— Ну?..
— Ах да, я совсем забыл сообщить тебе, о мой отец: есть еще одно незначительное обстоятельство насчет моего нового друга, — молвил Дауд, изображая простака. Он снова полез в свой кошель и вытащил оттуда свернутый пергамент, на котором тщательнейшим образом было перерисовано изображение почтенного светлокожего белобородого старца, чьим явно излюбленным средством передвижения служил плот, свитый из живых змей. — Я сам это перерисовал из одной из священнейших рукописей Владыки Ауицотля, — сказал он Хисдаю. — Это Кецалькоатль, Пернатый Змей, — бог, который отбыл на Восток, но чье возвращение было предвещено. Предвещено особо. Я бы даже сказал, обещано. Это должно было произойти через несколько лет. Но, как я сказал Владыке Монтесуме, разве мы вправе противиться, если богу угодно появиться чуть раньше? — Давая отцу подсказку, он повернул страницу так, чтобы свет падал на нее с наиболее выгодной стороны. — Ты видишь сходство?
Как отреагировал Хисдай на нежданное-негаданное провозглашение его богом, так никто и не узнал, ибо протяжный и леденящий душу вой, донесшийся откуда-то из-за городских стен, сотряс воздух и отвлек внимание всех и каждого. Этот вопль был великолепен в своем ужасном совершенстве. Из всех, кто его услышал, даже последний невежда не смог бы спутать этот звук, от которого побежали мурашки по коже, с криком муэдзина, разве что муэдзину вдруг приспичило медленно свариться живьем в котле, на радость отмщенным омарам.
Жуткий возглас заставил проявиться первобытные инстинкты в каждом из находившихся в комнате. Махмуд решил подобру-поздорову уволиться и дал деру. Хисдай схватил в объятия своего взрослого сына, желая его защитить, словно малого ребенка. Монтесума и его свита спокойно подняли голову и улыбнулись, будто ностальгируя, — так, как улыбнулись бы представители какого-нибудь другого народа при звуках родной и милой с детства колыбельной песни.
— О, замечательно! — молвил Дауд, являя собой образец уравновешенности.
Он высвободился из отцовских объятий, достал из-за пазухи в несколько раз сложенный документ и обломок угольного карандаша. В этот момент кровь многочисленных поколений торговых королей, обладавших стальными нервами, текла в его венах холодно, как никогда. Он сверился с пергаментом, поставил в нем отметку и сообщил всем, кого это касалось:
— Вот остальной груз и прибыл.
На поле битвы на подступах к Гранаде войска католических королей уже об этом знали.
Вопреки протестам Хисдая, утверждавшего, что на поле битвы ему не место, сын Дауд и его вновь обретенные верноподданные принялись настаивать на том, чтобы он отправился вместе с ними к городским воротам посмотреть на происходящее. Потрясение не слишком повлияло на прирожденное упрямство Хисдая, и он, в знак категорического отказа, все-таки совершил давно задуманный прыжок из окна.
Но это ему не помогло. Внизу, в патио, тоже собралась группа катайцев в шлемах из орлиных перьев, с ними был толмач Моше ибн Ахия. Они просто дождались, пока старик не перестанет подскакивать на подушках, а затем — и тут ибн Ахия не преминул внести свою лепту — провозгласили Хисдая Владыкой Кецалькоатлем, Всемогущим Правителем, Спасителем-Чье-Появление-Было-Предсказано-На-Несколько-Лет-Позже-Но-Кому-Какое-Дело — и утащили его с собой, чтобы он мог увидеть своими глазами, с каким рвением служил ему преданный народ.
Таким образом, Хисдай ибн Эзра стал свидетелем окончания осады Гранады и неумолимого конца всех грез католических королей о завершении Реконкисты. Вышло так, что Реконкиста прикончила их самих. Стоя на зубчатой городской стене, Хисдай созерцал, с какой легкостью, ошеломляющим рвением и свирепостью несметные силы катайцев преодолевали сопротивление христианских полков.
— Невероятно, — заметил он Дауду. — А ведь они делают такой изящный фарфор!
— Я надеюсь, Владыка Тизок со своими воинами-ягуарами вскоре отыщет для тебя какой-нибудь трон, — ответил Дауд, слушая вполуха. — Все это закончится быстрее, чем я предполагал.
— А зачем мне трон? — вопросил Хисдай.
— Как это «зачем»? Принимать пленников!
— Пленников? — Старый еврей издал возглас изумления.
Двадцатью минутами позже он ошеломленно глядел сверху вниз на своих титулованных узников, взятых под стражу, чувствуя себя явно не в своей тарелке. Неудобство ему причиняло не сиденье — это был наилучший трон, какой только люди Владыки Тизока смогли доставить из величественного дворца Альгамбры за столь короткое время, — а новое положение. Раньше во время королевских аудиенций кланяться, падать в ноги и любыми другими способами выражать свое подчинение являлось исключительно его уделом. На сей раз все наоборот, и к этому нужно было привыкнуть. Кое-кто из пленников еще и прилагал все усилия, чтобы бывшему торговцу его воцарение не так легко далось. Королева Изабелла Кастильская и Леонская была единственной женщиной, которая, стоя в грязи на коленях у подножия божьего трона, могла сохранять такой вид, будто это ей пришли поклониться все окружающие. Супруг, Фердинанд Арагонский, сжался подле нее, крепко зажмурившись и воя от страха, утратив последние капли королевской гордости. В отличие от своей супруги, он был в гуще событий последней битвы и видел слишком много сцен, которым самое место в кошмарах грешника, ибо происходившее там напоминало сам ад.
Фердинанд и Изабелла были не одиноки. Тут же в числе пленных находились султан Мухаммад и его мать. Царственную четверку связали за шею одной веревкой, конец которой крепко сжимал самый бравый из воинов-ягуаров Монтесумы.
В сторонке скромно стоял Христофор Колумб, окруженный витязями-орлами — тем самым «грузом», которым он пренебрег, сочтя, что трюмы, битком забитые золотом, ценнее корабля, заполненного послами дикарей. Чутье торговца его обмануло, и неопровержимым доказательством этому явилось недавнее сражение.
Со всей предосторожностью, чтобы не потерять равновесия в высоком, как башня, головном уборе, который новые подданные водрузили на него, Владыка Хисдай ибн Эзра и Кецалькоатль в одном лице жестом подозвал к себе Дауда.
— Все это неправильно, — прошептал он.
— Потерпи немножко, авось понравится, — предложил Дауд.
— Но это же богохульство! — продолжал Хисдай, стукнув кулаком по подлокотнику трона. — Господь говорит: «Да не будет у тебя других богов, помимо Меня!»
— Но ведь у тебя самого нет других богов, помимо Него, отец? А если твоим новым подданным угодно молиться еврею, то они не первые. Дай им только время, — может быть, они полностью примут нашу веру. Я им скажу: если иудаизм достаточно хорош для вашего Владыки Кецалькоатля, он должен быть хорош и для вас! Это не займет много времени. Моше ибн Ахия всего лишь раз рассказал им о лошадях, когда мы прибыли в Танжер, — и ты сам видел, как они ловко управились с кастильской кавалерией.
— Да, но чтобы потом съесть несчастных тварей!
— Да, есть у них свои маленькие странности…
Хисдай стал все обдумывать. К несчастью, его размышления были прерваны королевой Изабеллой, которая решила выказать свое высочайшее неудовольствие плевком ему в ноги и обозвала его таким словом, которое выдавало полное незнание ею уклада семейной жизни евреев. Два воина-ягуара выскочили вперед, чтобы покарать ее за святотатство способом, который своей откровенностью очень бы пришелся по душе инквизиции. Только вопль ужаса, который испустил Хисдай, заставил их опустить свои утыканные обсидиановыми шипами боевые дубинки, облепленные осколками черепов и остатками мозгового вещества, приставшими к ним в ходе последней битвы.
Сам Монтесума, низко кланяясь, явился пред лицом избранного им бога:
— О величественнейший Владыка Кецалькоатль, всемогущий Пернатый Змей, творец мира и наук, какова будет твоя воля? Что нам делать с бесстыжими демонами, которые отважились напасть на избранную тобою крепость, и с теми, кто так плохо ее оборонял до сего дня? — Его невообразимая помесь иврита, арабского, арамейского, кастильского, греческого и латыни была на самом деле более чем приличной для человека, который нахватался понемногу из разных языков за время плавания на борту корабля.
— Он имеет в виду королей, — шепнул Дауд. — И католических, и мавританских. И Гранаду.
— Я понимаю, кого и что он имеет в виду, — едва слышно огрызнулся Хисдай. — Только вот ума не приложу, почему под всеми этими дикими прозвищами он имеет в виду меня. Ну да ладно, а что делать с королями?
— Ну, что-то тебе с ними придется сделать. Твои новые подданные ждут… — Тут Дауд запнулся.
Он видел последствия нескольких сражений, когда гостил у Великого хана Ауицотля, и точно знал, чего ждут эти люди и как они будут уязвлены, если не получат этого. Он не мог найти выхода из сложившихся обстоятельств, который бы не подразумевал нововведений в отцовской вере и в то же время удовлетворил бы Владыку Монтесуму, с чьими пожеланиями Хисдай ни за что не согласился бы даже во имя свободы вероисповедания.
