Неоднократно мы указывали на небезопасность батумских окраин. О чем думает милиция! Гром не грянет - мужик не перекрестится,- так говорит мудрость широких рабоче-крестьянских масс. Долго ли будем терпеть эти хищничества на больших дорогах и не пора ли прокурору Аджаристана крикнуть свое резкое и громкое "нет"! На седьмом году революции жители рабочих окраин тоже имеют право спать спокойно.
К ответу бесхозяйственников и склочников из милиции. К ответу административный отдел Совета, который не считается с жилищной нуждой граждан и не только обрекает их на спанье на улицах под угрозой бандитов, но дает им проходные, нежилые комнаты, беря плату как за жилые. Долой кумовство!"
Фигатнер подумал и приписал:
"Покойный С. К. Терьян объяснял нападение целью грабежа. Бумажник его чудом остался невредим. Редакция "Трудового Батума" выражает ему свое соболезнование, возмущенная по поводу неслыханного преступления, и пожелание скорейшего восстановления нарушенного здоровья".
Фигатнер поставил наконец точку. Капитан растерянно поглядел на Зарембу:
- Ну, что ты об этом думаешь?
Заремба снова почесал шилом за ухом.
- Пожалуй, его дело,- ответил он с сомнением,- Виттоля дело, надо полагать.
Капитан отвел Зарембу в сторону и рассказал ему вчерашнюю историю. Заремба сощурил глаза, поковырял шилом стол и наконец ответил:
- Ну, и сукиного же сына... Жаль, что ты его не кокнул. То-то он около нас вился глистом. Раньше все "товарищ метранпаж", а потом "Евсей Григорьевич". Теперь слушай. Я сегодня заболею лихорадкой денька на три, и за эти три дня мы должны его взять - этого сволочугу Виттоля - голыми руками.
Во время этого разговора в типографию прибежал редактор Мочульский. Он правил заметку Фигатнера, фыркал, как кот, и возмущался.
- При чем тут "причем"? - фыркал он и черкал снизу вверх карандашом.-Что это "заползши за живую изгородь"! Зачем эта "рабоче-крестьянская мудрость и проходные комнаты"? Когда вы научитесь грамотно писать?!
Фигатнер стоял у стола и бубнил:
- Двадцать пять лет работаю, как арестант, и в результате неграмотный. Стыдно вам, товарищ Мочульский. Если вы, конечно, боитесь, так вообще выкиньте эту заметку в корзину. Выкиньте к черту, всю, чтобы ничего не было, пожалуйста, выкидывайте, будьте настолько добры!
- Отстаньте,- махнул Мочульский рукой,- не зудите над ухом.
Капитан спустился с Зарембой вниз в машинное отделение. Они сели на подоконник и задумались: надо было выработать план действий решительных и быстрых.
- Вот что,- придумал наконец Заремба.- Я схожу в больницу к Терьяну, прикинусь дурачком. Может быть, совпадение, черт его знает. Может, тот самый, что стрелял в тебя, и в него ахнул. Как думаешь?
Капитан с сомнением покачал головой. Он думал было рассказать о курдянке, но спохватился,- этой темы он касаться не хотел. Он понимал, что есть вещи, о которых говорить нельзя,- иначе тебя сочтут или лгуном, или помешанным.
- Ну что ж,- согласился он.- Валяй.
- Иди ко мне.- Заремба дал капитану здоровенный ключ.- У меня оно как-то безопасней. Я приду часа через два.
Капитан пошел на Барцхану. На шоссе его обогнал пароконный извозчик. В фаэтоне сидели турчанки в черных, глухих чадрах. Извозчик оборачивался с козел в ссорился с ними, показывая кнутом в сторону гор.
Обогнав капитана, он остановился, повернул и помчался обратно в Батум. Турчанки колотили его по спине, визжали и дергали за плечи. Капитан с любопытством наблюдал эту сцену.
Извозчик снова повернул и промчался мимо капитана к Барцхане. Турчанки сидели спокойно. Потом шагах в ста от капитана экипаж остановился. Капитан подумал: уж не охотятся ли за ним, и замедлил шаги, разглядывая турчанок. С воплями и слезами они вылезли из экипажа. На земле они были неуклюжи и тучны, как откормленные куры. Капитан осторожно подошел, турчанки повернулись к нему спиной. Извозчик зло выговаривал им, скручивая папиросу.
- В чем дело? - спросил капитан.
- Торгуются! - закричал извозчик.- Сговорились в Орта-Батум за два рубля, в дороге старуха начала торговаться. Дает полтинник. Я их повез обратно, опять согласились, я повез в Орта-Батум, опять торгуются, я опять в город - плачут, дадим два рубля. Что такое! Высадил их. Иншаллах! Пусть сидят здесь до вечера.
Подошел крестьянин, похожий на галку,- черный и страшный. Он сказал капитану:
- Что делать? Турецкая женщина не может пешком ходить: муж убьет. Нельзя пешком ходить, ва-ва-ва, чего теперь делать!
- Что ж ты, сукин сын,- сказал капитан извозчику,- смеешься? Вези сейчас, а то номер спишу.
Извозчик что-то гневно заговорил по-турецки. Старуха повернулась к капитану и завыла скрипучим голосом.
- Тебя ругает, кацо,- перевел крестьянин.- Зачем ты, гяур, трогаешь турецкую женщину. Увидят турки - худо будет.
Капитан плюнул и пошел дальше, сказав напоследок извозчику:
- Ты чего там наплел, обезьянщик. Номер твой я запомнил. Вот Азия, будь она четырежды проклята!
Около дома Зарембы извозчик с турчанками догнал его, остановился и сказал:
- Видишь, везу. Ты в милицию не ходи, ничего с ними не будет.
- Ну, валяй, валяй, пес с тобой.
Одна из турчанок подняла чадру и взглянула в лицо капитану. Чернота чадры оттеняла ее жаркий румянец. Удлиненные глаза ее смеялись.
"Вот чертовка!" - капитан снял кепку и помахал ею в воздухе. Экипаж пылил, качаясь и дребезжа среди чинар, турчанка кивала ему головой.
Капитану стало весело. Сидя в комнате Зарембы, он думал, что нелепая эта и пестрая, как цветные нитки, Азия начинает ему нравиться.
Он вышел во двор и долго без нужды, но с большой охотой мылся у крана, потом подставил лицо теплому ветру и неожиданно сделал открытие, что молодеет.
Ему захотелось что-нибудь выкинуть: переплыть на пари Батумскую бухту, жениться на курдянке, устроить пирушку и зажечь головокружительный фейерверк. Захотелось созвать старых друзей - коричневых и беззаботных моряков, слоняющихся по портам Тихого океана, опять увидеть их крепкие руки, светлые смеющиеся глаза, пощупать новые паруса, побродить по раскаленному Брисбену.
Там во время стачки товарищи приковали его цепью к фонарному столбу, чтобы полицейские не помешали ему сказать зажигательную и веселую речь. Пока полицейские сбивали цепь, он успел накричать столько, что премьер-министр выслал его из Австралии, а газеты напечатали его портрет с подписью: "Бандит Кравченко, призывавший разрушать железные дороги и умерщвлять грудных детей".
Прошлое вспыхнуло в памяти капитана. Оно было окрашено в три цвета: синий, белый и коричневый. Это был океан, паруса и белые корабли, коричневые люди и плоды. Он посмотрел на синий свой китель, с которым не расставался уже восемь лет,- это был единственный свидетель всего, о чем капитан сейчас вспоминал.
Тоска по запаху тропических плодов приобрела почти физическую силу. Освежающий и яркий их сок, казалось, опять просветлял его голову, толкал к поискам все новых и новых встреч, новой борьбы и кипению воли.
Смутные размышления капитана прервал Заремба. Он быстро шел по шоссе, поднимая пыль, махал руками, лицо его было покрыто красными пятнами. Он говорил сам с собой, спотыкался и кепку нес в руке, вытирая ею потное лицо.
- Слушай! - крикнул он капитану, сидевшему на крыльце его свайной хижины.- Слушай, Кравченко, ты какими пулями в него стрелял?
Капитан сделал страшное лицо и зашикал. Заремба спохватился, покраснел, вошел в комнату и повторил свой вопрос шепотом.
- Никелированными, из браунинга. Такие пули теперь нигде не достанешь.
- Вот, значит, верно. Его это дело, Терьяна. Сиделка рассказала, что из него вытащили пулю с никелевой оболочкой. К нему меня не пустили. Да теперь и не нужно. Дело ясное.
Заремба посопел, потом решительно встал.
- Нет, брат,- это не спекулянты. Они или контрабандисты, или еще почище - шпионы. Спекулянт на мокрое дело не пойдет. Понял?
- Понял.
- То-то и вот! Раз Виттоль здесь, надо его брать. Пошли в город!
Когда шли в город, капитан думал, что Заремба слишком просто решает вопросы. "Надо его брать, надо его брать,- передразнивал он Зарембу.- А как его возьмешь? Пойдет он за тобой как теленок!"
В городе зашли к "Бедному Мише" обдумать дальнейшие планы. Капитан оглядел посетителей, но ничего подозрительного не заметил. Сидя за кофе, он неожиданно рассказал Зарембе о курдянке. Заремба хмыкнул. Капитан побагровел, отвернулся и полез в карман за портсигаром. Мельком он взглянул за окно и обмер,- на пристани среди турок-фелюжников стоял Пиррисон. Серый его плащ тусклой чешуей блестел под солнцем. Он был без шляпы, русые волосы бледно отсвечивали. Стоял он спиной, и капитан узнал его тяжелый затылок.
Капитан стиснул руку Зарембы, показал на фелюжников глазами и сказал хрипло и невнятно:
