. Спасибо, что научил меня целоваться. У тебя вкусные губы, я хочу, чтобы у моего любимого были такие же губы, как у тебя. Все вперемешку у каждой на маленьком листочке.
