После этого в Демгородке начались непрерывные перебои с углем, и центральная котельная в целях экономии была вынуждена снизить температуру в изолянтских домиках до критической: чай, конечно, в стакане не замерзал, но ложечка в него всовывалась уже с трудом. Повторная читка пьесы состоялась в хорошо натопленном клубе и прошла — извините за невольный каламбур — в гораздо более теплой атмосфере, нежели предыдущая. Драматург Вигвамов, примечая в зале знакомые лица, приветливо кивал, охотно отвечал на вопросы, а в случае доказательных претензий шел на разумные уступки будущим исполнителям. Так, например, изолянт № 21 (бывший вице-президент) запротестовал против того, что по ходу пьесы он должен поднять окурок и швырнуть его в президента. Разумеется, все прекрасно знали: вскоре после выборов отношения между этими двумя политиками не заладились, и президент, пользуясь своим служебным положением, отстранил вице-президента от государственного кормила, поручив ему блюсти санитарно-гигиеническое состояние улиц. Каждое утро, отправляясь на службу в Кремль, президент останавливал свой кортеж и посылал любимого пресс-секретаря подобрать на тротуаре окурок пообмусоленнее. А приехав на работу, глава государства ногой распахивал дверь кабинета вице-президента, смотрел исподлобья и швырял на ковровую дорожку подлый чинарик. Ясное дело: когда адмирал Рык в своей знаменитой шифрограмме потребовал немедленного отстранения от власти антинародного президента, вице-президент сам вызвался встретить шефа в аэропорту и арестовать. Но, увидав своего притеснителя, энергично спускающегося по трапу в окружении советчиков, он так разволновался, что машинально закурил и, сделав несколько глубоких затяжек, бросил сигарету себе под ноги. А президент, вовсе даже не собиравшийся списывать себя в исторический архив и рассчитывавший смелым нахрапом повернуть события вспять, подошел к нему вплотную и процедил сквозь зубы: «Ну-ка подними!».
Вот в этом самом месте и разошлись взгляды драматурга Вигвамова и прототипа-исполнителя. По пьесе вице-президент после мучительного раздумья поднимает окурок и тут же бросает его в лицо своему обидчику, что, собственно, и стало сигналом к аресту, который ловко и с удовольствием осуществила группа захвата не без помощи личных телохранителей президента. Но в реальности вице-президент никаких окурков, конечно, не поднимал, а просто громко и крайне непечатно выругался, что, собственно, и послужило сигналом к заламыванию рук. После долгих споров сошлись на следующем художественном прочтении исторического факта: изолянт № 21 окурка не поднимает, но энергично топчет его ногами, бормоча при этом невнятно-гневные слова. Ободренный уступчивостью драматурга, попытался добиться послабления и поселенец № 36 (один из многочисленных бывших премьер-министров). Узнав о восторженной встрече, оказанной адмиралу Рыку во Владивостоке, и его триумфальном шествии по Сибири, когда за увитым цветами поездом Избавителя Отечества с песнями бежали тысячи людей, смертельно испуганный премьер-министр по ходу пьесы говорит: «О субмарина, ты стрела судьбы! Мечтал о славе, но обрел бесчестье! Я ухожу без воли, без борьбы. В отставку, в глушь, в Манчестер…». № 36 возражал в том смысле, что никто в Манчестер его не звал и он даже туда не собирался, так как кафедру ему предлагал Оксфорд, где он, будучи профессором, планировал прочитать курс лекций «Россия как этносоциально-политическая альтернатива мировому прогрессу». Однако Вигвамов назвал претензии бывшего премьера «мелкими цепляниями» и наотрез отказался менять текст.
И это понятно: никогда нельзя путать художественную реальность с исторической! К примеру, титул «Избавитель Отечества», если верить пьесе, стихийно придумывает ликующий народ. А на самом-то деле его придумал заместитель адмирала по творческим вопросам Николай Шорохов. Очень любопытна история их знакомства, убедительно доказывающая, что Иван Петрович щедро черпал себе сподвижников из самых пассионарных глубин родного народа. Однажды, еще будучи молоденьким лейтенантом, он, направляясь после очередной «автономки» в крымский санаторий, оказался проездом в Москве. До отхода поезда у него оставалось несколько часов, а попасть в столичный ресторан по тем временам было не так уж и просто. Тогда Иван Петрович, всегда отличавшийся сметкой и предприимчивостью, решил под видом любителя поэзии проникнуть в Центральный Дом литераторов. Понятно, его сразу же разоблачили, закричали «Покиньте дом!» и хотели прогнать, но тут над обаятельным офицером в черной морской форме сжалился бородатый, небогато одетый поэт Николай Шорохов. Он не только провел своего нового знакомого вовнутрь, но и сердечно присоединил к столу, где бурно пировали его собратья по перу, отмечая смерть известного критика. Очнулся Иван Петрович в поезде, где-то под Курском. В кармане от приличной отпускной суммы оставалось всего несколько мятых трешек и пятерок, но зато имелась книжечка Николая Шорохова «Проруби» с теплой дарственной надписью.
Придя к власти, адмирал Рык приказал разыскать поэта. Но, чтобы глубже понять искренний восторг людей, дружно скандировавших под стенами древнего Кремля «Из-ба-ви-тель О-те-чест-ва!», нужно кое-что напомнить читателям. Несколькими днями раньше, выступая по телевидению, адмирал Рык вдруг побагровел — это случалось с ним всегда, если он думал об утеснениях простых людей, — и гневно рассказал о своем недавнем посещении нескольких частных магазинов, да и государственных тоже. В заключение он выразился в том смысле, что никак не может понять, почему народ так терпеливо сносит совершенно издевательские розничные цены. На следующий день группа возмущенных единомышленников зашла в роскошный торговый дом «У Тенгизика», что на Кутузовском, и по возможности спокойно спросила, сколько стоят спички. «Сто рублей», — простодушно ответил продавец. Через полчаса, извещенные о том, что никакого торгового дома у Тенгизика больше нет, владельцы других магазинов и шопов резко сбросили цены как на спички, так и на сопутствующие товары, включая автомобили. Но было поздно. Незатейливый вопросик «Сколько стоят спички?» стал боевым кличем народа, воспрянувшего от Бреста до Владивостока и от Мурманска до Бухары. Стихийный протест вылился в мощное движение, получившее впоследствии среди ученых название «восстание спичечников».
О, это было удивительное время, когда бомжи упивались «наполеонами», а привокзальные кокотки щеголяли в нарядах от Пьера Кардена, когда на улицах городов стояли тысячи брошенных хозяевами иномарок: сознаться в обладании «мерседесом» или «вольво» было равносильно самоубийству. Впрочем, могли отдубасить и за новенькие «Жигули». Уничтоженные торговцы в ответ на страшный вопрос о стоимости спичек истерически выкрикивали давно уже похороненную в развалинах социализма цену — «Копейка!», но и это не помогало. Положение спас сам Избавитель Отечества. Ровно через неделю он выступил по телевидению и сказал: «Ладно. Проучили, и хватит. Пусть торгуют, но только совесть не продают!». С этого заявления многие специалисты отсчитывают начало процесса, в короткий срок сделавшего рубль самой твердокаменной валютой в мире! Тем более что вскоре адмирал Рык заметил. «Ну, вот, с экономикой вроде разобрались. Теперь подзаймемся территориальной целостностью…».
Но, естественно, никаких мелочных подробностей Второго собирания Российских земель (ВСРЗ) в пьесе «Всплытие» вы не найдете, ибо теперь все эти детали достояние историков. Поделенная на губернии, как встарь, Россия расцвела в полном национальном симбиозе и позабыла о горькой поре Второй Политико-экономической Раздробленности (ВПЭР). В пьесе же мы просто видим красочную костюмированную сцену, когда посланники всех народов (их играют бывшие национальные лидеры) слетелись в Москву, чтобы подписать трактат о вечном братстве. Как легкое напоминание о трудностях и невзгодах ВСРЗ звучат слова белорусского посланца: «Лишь кровные братья умеют так ссориться крепко, Лишь кровные братья мириться умеют навек!». Да еще украинский брат, потупясь, сообщает, что памятник Богдану Хмельницкому в Киеве, сгоряча переименованный в памятник Мазепе, вновь носит гордое имя гетмана-воссоединителя! Премьера спектакля на телевидении состоялась в День очередной годовщины Избавления Отечества, и, надо сказать, ведущие театральные критики довольно скептически оценили сцену подписания трактата, указывая на ее «художественную недотянутость». Зато единодушный восторг вызвала сцена так называемой «голой демонстрации». Придя к власти, адмирал Рык, упаси Бог, не стал запрещать ни одной партии, которых к тому времени в стране насчитывалось более четырехсот. Нет, он просто издал указ: гражданин, состоящий в какой-либо политической организации, обязан уплачивать в фонд Возрождения Отечества 75 % своего заработка. Вот почему под гомерический хохот на сцене возникает группка едва прикрытых партийцев. Но Мишке Курылеву во всем этом спектакле была интересна лишь одна сцена, где появлялась роскошно одетая Лена, изображающая аристократическую девицу. По мысли автора, эта якобы студентка Кембриджа на самом деле прожигала жизнь и бездумно транжирила деньги, уворованные ее коварным отцом у доверчивого народа. Появлялась Лена в сопровождении своры пьяных плейбоев (активистов драмкружка), и один из них, развязно приставая, спрашивал: Откуда деньги у тебя, май беби, Когда народ ваш на воде и хлебе? А Лена, оказавшаяся, к удивлению Курылева, очень талантливой актрисой, отвечала, мессалинисто хохоча:
