– От Стринга? Нисколько, – сказал Сидоров. – Ведь он погиб.
– Так почему же вы им так восхищаетесь?
Сидоров пожал плечами. Он не понимал этих странных людей. Это очень странные люди – Горбовский, Валькенштейн и их друзья, наверное. Назвать замечательного смельчака Стринга неумным чудаком… Он вспомнил Стринга, высокого, широкоплечего, с раскатистым беззаботным смехом и уверенными движениями. И как Стринг сказал Бадеру: «Осторожные сидят на Земле, Август Иоганн. Специфика работы, Август Иоганн!» – и щелкнул крепкими пальцами. «Неумный чудак»…
«Ладно, – подумал Сидоров, – это их дело. Но что делать мне? Опять сидеть сложа руки и радировать на Землю, что очередная обойма киберразведчиков сгорела в атмосфере; что очередная попытка высадиться не удалась; что очередной отряд исследователей-межпланетников отказывается брать меня в поиск; что я еще раз вдребезги разругался с Бадером и Бадер еще раз подтвердил, что планетолета мне не доверит, но за «систематическую дерзость» вышлет меня из «вверенного ему участка Пространства». И опять добрый старый Рудольф Крейцер в Ленинграде, тряся академической ермолкой, будет приводить свои интуитивные соображения в пользу существования жизни в системах голубых звезд, а неистовый Гаджибеков будет громить его испытанными доводами против существования жизни в системах голубых звезд; и опять Рудольф Крейцер будет говорить все о тех же восемнадцати бактериях, выловленных экспедицией Квиппы в атмосфере планеты Владислава, а Гаджибеков будет отрицать какую бы то ни было связь между этими восемнадцатью бактериями и атмосферой планеты Владислава, с полным основанием ссылаясь на сложность идентификации в конкретных условиях данного эксперимента. И опять Академия Космобиологии оставит открытым вопрос о существовании жизни в системах голубых звезд. А эта жизнь есть, есть, есть, и нужно только до нее дотянуться. Дотянуться до Владиславы, планеты голубой звезды ЕН 17».
Горбовский посмотрел на Сидорова и ласково сказал:
– В конце концов, зачем вам обязательно лететь с нами? У нас есть свой биолог. Прекрасный биолог Перси Диксон. Он немножко сумасшедший, но он доставит вам образцы какие угодно и в любых количествах.
– Эх, – сказал Сидоров и махнул рукой.
– Честное слово, – сказал Горбовский. – Вам бы у нас очень не понравилось. А так все будет в порядке. Мы высадимся и доставим все, что вам нужно. Дайте нам только инструкции.
– И вы все сделаете наоборот, – сказал Сидоров. – Квиппа тоже просил инструкции, а потом привез два контейнера с пеницеллой. Обыкновенная земная плесень. Вы же не знаете условий работы на Владиславе. Вам там будет не до моих инструкций.
– Что верно, то верно, – вздохнул Горбовский. – Условий мы не знаем. Придется вам подождать еще немножко, Михаил Альбертович.
Валькенштейн удовлетворенно кивнул.
– Хорошо, – сказал Сидоров. Глаза его совсем закрылись. – Тогда возьмите хоть инструкции.
– Обязательно, – сказал Горбовский. – Непременно.
На протяжении последующих сорока циклов Горбовский произвел шестнадцать поисков. Он работал на превосходном импульсном планетолете «Скиф-Алеф», который ему предоставил Бадер. Первые пять поисков он произвел в одиночку, пробуя экзосферу Владиславы на полюсах, на экваторе, на различных широтах. Наконец он облюбовал район северного полюса и стал брать с собой Валькенштейна. Они раз за разом погружались в атмосферу черно-оранжевой планеты и раз за разом, как пробки из воды, выскакивали обратно. Но с каждым разом они погружались все глубже.
Бадер подключил к работе Десантников три обсерватории, которые непрерывно информировали Горбовского о передвижениях метеорологических фронтов в атмосфере Владиславы. По приказу Бадера было возобновлено производство атомарного водорода – горючего для «Скиф-Алефа» (расход горючего оказался непредвиденно громадным). Исследования химического состава атмосферы бомбозондами с мезонными излучателями были прекращены.
Валькенштейн и Горбовский возвращались после поисков измученные и измочаленные и жадно набрасывались на еду, после чего Горбовский пробирался к ближайшему дивану и подолгу лежал, развлекая друзей разнообразными сентенциями.
Сидоров по приглашению Горбовского остался на «Тариэле». Ему разрешили установить в тестерных пазах «Скиф-Алефа» контейнеры-ловушки для биообразцов и биологическую экспресс-лабораторию. При этом он несколько потеснил хозяйство атмосферного физика Рю. Впрочем, толку от этого было мало: контейнеры возвращались пустыми, записи экспресс-лаборатории не поддавались расшифровке. Воздействие магнитных полей бешеной атмосферы на приборы менялось хаотически, и экспресс-лаборатория требовала руки человека. Вылезая из кессона, Горбовский прежде всего видел лоснящийся череп Сидорова и молча хлопал себя ладонью по лбу. Однажды он сказал Сидорову: «Дело в том, Михаил Альбертович, что вся биология вылетает у меня из головы на сто двадцатом километре. Там ее просто вышибает. Уж очень там страшно. Того и гляди, убьешься».
Иногда Горбовский брал с собой Диксона. После каждого такого поиска волосатый биолог отлеживался. В ответ на робкую просьбу Сидорова присмотреть за приборами Диксон прямо ответил, что никакими посторонними делами заниматься не собирается. («Просто не хватает времени, мальчик…»)
«Никто не собирается заниматься посторонними делами, – с горечью думал Сидоров. – Горбовский и Валькенштейн ищут город, Валькенштейн и Рю заняты атмосферой, а Диксон изучает божественные пульсы всех троих. И они тянут, тянут, тянут с высадкой… Почему они не торопятся? Неужели им все равно?»
Сидорову казалось, что он никогда не поймет этих странных людей, именуемых Десантниками. Во всем огромном мире знали Десантников и гордились ими. Быть личным другом Десантника считалось честью. Но тут оказывалось, что никто не знал толком, что такое Десантник. С одной стороны, это что-то неимоверно смелое. С другой – что-то позорно осторожное: они возвращались. Они всегда умирали естественной смертью. Они говорили: «Десантник – это тот, кто точно рассчитает момент, когда можно быть нерасчетливым». Они говорили: «Десантник перестает быть Десантником, когда погибает». Они говорили: «Десантник идет туда, откуда не возвращаются машины». И еще они говорили: «Можно сказать: он жил и умер биологом. Но следует говорить: он жил Десантником, а погиб биологом». Все эти высказывания были очень эмоциональны, но они совершенно ничего не объясняли. Многие выдающиеся ученые и исследователи были Десантниками. Было время, когда Сидоров тоже восхищался Десантниками. Но одно дело – восхищаться, сидя за партой, и совсем другое – смотреть, как Горбовский черепахой ползет по километрам, которые можно было бы преодолеть одним рискованным молниеносным броском.
Вернувшись из шестнадцатого поиска, Горбовский объявил, что собирается приступить к исследованию последней и самой сложной части пути к поверхности Владиславы.
– До поверхности остаются двадцать пять километров совершенно неизученного слоя, – сказал он, помаргивая сонными глазами и глядя поверх голов. – Это очень опасные километры, и здесь я буду продвигаться особенно осторожно. Мы с Валькенштейном сделаем еще по крайней мере десять-пятнадцать поисков. Если, конечно, директор Бадер обеспечит нас горючим.
– Директор Бадер обеспечит вас горючим, – сказал Бадер величественно. – Вы можете нисколько не сомневаться, Леонид.
– Вот и отлично! – сказал Горбовский. – Дело в том, что я буду предельно осторожен и потому считаю себя вправе взять с собой Сидорова.
Сидоров вскочил. Все посмотрели на него.
– Ну вот и дождался, мальчик, – сказал Диксон.
– Да. Надо дать шанс новичку, – сказал Бадер.
Васэда только улыбнулся, кивая красивой головой. И даже Валькенштейн промолчал, хотя он был недоволен. Валькенштейн не любил героев.
– Это будет справедливо, – сказал Горбовский. Он попятился и, не оглядываясь, с завидной аккуратностью сел на диван. – Пусть идет новичок. – Он улыбнулся и лег. – Готовьте ваши контейнеры, Михаил Альбертович, мы берем вас с собой.
Сидоров сорвался с места и выбежал из кают-компании. Когда он выбежал, Валькенштейн сказал:
– Зря.
– Не будь эгоистом, Марк, – сказал Горбовский лениво. – Парень сидит здесь уже год. А ему всего-то и нужно только, что добыть бактерии из атмосферы.
Валькенштейн покачал головой и сказал:
– Зря. Он герой.
– Это ничего, – сказал Горбовский. – Я теперь вспоминаю, курсанты звали его Атосом. Кроме того, я читал его книжку. Он хороший биолог и не будет шалить. Я тоже когда-то был героем. И ты тоже. И Рю. Верно, Рю?
– Верно, командир, – сказал Васэда.
Горбовский сморщился и погладил плечо.
– Болит, – сказал он жалобным голосом. – Такой ужасный вираж. Да еще против потока. А как твое колено, Марк?
