— А кто полетит? Ты?
— Нет, я не смогу. Правда, все знаю — да не пробовал.
— Так кто полетит?
— Он. Наган в затылок и лети. А меня на всякие там мертвые петли не возьмешь, я и бортмехаником летал, их штучки знаю.
— А если он тебя тепленьким к белым привезет? — Дубов уже понял, что предложение Комарова осуществимо, но хотел знать, что думает сам боец.
— Ему жизнь-то дорога…
— А тебе?
— Мне… Тоже… Наверно, даже больше, чем ему. Я еще в коммунизме пожить хочу, а у него что? Потому он и не заблажит, что нет у него твердой опоры в жизни.
— А ты, Комаров, гляжу я, психолог.
— Станешь, командир. Летчики — они все подряд ненормальные. Нагляделся я на них. Тот кошку с собой в воздух берет, этот куклу — талисман, говорит. Да вы спытайте его, посмотрите, он уже готов, тепленький!
Пилот полулежал у куста и тоскливо смотрел на закат. На лице его было написано покорное безразличие к своей судьбе, и только в уголках глаз, затененных прищуром, искрились слезы жалости к самому себе, к своей дурацкой судьбе.
Дубов заглянул в документы:
— Поручик Шестаков!
Пленный вскочил на ноги, пошатнулся, но остался стоять, вытянув руки по швам. Глаза его бегали по лицу красного командира, пытаясь прочесть судьбу.
— Я ж говорил, командир, — шепнул Комаров.
— Показания давать будешь? Или… — Дубов кивнул головой в сторону кустов. Пленный еще раз взглянул на закат, едва приметно вздохнул. В этот момент Егоров с шумом выбил о ладонь трубку-носогрейку. Пленный вздрогнул.
— Слушаю вас.
Ничего нового для Дубова пленный рассказать не мог — это стало ясно командиру довольно скоро. Он уже начал торопиться и вопросы задавал больше для видимости, как вдруг Шестаков, почувствовав, что никакого интереса для красного командира не представляет и что скоро ему, видимо, придется брести в свой последний путь, сказал извиняющимся голосом, словно оправдываясь:
— Видите ли, я давно не был в части, потерял связь, так сказать, с событиями…
— То есть как это давно не был в части? — насторожился Дубов. — А заправлялся где?
— Когда меня откомандировали к Козельскому, мне завезли горючее в деревню, — Шестаков перегнулся вперед и показал на карте Дубова станцию у железной дороги. — Чтобы не летать каждый раз на аэродром — ведь он далеко отсюда. А господин полковник Козельский все время в движении, так что завозить горючее к нему также не имело смысла. Вот я и жил последнюю неделю в отрыве от событий…
Теперь Дубов оживился. Он стал забрасывать офицера вопросами, забыв об одном из главных, выработанных им самим правил допроса — ждать ответ на каждый вопрос и не торопить пленного.
— А как вы связываетесь с Козельским? А кто охраняет бензин? А знает ли Козельский вас в лицо? — Дубов и не замечал, что стал называть пленного на «вы». Шестаков отвечал подробно и даже помогал командиру — дополнял, вспоминал мелкие подробности, показывал на карте все стоянки…
…Через час, записав все, что мог рассказать офицер, Дубов вышел из штабной землянки вместе с Комаровым. Он не удержался и толкнул красноармейца кулаком в бок:
— Действительно, психолог. Так вот, Комаров, быть тебе, комару, опять в воздухе. Только не к нашим завтра полетишь, а к белым. И чтобы мотор работал, как часы. Я тебе, моторист, такое задание придумал — самому не верится!
* * *
Давно уже поручик Покатилов не чувствовал себя так отвратительно, как в эти дни. Ему фатально не везло. Все началось в тот момент, когда он под влиянием гнева, обиды, ревности объявил Наташу красным агитатором. Большей глупости он придумать конечно, не смог бы, даже если бы долго старался… Его обвинили в том, что он упустил главного агитатора, резидента, к этому прибавилось еще и обвинение в пассивных действиях при стычке с отрядом красных. Историю, конечно, раздули завистники из штаба. Тыловые крысы — на бумаге сражаться легко! Если бы он знал, что все так обернется, он бы сделал вид, что не заметил ни красного, ни Наташи. А потом?.. Потом болтливый либерал попрыгал бы у него… Да что говорить, сделанного не воротишь.
И вот теперь Покатилов уже не командир отдельного отряда, а всего-навсего ротный у полковника Козельского, которому поручено найти и уничтожить красную кавалерийскую часть, пробравшуюся в тыл. И хотя Козельскому выделили почти батальон, поручик чувствовал себя неважно. Гоняться за кавалерийским регулярным отрядом — это совсем не то, что арестовывать безоружных комбедовцев и активистов по маленьким деревушкам…
В довершение всего друзья передавали, что полковник Козельский неоднократно называл арест мадемуазель Краснинской не джентльменским поступком. Старый осел, в белых перчатках воюет…
…Покатилов прислушался. Его звали. Ну, конечно, опять его новый дружок, корнет из павлонов, Валька затеял вист.
— Иду! — ответил Покатилов и лениво зашагал к сеновалу, где расположились офицеры его роты.
Но не успел он сделать и трех шагов по открытой полянке, как над ней появился низко летящий «ньюпор». Покатилов присел. По фронту ходили слухи о страшном красном авиаотряде Братченко; неуловимом и грозном. Поручик бросился на землю. Казалось, над самой его головой пророкотал мотор.
«Сейчас гранаты кинет», — тоскливо думал поручик. И действительно, рядом с ним что-то упало на землю. Покатилов зажмурил глаза. Все, конец…
Но вместо взрыва он услышал громовой хохот.
— Господа, посмотрите, как поручик труса празднует, ха-ха-ха!.. — узнал он голос своего нового друга.
Над ним, расставив кривые кавалерийские ноги, стоял корнет.
— Нет, вы посмотрите, господа, доблестный…
— Перестань, чудак, не трепи языком! Ставлю бутылку шампанского в городе, — просительно сказал Покатилов.
— Это дело. Только ставь уж не в городе, а сейчас, и не шампань, а спирти вини, — стал торговаться Валька. — А ты хорош! Думаю, что это он лежит и голову себе под мышку спрятал… — не унимался корнет.
— Я тебя честью прошу, кончай балаган.
— Что это ты от своих уже стал шарахаться?
— От каких своих? Ведь он бросил гранаты!
— У страха глаза, говорят, велики, — задумчиво проговорил корнет.
— Серьезно, я отчетливо слышал!
Офицеры внимательно огляделись вокруг.
— Смотри, вымпел! — Покатилов схватил вымпел с привязанной к нему длинной лентой. — Идем к Козельскому.
«…Красных не обнаружил. Возвращаюсь к себе. Буду завтра. Поручик Шестаков», — прочитал полковник.
— Опять то же самое? Очень жаль. Вы можете идти. — Козельский повернулся и ушел в штабную избу.
Распивая с корнетом спирт, Покатилов ругал полковника:
— Вот сухарь штабной, хоть бы поблагодарил.
Корнет опять весело смеялся, обнажая мелкие белые зубы.
— Да за что тебя благодарить? Любой нижний чин сделал бы то же самое.
— Я не нижний чин. Не понимаю, почему на меня старик взъелся…
— Эх, Жоржик, а еще бывший адъютант… — заржал корнет, откидывая вихрастую голову. Спирт расплескался, и корнет умолк, с сожалением разглядывая лужицу драгоценной влаги на столе. — Ты же поступил некрасиво, неблагородно, наконец. Джентльмены не воюют с дамами. Они их любят. Какого черта ты поволок мадемуазель Краснинскую в контрразведку? Рыцарь белой идеи, на своих кидаешься. Мало тебе, что ли, краснопузых?
— Перестань!
— Что «перестань!» Дело говорю. Я бы эту девулю… — корнет пьяно причмокнул. — Ну, а наш старик, как известно, придерживается старозаветных правил. Белый полковник в розовых подштанниках, я за ним давно посматриваю…
* * *
Комаров и Шестаков дотянули до лагеря на последних каплях бензина. Много горючего потеряли, когда чинили бензобак «подручными средствами». Так хорошо начавшаяся операция оказалась под угрозой срыва.
К середине ночи пошел дождь. Дубова это обрадовало. Он долго не ложился спать, поджидая группу Харина из города, и мучительно обдумывал, что ему делать с аэропланом. Где достать бензин? Если завтра Комаров не полетит с очередным донесением, все раскроется. Пожалуй, дождь пошел как нельзя более своевременно. Нелетная погода! Да и Харину он, определенно, на руку. На дорогах в такую погоду движение меньше. Скорее бы они приходили… Фома с бойцами…
Командир забрался в шалаш. Костер перед входом некоторое время боролся с дождем, потом зашипел, пламя угасло, и едкий беловатый дым окутал полянку. Разведчики давно спали, клонило ко сну и Дубова. Он подумал о часовых, которые мокнут под дождем и потом не смогут обсушиться… О том, что давно пора бы хоть на денек заскочить в заброшенный, глухой хуторок, дать ребятам возможность просушить сапоги и шинели… Не помешала бы и банька. Монотонный шум дождевых капель, сбегающих по тонкому настилу из веток, убаюкивал, дурманил голову. Командир задремал…
