Катька от нетерпения пританцовывать стала: плохо в Снежине с транспортом. Пять улиц всего, троллейбусом охваченных, а ждать приходится долго. Можно и пешком до Плужниковых, а вдруг подъедет? Хорошо тому, кто на машине: сел и порядок – ты уже где надо. Тем более в маленьком городишке. И носиться по пустым улицам, как угорелый. Вон как та, вдалеке, красная. И вправду, чего это она? Нельзя ж так жать. Аж по полосе по встречной. Люди оборачиваются. Кто это там, в джипе? Под мухой?
– Нетрезвый? – спросила Катька.
– Да нет, ровно летит. Наглый просто.
* * *
– САБ нашел его, – сказала Соня.
– Кого? – спросил Жорик.
– Маньяка этого, который только на Глуховых Марин Петровн охотился, – разъяснила Соня. – Только сложности у него какие-то пошли.
– У маньяка? – пошутил Жорик и щелкнул пальцем по фотографии Фрейда.
– У Сергея Арнольдовича – для тех, кто в тумбочке. Вроде как, умер он.
– Сергей Арнольдович? – не понял Жорик.
– Да ну тебя! Ему как человеку рассказывают, – обиделась Соня. – Нашел он его. По своим каналам пробил – его в какой-то институт отослали. Там же, где он был, в Свежем.
– В Снежине, – поправил Жорик.
– Вот видишь, я тебе говорила… кажется. Нашел он этот институт, отделение института психиатрии.
– Психиатрии? – оживился Жорик, – это ж по моей части!
– Ага, по твоей, возразила Соня, – там глубоко больные на голову люди лежат, им простым психоанализом не поможешь. Разве что рядом с ними лечь… Слушай дальше. Умер он, сказали Сергею Арнольдовичу, пять лет назад. Больше ничего. Но он не унялся, стал ковыряться по другим местам. Оказалось, что умер вообще одиннадцать лет назад. И все тот же, один человек: Воронин Андрей Борисович. И там, и там сведения достоверные. В первом случае, его с ранением доставили в госпиталь, оттуда в этот институт. Во втором – из больницы. Ни там, ни там в ясное сознание не приходил – говорил плохо, звал кого-то – умер через несколько дней. Сергей Арнольдович сказал, что почти до истины добрался. Еще чуть-чуть… Но главное здесь в другом.
– В другом?
– Вот именно! Воронин это и есть Берггольц! Я это поняла. Не было никакого маньяка. Точнее, это не Воронин. Он пять лет назад умер. Или даже одиннадцать. Штука вся в том, что нет никакого Сергея Арнольдовича! Следователь Берггольц погиб, я узнавала. И на кладбище увидела. Только без фотографии, но это он, он. А вот кто этот с палочкой, который выдает себя за того следователя – я не знаю. И грамоты от управления на стенку повесил, чтоб верили. Главное, что в дни всех убийств, САБ куда-то уезжал. И в трех случаях из пяти – два в Москве – он находился в том же городе, где совершалось убийство.
– Хочешь тест? – предложил Жорик. – На вменяемость.
– Дурак! – обиделась Соня. – Нет бы, помочь.
Соня обиделась и отвернулась к окну, за которым длиннющий мост вдалеке остался. Тут, можно сказать, странности в ее жизни происходят, а он с шуточками суется. Она, можно сказать, открытие за открытием делает. Не каждый день с покойниками в одном кабинете один на один общаешься. Или с аферистами? Или… с маньяками?! Дрожь по коже так и заскребла. А если он… Если САБ обо всем догадается? – что Соня всю его подноготную раскусила. Нет, в офис она не вернется – точно, прикончит. Решено! Ну, один разик – за вещами? Ладно, один разик. И то, с Жориком, не иначе. И чтоб рядом стоял.
Вот ведь какой! – грамоты развесил. Для отвода глаз, конечно. А кругом одни мертвецы. По улицам как ходить? Пять МПГ, один – или два? – Ворониных, у бабы Мани – сын, еще Берггольц. Истинный, не этот. По улицам пойдешь и будешь в лица заглядывать: кто чужой жизнью живет, за другого себя выдает. Хотела помочь, находчивой себя почувствовать, на кладбище поперлась. А оно как вышло.
Сейчас бы Русланова ей помогла, Агаша Горшенина – по-настоящему. Фамилия какая, горькая. Оттого песни такие проникновенные. «Молодушка молодая». Пластинка в офисе. Нужно забрать. Жорик привез, соврал, что от бабы Мани. Лукавый. Ну, сказал бы, что купил, чего придумывать? Или старушка путает? Скорее всего. Странная она, вроде не очень старая, а уже с возрастными закидонами. А он? Нашел себе подругу. Ходит, столы с ней вертит. Путаница какая-то. И в голове и в жизни. Нет, сегодня каток отменяется. Нужно домой – с мыслями собраться. Книжку хорошую почитать, легче станет. Но что-то они вроде не туда едут. Мост позади остался, какой-то. Пустынность пошла. Это они за кольцевую выехали? Сейчас спроси его – он ведь шутки выдавать начнет. Скажет, что Соня ни в чем не разбирается, что дорогу на каток толком не знает. Нет, домой нужно, точно.
– Я передумала, – сказала Соня.
– Что передумала? – не понял Жорик.
– На каток не поеду. Порисую лучше.
* * *
Прочистил нос и задышал, задышал. И сразу запахи почувствовал: пахнет резиновыми пробками от пенициллиновых бутылочек. Экзотический запах. Как будто уголь плесневелый броненосцу в топку подкинули.
Сегодня тетя разрешила встать с постели – температура спала, сказала. А Матвей и сам почувствовал: «хромота» в локтях прошла, и в ребрах тоже прошла, и в затылке. Разрешила и в кухню пошла – на рейд – стронулась машина на плесневелом угле, завращалась. Из кухни слышно, как склянки матрос отбивает: блям-блям стеклянно, блям-блям. И гудок оттуда: «Надень носки!» А Матвей не только в носках, он еще и шарфом повязался. Передовик. Из-под кровати солдатиков вынул, расставил возле елки – разговаривает. Старший – он. По званию. Прочим щедро звания раздает, только чтоб не выше его рангом – командовать кто будет? Надоели, полез в стенной шкаф.
Вот она, коробка. Курочка Ряба собственной персоной. Разбросала яички золотые… А простые не хочет давать. Жадная. Ничего, золотые всегда в белые перекрасить можно. На то и гуашь папина имеется. Нужно только погуще развести, чтоб не стекала. Посушит их Матвей, подготовит и в холодильник разложит – сюрприз – удивится тетя, откуда, мол, взялись, а он ее и обрадует: курочка Ряба принесла. И еще принесет, только холодильник подставляй. То есть, получается, что в магазин ходить можно, но уже возвращаться с облегченной авоськой – минус десяток яичек. Не уставай, крась, одним словом. Это Матвей придумал! – на его счет записать нужно.
Вообще, если ему дать время, он такого придумает, такого… Вот хоть… Хоть для еды, хоть для одежды. А одежды, правда, полно здесь, в стенном шкафу, вздохнуть трудно. Папин плащ, мамина юбка. Одеколоном пахнет. Этот запах он везде узнает. И на улице. Только пока еще не встречал его, запах этот. Ничего, вот-вот… А под «Курочкой Рябой» бумаги какие-то. Почитать можно. И порисовать на них. Вынес на свет, под елку. Черновики какие-то. Много. Странички, странички: одна, две, восемь…
– Сви-де-те-ль-с-т-во о гож-де-ни-и.
Свидетельство о рождении. Матвей. Отец: Андрей. Мать: Екатерина. Фамилии: три штуки одинаковые. И отчества, тоже три, но разные. И у него отчество имеется. Три отчества: Андреевич, Николаевна, Борисович. Андреевич – это, значит, он. А вот еще: «Сви-де-те-ль-с-т-во о смег-ти». О Смерти, что ли? О какой смерти? Неправильное свидетельство. А вот еще одно, и тоже о смерти. На первом: Андрей Борисович. На втором: Екатерина Николаевна. И фамилии одинаковые. Две штуки. Даты… Даты совпадают. Но ерунда же какая-то, какие-то смерти. Папа с мамой баловались, догадался. Придут, нужно будет спросить, что за игра такая. Не забыть бы.
Это матросы умирают, а родители – живут. Матросы на то они и есть, чтоб гибель принимать. Вон у него их сколько, а сколько погибло. Они все не кончаются и не кончаются. И взял кусок бумаги, ручку взял, стал выводить. «С» сначала, потом «в», дальше – «и». Большими неловкими буквами: «СВИДЕТИЛЬСТВО». Свернул, извлек из «Курочки Рябы» большого картонного матроса в бушлате, под мышку ему просунул. «Это тебе». Прихлопнул книжкой и кубиками завалил: «Лежи, не дгыгайся!» Второго ниткой вокруг шеи обмотал и к елке подвесил – в наряд отправил.
А в кухне склянки бьют: блям-блям еле слышно, блям-блям. И ветер соленый того, что в наряде, раскачивает. Он висит, головой поник. «Эй, на вахте, не спать, поднятие флага пгозеваешь!» Третьего можно в коробке оставить. Чтоб на стол готовил, картошку чистил. У матросов паек – не то, что в пехоте. Хорошо кормят. Особенно в походе. Вот и пусть себе варит, на службу не отвлекается. Молочный суп из вермишели, манный пудинг с вареньем, шоколадные конфеты на третье, с какао. Хлеб можно в поход не брать – место занимает. Наделать из картошки чипсов, всем хватит. Вернутся из похода, а мама – дома. И сразу десерт подаст: конфеты с какао. Четвертого можно сразу на корабль выслать, чтоб машину готовил – пары разводил. А пятого…
– Играешь?
Надо же, как увлекся: подход броненосца прозевал. От ангины все, от ангины.
– Иггаю, – сказал Матвей.
– Ну, играй, играй.
Кормой волну пустил, закачался против ветра броневой корабль. Дымом пыхнул из всех труб. На корме: флаг с голубым крестом Андрея Первозванного но без Георгия Победоносца посередине. С Георгием, какой на «Азове» был поднят – на линкоре – на линейном корабле. И на «Меркурии» был. Геройский флаг, гвардейский. «На флаг и гюйс смигно!» Напряглись матросы. И Матвей напрягся. Торжественно идет броненосец, гордо.
