У меня тоже был опыт совокупления на лоне природы с самой первой моей женщиной — такой же студенткой-первокурсницей, как и я. Хотя дело было у реки, но купаться нам хотелось меньше, чем ебаться, и, вместо того чтобы лезть в воду, мы забрались в лесок на берегу. Выбрали место, как нам в спешке показалось, самое укромное, хотя на самом деле оно было открыто со всех сторон, тут же обнялись, и я сразу стащил с нее трусы. Она только промямлила:
— Люблю, когда ты раздеваешь, — и запустила обе руки мне в ширинку.
Мы сношались под дуновение ветерка, освежающего наши спины — то мою, то ее, по очереди. Я еще не успел кончить, как внезапно остро почувствовал, что за нашим веселым кувырканием кто-то наблюдает. Такое странное ощущение публичности в лесу! Я слегка приподнялся оглядеться. Девушка вовсю продолжала, уже сама трудиться подо мной. И тут я увидел лицо соглядатая. Он внимательно смотрел за нашими действиями, а мне разглядеть его не получилось: партнершу обуял оргазм. Она обхватила меня руками, подтянулась вверх, в то же время с бешеной активностью работая всем телом. Я больше сам не мог удерживаться и потек. Когда мы разлепились, она произнесла:
— За нами кто-то смотрит.
Я вскочил, застегивая штаны, и подхватил с земли замеченную раньше деревянную дубинку. В трех метрах от нас в траве лежал мужик. Он поднялся. Что я был перед ним — юноша! С дубинкой. Он легко поборол бы меня. Но моральное превосходство было на моей стороне.
— Стыдно, батя, — высокомерно сказал я, отбросив дубинку и повернувшись, пошел к своей девочке, поспешно натягивающей трусики.
И сейчас, вспомнив этот опыт, я не стал занимать свое внимание этой еще по молодости неумелой парой, прошел дальше и устроился с Марией тоже в зарослях. Возможно, вокруг нас кипела любовь, но Он должен был смотреть только на нас, и придирчиво и ревниво интересоваться только нами. И снова я ощутил то давнее неприятное чувство, когда за моими интимными действиями кто-то подглядывал. Но пересилил себя.
Поднявшийся ветер засыпал нас песком, и мы привычно двигались в зыбучих пространствах страсти, в упоении любовных занятий скрытые от посторонних глаз и подставленные небесам. Кто-то, мне кажется, все же проходил мимо нас, так что, может быть, нас видел и не только Он. И это было бы в данном случае сильно — быть отмеченным кем-то, кроме Него, в последние дни жизни. Все на самом деле в жизни бывает совсем по-другому, чем в юношеских впечатлениях. Остаться в памяти кого-то навсегда!
Август, 30
А интересно: Совокупное Поле Законов движется или нет и имеет ли цель, и какую? Другими словами, усложняясь в макрокосмическом аспекте, имеет ли отраженное усложнение в микрокосме, коим является человек? То есть познающий познает ли? Или по-другому: существует ли точка, где линия усложняемости мира пересечется с линией его познаваемости? Что тогда наступит — конец мира или конец Бога? А ведь поскольку в мире действует неевклидова геометрия, они обязательно пересекутся! Ля-ля-ля! И тогда великий геометр — человек познает Бога и того не станет! Ибо познанное человеком входит в него самого, становится им! Это и есть процесс познания. И тогда не будет загадки бытия, для постижения которой и служит Бог. Все будет познано, узнано, гармонизировано, макро- и микрокосмос сольются в экстазе, и наступит конец энтропии. Конец нашему миру. И не будет ни жизни, ни страсти, ни любви, ни Бога, ни материи, ни меня, ни Марии. Только информация о нашем всем, которая перетечет в торсионное поле и будет сохранятся в нем, фа-фа-фа! Для кого? Непонятно. И вот эта непонятность и дает надежду: вдруг эта непонятность только для нас, а существует Нечто, для которого понятно, для чего все это: Бог, я, Мария. И если усложнение структур все-таки ведет к сверхсознанию, а все мы — под законом бытия… «Бесса ме, бесса ме мучо…»
Сентябрь, 1
Странное чувство приближающейся смерти. Может ли смертный ощущать конец своего личного бытия, своего пребывания в этом мире? Бессмертный наверняка может, а я?
Вглядываюсь в Марию. Я всегда был уверен, что она предупредит. И вдруг понимаю: все. Больше уже не о чем предупреждать — она ни о чем предупреждать не будет, потому что День настал, времени нет и предупреждать больше некого. Все случится сегодня, до заката солнца может быть? Спасибо, моя любимая, ты сделала то, о чем я просил, и я, может быть, успею приготовиться.
А любопытно, как Он уничтожит меня физически? Я захлебнусь в море, или сорвусь насмерть с обрыва, или меня прирежут поздно вечером на улице? Последнее совершенно неприятно.
Утро, и должно идти на море. Не вижу причин не делать этого. Гляжу на Марию. Она крепится, но скорбь — во всем ее облике. Решаю не брать ее с собой. Зачем ей это, и кто позаботится о ней, когда меня не станет? Мы соединяемся в последний раз на кровати в нашей комнате, у открытого окна, в которое просовывается виноград. Кто-то ходит по улице за его зеленым пологом, но нам плевать. Мы больше не стесняемся и не боимся. Все. Я кончил свои расчеты с условностями и связями этого мира. И совершенно свободен. Передо мной только смерть. Надо упаковать куда-нибудь подальше этот дневник. Вряд ли он когда-либо кому-нибудь понадобится.
Судя по плотному ветру с моря, оно, скорей всего, штормит. Удастся мне не умереть, пробираясь меж валунов в штормовом накате, пока не выберусь на открытую воду? Удастся ли не захлебнуться сразу же в пенных гребнях — барашках прибрежных волн? Мария глядит на меня с ужасом. Прощаемся. Мне все равно: моя судьба приблизилась ко мне до ощутимости.
Что бы там ни было, я войду сейчас в море и поплыву к восходящему солнцу. И буду плыть и плыть, пока не получу ответа на все.
Пока не увижу Бога.
