Все услышанное не то чтобы поразило Дмитрия, скорее – наполнило его душу горестным недоумением. До каких пределов бессмысленной жестокости может дойти… не человек, но вообще – мыслящее существо. И это после миллионов лет развития разума, которому следовало бы становиться все более и более гуманным.
А почему? – тут же возразил он сам себе. С чего это я взял? Это ведь только наше, европейское изобретение – гуманизм. И только. В Китае, Индии, вообще в Азии, да, наверное, и на других континентах такого понятия не было. Может, и в иных мирах оно совершенно необязательно. А мы, европейцы, не более чем мутанты. Умеющие, впрочем, запросто с сей обременительной деталью при необходимости расставаться. Мало ли что там Федор Михайлович насчет слезинки ребенка писал… Так Воронцов подумал, а вслух сказал:
– Тебя послушать, так для вас Земля прямо-таки натуральный театр… Развлекаетесь тут, проблемы свои решаете, а люди кто? Даже не так. Мы – это мы, а как вас называть? Вот ты, например, когда на мне экспериментировал, сильно от тех аггриан отличался?
– Сильно, – серьезно сказал Антон. – Разве ты сам не заметил? Во-первых, у нас все добровольно. Ты и сейчас сам ко мне пришел. Во-вторых, я ни в чем не вышел за пределы принятых у вас норм морали. В-третьих, вся моя проверка была направлена на выявление у тебя именно возвышенных качеств личности, а не низменных… И при сохранении свободы воли. Ну и в-четвертых: как раз против всего, что тебя так возмущает, мы и боремся. Не совсем теми методами, что привычны тебе, но это уже непринципиально. Ты удовлетворен?
И снова Воронцов не понимал, как же ему быть: верить или не верить Антону, и насколько, в чем?
Поверить ему – и как бы перестать быть человеком двадцатого века, вернуться к тем эпохам, когда землю, и небо, и души людей населяли злые и добрые демоны, нечистая сила, человек был бессилен перед роком и никто даже не слышал об историческом материализме.
И однако, однако… Есть ли у него основания обижаться? Разве не стала его жизнь куда более интересной и наполненной именно тем, чего так не хватало в предыдущей? Не о такой ли судьбе ему всегда мечталось?..
– Удовлетворен, – наконец ответил он. – По крайней мере, ничего другого мне сейчас не остается. А насчет твоего предложения подумаем. Если выхода не будет – скорее всего воспользуемся. А сейчас мне нужно возвращаться. Желательно в то же место и время.
– Не составляет труда. Прими один совет на прощание. Постарайся все-таки мне верить. Разве то, что я тебя все время убеждаю, когда мог бы просто внушить все, что угодно, – не доказательство?
– В какой-то мере да. И я тебе в основном верю. Но и ты пойми… Я с тобой разговариваю, как с человеком. Прочие твои ипостаси мне недоступны. Твоей человеческой составляющей я готов доверять. Ладно, – Воронцов взмахнул рукой. – Поговорили. Я пошел. И начнем смотреть: фильм «Звездные войны», серия вторая. «Империя наносит ответный удар».
– Подожди, – сказал Антон. – Что такое честь – мы тоже знаем. Чтобы ты не думал, что я тебя все время только в углы загоняю, прими в подарок… – он посмотрел на Дмитрия с совершенно искренним сочувствием и уважением, – или по ленд-лизу, как ты выражаешься… – Взял со стола лист плотной голубоватой бумаги с адмиральским вензелем, быстро набросал на нем какую-то схему, под ней колонку формул и вычислений. Протянул Воронцову. – Вот, отдай Левашову. Он разберется. Если решитесь воевать в одиночку – пригодится. С помощью этой приставки сможете сами, без меня, синтезировать любые существующие на Земле предметы. Ничего подарочек, да? Рог изобилия! Система простая, Левашов с его способностями за час постигнет. Ваше счастье, что он свою установку не дома хранил…
Воронцов спрятал бумагу в нагрудный карман.
– Спасибо. Боюсь, что нам придется с тобой встречаться.
– Я тоже на это надеюсь. Хочешь ты этого или нет, а жизнь у тебя пошла нескучная.
– Я и раньше не слишком жаловался.
– Постарайся только не делать глупостей.
– Это я тебе обещаю. В пределах своего разумения… Так я пойду?
– Иди, дверь открыта.
Еще секунду кабинет адмирала Григоровича и кухня Наташиной квартиры сосуществовали в одном объеме пространства, и выглядело это довольно странно, потом потусторонний интерьер обрел полную материальность, а обстановка, окружающая Антона, исчезла вместе с ним.
Электронные часы на холодильнике показывали то же самое время. До минут. На секунды Воронцов, уходя, внимания не обратил.
В комнате тоже ничего не изменилось. Наташа лежала на боку, подложив под щеку ладонь. Легкое одеяло сползло на пол. Воронцов, остановившись в двух шагах, смотрел на нее, будто видел впервые.
«А и действительно, вот так – впервые…» – подумал он с нежностью и грустью. Впервые она полностью принадлежит только ему. И, как ни печально, скорее всего – только до утра. До совсем уже недалекого утра. А что будет потом – не сумеет предсказать даже вездесущий и всеведущий Антон. Который, может быть, наблюдает за ним и сейчас. Из праздного любопытства или в оперативных целях. Ну и бог ему навстречу, как говорил все тот же боцман с соседнего тральщика.
Воронцов разделся, осторожно накрыл Наташу одеялом и лег рядом с ней.
До подъема флага вполне можно еще часика три поспать.
ДИПЛОМАТИЧЕСКОЕ ИНТЕРМЕЦЦО
Глиссирующий диск, едва касаясь пенных гребешков прибрежных волн, с точностью хоккейной шайбы влетел в узкие ворота бухты, образованные башнеобразными, покрытыми густым лесом утесами, теряя скорость, лег на тихую, насквозь просвеченную солнечными лучами воду, прочертил по ней плавную дугу, по причальному пандусу выскользнул на берег и замер, сверкая зеркальным покрытием днища.
Антон – под этим именем его знали на Земле, и мы будем называть его так и здесь, хотя у него есть и собственное, достаточно громкое имя, – оттолкнувшись руками, выпрыгнул из глубокого кокпита диска на вымощенную разноцветными каменными плитами террасу.
После свиста ветра в ушах и гула воды под палубным настилом тишина на острове показалась ему чересчур глубокой. Захотелось даже потрясти головой, как пассажиру слишком быстро снижающегося самолета. Сюда, на площадку у подножия берегового откоса, не доносился ни шелест тропического леса, ни тихий плеск набегающих волн. И вместе с тишиной на него снизошло ощущение покоя, неведомого на тревожной планете, где он безвыездно провел несколько последних лет.
Правда, глаза раздражали краски, слишком яркие и насыщенные после мягкой цветовой гаммы Земли. На взгляд человека, все здесь было слишком: густо-фиолетовый океан, безоблачное, с изумрудным отливом небо, раскаленное до нестерпимой белизны светило в зените, слепящее даже сквозь самые плотные светофильтры, сверкающий оранжевый песок пляжей, безвкусно-сочная зелень деревьев…
Антон поморщился, достал из кармана рубашки и надел мгновенно потемневшие очки. Он рассчитывал провести здесь, на административной планете метрополии, всего несколько часов, а затем вновь возвратиться на Землю. И потому не стал проходить процедур рекондиционирования, обычных для форзейлей, прибывающих из чужих миров.
Оттого и лучи родного солнца жгли слишком уж немилосердно, и от избытка кислорода першило в горле. Час-два на открытом месте грозили серьезными ожогами, а то и тепловым ударом, и Антон заспешил вверх по крутой зигзагообразной лестнице, вроде бы обычной, однако для человеческого глаза, безусловно, чужой по архитектурным пропорциям. Чужой на уровне подсознания. Как лица людей в незнакомом городе.
В тени широких зонтичных крон, между продуваемых прохладным бризом узловатых розовых стволов ему сразу стало легче.
Новое здание Департамента, повисшее над крутым океанским берегом, умело и с большим вкусом вписанное в горный ландшафт, напоминало Антону лучшие образцы земных построек, тот же знаменитый «Дом над водопадом» Райта, своим сочетанием горизонтальных и вертикальных объемов, расположенных на разных уровнях и под разными углами плоских параллелепипедов, неожиданным сочетанием дикого камня, дерева и стеклобетона. В сооружении чувствовалась рука талантливого, а может, даже и гениального архитектора.
Оно появилось здесь недавно, и Антон, усмехнувшись, подумал, что ничего не меняется в метрополии, и эта мода – каждому новому администратору возводить новую резиденцию – тоже.
Он еще не был представлен Председателю совета администраторов Департамента активной дипломатии, но встречался с ним в его прежнем качестве и не мог не признать, что выбор сделан не самый худший. Хотя, как опытный профессионал, относился к выдвиженцам с легким пренебрежением. Возможно, из-за неистребимой, многовековой кастовости, столь же свойственной форзейлианским дипломатам, как и всем прочим их коллегам в обозримой части Вселенной.
Разумеется, он никогда не позволил бы себе даже намеком выразить подобное отношение к своему пусть временному, но руководителю, да и справедливость требовала согласиться, что талантливый философ-политолог, писатель и мыслитель более способен к принятию нетривиальных и взвешенных решений, чем погрязший в рутине чиновник.
