в кучку, погрызла ручку, упорядочивая мысли. Написать песню – это было вроде и просто, но в то же время сложно. Слишком много чувств и мыслей нужно было уложить в несколько строк. При этом желательно, чтобы это всё имело какой-то смысл. Судя по тому, что пели многие – условие было не обязательным, но всё же.
«Надоело-надоело, прости,
Я сотру тебя словно ластик».
Так, начало положено. За первой строчкой последовала вторая, за ней – третья, и так далее. Когда через час в комнату заглянул Айзек, у меня уже была исписана страница, а на руках и, возможно, щеке, красовались пятна от чернил. Да, я была не слишком аккуратной, когда впадала в раж.
– Давно не видел тебя за писаниной, – отметил Айзек, присаживаясь рядом.
Я пожала плечами. Он был прав. Я действительно долгое время не могла ничего из себя выдавить путного. Творческий кризис в двадцать четыре – звучало ужасно. Но, видимо, мне нужно было оказаться в максимально стрессовой ситуации, чтобы моё поэтическое «я» снова показалось.
– Дашь взглянуть? – спросил друг, кивая на ежедневник.
Чуть подумав, всё же передала ему книжицу. Ничего криминального я не сочинила, а раньше ведь всегда делилась с Айзеком своими идеями. Музыку мы подбирали всегда вместе – я уже говорила, что парень был гитаристом-виртуозом. Такой талант упаковал в костюмы и галстуки, аж грустно.
Прочитав написанное, Айзек хмыкнул. Интересная реакция. И что это, блин, значило? Пока я думала, взвешивая все варианты, друг поднялся на ноги и, подойдя к стене, снял с неё гитару. Их у меня было несколько, что было как бы неудивительно. В гостиной пылился синтезатор, а на кухне, при желании, в одном из ящиков можно было обнаружить маракасы. Да – в доме музыканта можно было увидеть и не такое.
Взяв инструмент, Айзек вернулся на кровать. Подкрутив колки, он ещё раз пробежался глазами по тексту, пару раз побренчал по струнам, прислушиваясь к себе, а после заиграл. Мелодия получилась простая и незатейливая, как, в принципе, и текст.
– «Ты моё злое чувство,
Мой постоянный ток.
Капелька летней грусти,
Дай мне один глоток.
Чтобы снова внутри было пусто,
На 220 вольт.
Капелька летней грусти,
Я на волне с тобой».
Я слушала, как мой друг негромко напевал текст, что я родила буквально за несколько минут до этого. Айзек редко пел, хотя у него и неплохо получалось. Сказывались годы в хоре и обучение в музыкальной школе. Но, тут вышло, как со мной, только наоборот – Дэвис был больше предан гитаре, а не вокалу, а я же, наоборот, больше любила петь, чем играть. Поэтому мы и были отличным дуэтом. Как две половинки одного творческого целого.
Когда последний перелив гитары стих, я негромко зааплодировала. Дэвис шутливо склонил голову, польщённый моей оценкой, после чего спросил:
– Это ведь Итан тебя подтолкнул к написанию текста? – заметив, как я напряглась, он тут же добавил, – Можешь не отвечать, если не хочешь.
Дотянувшись до планшета, я быстро на нём написала:
«Возможно. И от нашего расставания тоже может быть польза».
Прочитав мои слова, брюнет хмыкнул:
– Ты, я смотрю, научилась во всём видеть хорошее. Интересный подход, мне нравится.
«Ну, так ведь и есть. Если бы я не пыталась найти плюсы – просто сошла бы с ума. А так, смотри – я за пару дней лишилась голоса, парня, но нашла подругу в лице Дани и даже получила приглашение в Ванкувер. Жизнь просто бьёт ключом. И надо радоваться, что не гаечным и не по голове».
Айзек на это только улыбнулся. Никогда не устану повторять, насколько мне нравилось, когда он был таким. Расслабленным, с лёгкой улыбкой на лице. Он редко показывал эту свою сторону окружающим – для посторонних он всегда был собранным и серьёзным молодым мужчиной. Я же видела его мальчишкой, несмотря на заросшие щёки. Особенно, когда Айзек вылезал из своих костюмов и сидел передо мной в простых джинсах и белой футболке. Такой близкий, домашний, уютный.
Парень продолжал перебирать пальцами струны гитары. Было видно, что он скучал по этому – по музыке, по игре. Айзеку нравилось заниматься музыкой – как он сам говорил, это был способ общаться с миром без слов. Интересно, а почему он на самом деле бросил?
«Сыграй мне», – написала я в планшете, разворачивая его к другу.
Айзек приподнял бровь и спросил:
– Что именно?
Я дёрнула плечом, как бы говоря – что угодно. Мне правда было неважно, какую именно композицию выберет Дэвис. Я просто хотела, чтобы брюнет продолжил терзать струны своими пальцами, извлекая из них звуки, от которых так сладко ныло сердце. Будто они выворачивали мою душу наизнанку, обнажая всю мою суть. Прекрасное и вместе с тем пугающее чувство.
Криво улыбнувшись, Айзек кивнул и, чуть подумав, снова коснулся струн. Я не слышала эту мелодию раньше – возможно, её написал сам Дэвис. Всё же он не смог окончательно бросить музыку. Это было не тем, от чего так просто отказаться. Я знаю – пыталась, когда думала не соглашаться на операцию. Хватило меня ненадолго.
Я сидела и наблюдала за тем, как брюнет с пугающе-тёмными глазами играл, держа гитару так бережно, как самую большую любовь своей жизни. Как на его руках вздувались синие реки вен, скрываясь за рукавами футболки. Пальцы, которые за последние годы привыкли лишь стучать по клавишам компьютера да держать сумку, перебирали струны, зажимая гриф или быстро пробегая по нему самыми кончиками. Это было красиво. Айзек был красив. В таким моменты просто хотелось молча сидеть и любоваться им. Чем я и занималась, даже не пытаясь отвернуться. Шутка ли – я получила билет в первый ряд. Глупо было отказываться от концерта, на котором больше никому не было суждено побывать.
Когда мелодия стихла, парень поднял взгляд на меня. Видимо, что-то в выражении моего лица удивило его, потому что он распахнул глаза и спросил:
– Что?
Я придвинула к себе планшет и быстро на нём написала:
«Почему ты перестал заниматься музыкой? У тебя ведь хорошо получалось. До сих пор получается».
Прочитав мой вопрос, Айзек задумался. Спустя, кажется, целую вечность, он пожал плечами и, улыбнувшись уголком губ, сказал:
– Просто решил заняться тем, что у меня действительно хорошо получается. Понимаешь, я хорош, но не идеален. Хороших гитаристов в наше время – пруд пруди. Может, я испугался конкуренции.
Чушь! Айзек ничего не боялся! Я бы фыркнула, но это значило напрячь связки, что было, понятное дело, запрещено.
