Эмигрант Алексей Ковалев. Август 1928
Он сидел на открытой веранде маленького женевского кафе и медленными глотками пил кофе. Яркое августовское солнце золотило крыши домов, на оживленной улице было людно. Сейчас ему хотелось отдохнуть: вот так, не спеша попивать свой кофе, и подумывать — не заказать ли еще рюмочку ликера…
— …И все же не могу с тобой согласиться, соратник. Даже при условии наличия таких тарифов, мы все равно не можем говорить о значительном снижении накладных расходов…
Алексея словно ударили. Он бросил взгляд туда, откуда раздалась русская речь. За столик усаживались двое: высокий молодой человек с холеным, очень живым лицом и мужчина постарше, с выправкой и манерами кадрового офицера, заметными несмотря на штатский костюм. Они горячо спорили о чем-то, ветерок доносил до Алексея лишь обрывки фраз. Но самые слова и даже самые звуки этого языка были для него невыносимы. Ведь стоит только прикрыть глаза и…
…Улица горит. Вдоль домов частым горохом сыплет пулемет. В конце улицы — баррикада, на которой развеваются два знамени: красное и белое с синим щитом Давида в середине. У нее сгрудились немногочисленные защитники. Среди них человек двадцать — из службы охраны банка, столько же бойцов из отряда еврейской самообороны и человек шесть — боевики из местного отделения партии большевиков.
Алексей осторожно выглянул из-за поваленного телеграфного столба. Над головой его свистнули пули. Но он все-таки успел кое-что разглядеть в дальнем конце улицы. И то, что он разглядел, ему очень не понравилось.
— Слушай, Соломон, — Алексей толкнул в плечо того, кто был командиром на баррикаде, сына местного раввина, — уходить надо. Они там окопную пушку выкатили. Я на такие в 25-ом насмотрелся. Маленькая, зараза, а как начнет гранатами садить, так сразу большой становится.
— Как это, уходить? — Соломон смотрел на него не то с удивлением, не то — с укором. — Куда уходить? Там же наши. Вещи пока пусть соберут, ну там еще чего, а потом, когда они уйдут, тогда и мы пойдем.
— Тогда прямо сейчас начинайте пачками бить по этой мелкой гадине. — Ковалев с сомнением покачал головой. — Может быть повезет — прислугу выбьем…
Соломон выкрикнул короткую команду на идиш, и баррикада опоясалась вспышками выстрелов. Алексей оценил выгоды от участия в бою банковской охраны. Хотя у большинства охранников были американские гладкоствольные карабины, рассчитанные на охотничьи патроны, но у двоих имелись настоящие пистолеты-пулеметы Томпсона — «томми-ган» — громоздкое, но исключительно скорострельное оружие. Артиллеристы сумели произвести только один выстрел — их вымела свинцовая метла.
— Извини, Соломон, может я и поторопился с отходом, — сказал Ковалев, убедившись, что пушка молчит.
— Ничего, — ухмыльнулся командир баррикады, — эти гои еще кровью умоются…
Договорить он не успел. Мощные взрывы перед самой баррикадой сотрясли ее всю, до основания. В воздух взлетели булыжники, обломки дерева и металла. Ковалев увидел, как открывается рот Соломона, но слова расслышал только спустя несколько секунд:
— Это что?! Это что?! — дико кричал Соломон с исказившимся бледным лицом. — Это что?!!
— Бомбомет! — крикнул в ответ Алексей, — Теперь — ВСЕ!!!
Он помнил, как тогда, в Петрограде, батарея бомбометов за минуту разметала отряд штыков в триста, подходивший на помощь осажденным на верфи. Путиловский шестидюймовый миномет, бьющий трехпудовыми минами — это страшно. Нет, даже не страшно — смертельно…
Следующий залп лег за баррикадой, и воздух наполнился свистящими осколками металла, несущими смерть защитникам. Крикнув «Назад!», Ковалев устремился через небольшую площадь, держась подальше от стен домов, с которых, как он знал, при обстреле летят куски кирпича, обломки крыш и всякие другие тяжелые предметы, могущие нанести тяжелую рану, а то и вовсе убить неосторожного.
До следующей баррикады он добежал минут через двадцать. Его подхватили крепкие руки и перетащили через импровизированную стену из старой мебели, мешков с песком, каких-то тюфяков и матрасов и кусков забора. Эта баррикада была укреплена куда как серьезнее: в узкую амбразуру смотрело небольшое горное орудие, из окон соседних домов, также заложенных мешками с песком и землей, торчали тупые рыла пулеметов.
Кроме Алексея, до баррикады добежали Соломон, еще трое из охраны банка и двое большевиков. Больше никого не было.
— Может быть, они в другую сторону побежали? — неуверенно предположил молоденький гимназист Мендель, заглядывая в глаза Соломону.
Соломон молча отвернулся. Мендель закрыл лицо руками, плечи его затряслись.
— Брат у него там. Был… — тихо сказал кто-то из охранников. — В нашем банке служил. Очень умный. Молодой, а уже отдел кредитования возглавлял…
Ковалев подошел к командовавшему на этой баррикаде высокому сутуловатому еврею со странной фамилией Крик.
— Товарищ Крик, вот какое дело — Алексей поманил его к себе поближе. — У них бомбометы и артиллерия. Надо бы вперед выслать наблюдателей. И стрелков получше, чтобы прислугу у орудий выбить. Я сам могу пойти…
Крик перебил его слегка насмешливо:
— Товарищ? — но тут же махнул рукой, — а, впрочем, все мы немного марксисты. Говоришь послать стрелков? — Крик обернулся и выкрикнул что-то на идиш.
По аналогии с немецким, Ковалев понял, что командир принял его предложение. Человек шесть с винтовками ушли за баррикаду. Крик пояснил, что Алексей слишком знающий в военном деле человек, чтобы рисковать им попусту. Он оставил Ковалева при себе чем-то вроде военного специалиста…
…Они отбили один за другим два штурма. Вначале на них пошли дружинники. Несмотря на то, что у дружинников не было тяжелого оружия, им почти удалось взять баррикаду. Лишь в последний момент, выстрелив из пушки, которая в свое время каким-то неведомым путем оказалась в доме крупного торговца Шнеерсона, им удалось отбить штурм. Потом появились солдаты. Они засыпали баррикаду градом пуль и мелкокалиберных снарядов. Но все же защитники держались. И когда солдаты поднялись в атаку, они встретили их огнем из уцелевшего пулемета и частой стрельбой из винтовок и пистолетов. Алексей видел, как падают убитые, как, корчась, пытаются отползти раненные. Защитники баррикады расчетливо добивали тех, кто упал, стараясь уменьшить число будущих противников.
— Ну, где твои бомбометы? — весело хлопнул по плечу Ковалева Соломон. — Здесь мы еще долго будем отбиваться, а?
Алексей хотел ответить, но в этот момент послышался какой-то странный, неестественный лязг и грохот. Лицо Соломона побледнело, на крупном пористом носу повисла капелька пота.
Ковалев обернулся. На улицу медленно и неотвратимо, как топор палача выползли два танка. Угловатые и неуклюжие, они прошли половину расстояния до баррикады и остановились. Башни обоих бронированных чудищ, точно по команде повернулись и на баррикаду обрушились первые снаряды. Во все стороны полетели обломки дерева, булыжники, тряпки. Поднялась туча пыли.
Спокойно, неторопливо, танки расстреливали укрепление. Когда с баррикадой было покончено, один из них задрал ствол и в два снаряда расправился с пулеметом в окне дома. Второй, хищно поводя стволом пушки, медленно двинулся вдоль улицы. Внезапно, откуда-то выскочил Мендель и, выкрикнув нечто нечленораздельное, метнул в танк ручную бомбу. Алексей видел, как страшный железный мячик, точно резиновый, отскочил от брони чудовища и лопнул в воздухе со страшным грохотом. Танк лишь чуть повернулся и Мендель, оглушенный взрывом, дико закричал под гусеницей жуткого механизма. Он еще кричал, когда разорвавшийся снаряд накрыл Ковалева горячей волной…
— …Эй, парень, ты-то тут как оказался? — солдат с простодушным рябым лицом склонился над Ковалевым. — Не иудей, оружия не видать… Как же это тебя так? Ну, давай перевяжу…
Из-под приопущенных век Алексей быстро оглядел улицу. Солдат не видно. Быстрым движением он ткнул рябого в глаза, одновременно круша ударом кадык и загоняя еще не успевший вырваться крик назад. Быстро расправившись со своим благодетелем, он тяжело поднялся и побрел вдоль стены. Первое что бросилось ему в глаза, был Соломон, висевший на выставленной из окна второго этажа балке. Снизу Соломон был оголен, а на члене висела прикрученная проволокой фанерка с надписью «Жид». Возле остатков баррикады валялось несколько убитых защитников. Алексей, стиснув зубы, шел дальше. В его голове билось: «Вам и это зачтется!»
…Потом был долгий путь к польской границе, ночной переход, когда сердце замирало от каждого шороха, от каждого треска. И, наконец, явочная квартира большевиков во Львове. И везде, везде в России, которую он отказывался уже считать Родиной, он видел жуткие приметы победившего фашизма. Тупые хари крестьян, озаренные варварским восторгом от того, что им раздают имущество евреев, дикие оргии в городах, откуда иудеев гнали, точно скот или рабов, колоннами… При переходе границы Алексею вспомнилось: «Прощай, немытая Россия…», и он содрогнулся от того, что Лермонтов, которому приписывали авторство этих бессмертных строк, еще не видел настоящего ужаса…
