— Но Ершов-то при чем? Он же радист, в маршрут не ходит, в лагере весь день сидит.
— В том и фокус весь. Он камни на крышки вьючных ящиков наваливал и к палаткам подтаскивал, чтобы ветром не перевернуло. Сел отдохнуть. Взял молоточек и по одному тюкнул. Расколол. Вдруг опустился и стал на оскол то с одной, то с другой стороны глядеть. А только Гарик из маршрута вернулся, он ему молча этот булыжник и выложил. Гарик лишь одно: «Где?»
Так до базы донеслась весть о найденных в осадочной толще гор Шеклтона отпечатках древнейших обитателей Земли — трилобитов. Ликованию геологов не было предела. Этой находкой они получили четкую хронологическую отметку для всех геологических изысканий: трилобиты жили на Земле 500—700 миллионов лет назад. Сразу все наши геологические исследования приобрели обоснованность и стройность. Мало того, этот вид трилобитов, как выяснилось уже в Ленинграде, оказался до сих пор неизвестным науке.
И здесь же, в Ленинграде, подытожив все наши антарктические одиссеи, Грикуров предложил окончить научный отчет о первом сезоне такими словами: «В результате самоотверженной работы, дисциплинированности и энтузиазма пионеров станции «Дружная» все поставленные задачи были успешно выполнены».
«За» проголосовали единогласно.
А. Козловский, кандидат географических наук
Жорж Арно. «Ты с нами, Доминго!»
Четыре утра. В голове еще роились бессвязные обрывки прерванного сна, когда я промчался через Каракас, громыхая пустым кузовом. Это был первый день моей работы.
При выезде из пригорода Катиа на шоссе, ведущее в Гуайру, стоял монумент страху — искореженный остов машины, выуженный со дна глубокого оврага и взгроможденный на высоченный цоколь из серого бетона. Черная груда ломаного металла возносилась выше гор, выписывая на фоне звездного неба причудливое па загробного танца в механическом варианте.
Я начал спуск. Там и тут во тьме осветлялись пятна недружного рассвета. Слева в пропасть скатывались черные обломки скал, в трехстах метрах ниже их поглощало чуть розовеющее облако. Справа, нависая над лентой шоссе, поднимался откос из тех же камней. Дорога выписывала выкрутасы, срывалась вниз; добро бы она служила для скоростного спуска на санях, но предназначалось все это нам, водителям.
Сопровождаемые хороводом москитов, обезумевших от света фар, машины неслись, обгоняя друг друга, отчаянно визжа тормозами, скользя юзом в дикой гонке. Они дрались за каждый метр дороги, вырывая его друг у друга с быстротой и жадностью помойных котов, и мчались дальше, дальше... Пятый, шестой грузовик подряд обгонял меня колесо в колесо, обдавая на мгновенье выхлопом газа, и исчезал во тьме.
Каждый раз я на долю секунды переводил взгляд на потолок кабины. Грузовик я купил на складе армейских излишков. Над ветровым стеклам с внутренней стороны было выведено белой краской: «Водитель, будь осторожен. Смерть не дремлет». По-английски. Это был пятитонный «фарго». Я заплатил за него три тысячи долларов, все, что у меня было и даже больше.
Ладони стали мокрыми от пота, пальцы скользят по баранке. Это страх и еще влага, поднимающаяся из котловины: море уже обдает предгорье своим дыханием. Немного погодя воздух начинает вибрировать над шоссейным покрытием. Я понапрасну пялю глаза. Навстречу выплывают фантастические препятствия, рожденные воображением. Торможу. Кузов громыхает металлом, капот подпрыгивает и вновь опускается. Мотор глохнет, грузовик останавливается, как упрямый слон, раскорячив колеса. С трудом завожу машину трясущимися руками. Ветер залетает в кабину, обдавая жаром глаза и рот; тени, звуки, миганье огней — все сливается в каком-то наваждении, но я мчу дальше. Удивительно — я никогда не испытывал такого страха. От Каракаса, 900 метров над уровнем моря, до Ла-Гуайры насчитывается 223 виража на 40 километрах пути. За два часа до рассвета двести грузовиков вылетают на трассу Каракас — Ла-Гуайра — Каракас, чтобы успеть за день дважды провести безудержную гонку. Чет-нечет: или ты останешься без хлеба, или прорвешься к раздаче, чтобы успеть захватить пусть даже крохи. Доки внизу открывают ворота в семь утра, а склады наверху в городе закрываются в семь вечера.
Все решается на спуске. За исключением жалких чемоданов пассажиров, отправляющихся на пакетбот, никакого груза в порт не идет. Это движение в одну сторону: страна производит лишь нефть, которая течет по трубам прямо к причалам и вливается в чрева танкеров. На вырученные деньги из-за границы целыми пароходами ввозится все, в чем нуждается страна, не имеющая промышленности и сельского хозяйства.
Это и есть пожива для грузовиков, спешащих до зари по вдавленной в скалы дороге к порту Ла-Гуайра. Каждый день ящики и мешки выплывают из трюмов на пирс; едва кончается разгрузка, подходит следующий корабль. Груженые машины на скорости 5, 10, 12 километров в час — в зависимости от крутизны склона — колонной поднимаются в город. Кузовы забиты сверх всякого предела. Никто не обгоняет; как вышли, так и приходят. Гонка происходит лишь на спуске. Здесь решается все. В путь!
В путь. Идет гонка наперегонки со смертью, наперегонки со временем. Двести-триста лошадиных сил в каждом моторе пустой машины, на тормоза рассчитывать не приходится, только на себя.
Потерял место при первом заходе — день псу под хвост. Одна или две ездки. Умереть от голода или погибнуть в аварии... Двести безумцев каждое утро оказываются перед выбором. На этой дороге едва могут разойтись два грузовика; когда один обгоняет, его колесо часто зависает над пропастью. Никто не сбавляет хода. Одна или две ездки.
В путь. Победители ежеутренне начинают игру с нуля за два часа до рассвета. Ни славы, ни фотографов, ни криков «виват!» гонщикам; призом бывают опасность, усталость, штраф и издержки,.
Содержание грузовиков съедает львиную долю заработка. Если неделя прошла без вмятины или разбитой фары, то впору заказывать фейерверк. В конце месяца, значит, можно будет отложить сотню боливаров на очередной ремонт, а один новый баллон стоит 200 болов. Мчи, шофер, но, когда тормозишь, помни, во что обойдется тебе смена резины, и ты никогда не нажмешь на тормоз лишний раз, даже влетая на скорости 110 в поворот.
У грузовика удивительная особенность стариться до времени. Рано или поздно придется сменить его; на новый точно такой же «фарго» понадобится три тысячи пятьсот наличными плюс налог. При такой езде машины хватает на полтора года от силы. Прикинь: на малой скорости ничего не заработаешь.
Мчи.
Неужели я успел подумать обо всем этом в первый день? Страх ведь заполнил мозг без остатка. Помню, нога соскользнула с педали, и та больно стукнула по щиколотке. Машина презирала меня. Не мудрено, я не заслужил ничего лучшего: меня обходили справа, прижимая к краю пропасти, обгоняли слева, заставляя притираться к скале. В сторону! В сторону! Если не можешь участвовать в гонке, прочь с трассы, изыди.
Дорога, огибая выступ, вылетела на карниз, и внизу, до самого последнего поворота, потонувшего в пыльной мгле, я увидел хищно рыщущие фары грузовиков. Кадриль белых фар продолжалась по всей трассе. Я продолжал путь в одиночестве.
На набережной, облепив вереницей стены складов, двести грузовиков ожидали поживы. Каждые пять минут поднималась решетка, и, радостно взревев, одна машина влетала в порт. Остальные подвигались ровно на длину ее корпуса. Вокруг грузовиков бурлила конкуренция и инициатива. На ступеньки то и дело поднимались замурзанные торговцы: не угодно ли? Попугаи, американские сигареты, французский коньяк, марихуана, непристойные открытки, засушенные головы, золотые самородки (слишком блестящие, чтобы быть настоящими), девушки.
— Револьвер, кабальеро? Заграничный паспорт? Фальшивые кости? Крапленую колоду?
Не было отбоя от помощников:
— Мне нравится твоя машина. Возьми меня подручным.
Последним на подножку влез седой костлявый донельзя негр в майке и парусиновых брюках, из которых торчали пропыленные босые ноги.
— Меня зовут Доминго.
Он бросил это как решающий аргумент.
— Поищи кого-нибудь побогаче, Доминго. Мне нечем платить тебе.
Я включил зажигание и ринулся в ворота. Грузить я решил сам.
Два часа спустя, когда солнце вонзило мне когти в макушку, я понял, насколько был самонадеян. Губы растрескались, вспухший язык не умещался во рту, кровь молотила в висках, а тело было объято пожаром. Я упал. Тогда ко мне с печальным видом подошел Доминго.
— Оставь. Эта работа не для заморских.
Заморские — это люди из Европы.
— Правда, у вас была война, — добавил он.
Глядя, как он берется за мешки, я постиг всю глубину пропасти, в которую меня ввергла судьба.
