Эта оценка меня — совершенно, надо заметить, не справедливая — пришла Марине в голову после нашей посадки в вагон. Дело в том, что мы страшно опаздывали и Маринка, с отчаяньем в глазах, неслась по переходу, расталкивая всех на своем пути.
Не то, чтоб она была такая уж порядочная, но на встречи с бывшим мужем предпочитала не опаздывать. Жека обожал насмешливо обличать Марину в непунктуальности, потому, из вредности, она всегда старалась при нем приходить вовремя.
И вот мчится моя госпожа Бесфамильная по переходу, вскакивает на эскалатор и продолжает бежать, как ужаленная. До этого я ее еще пыталась поддерживать, но тут плюнула:
— Ну, куда ты! — кричала я ей вслед. — Видишь же, поезда еще нет! Постой спокойно на эскалаторе. Эту штуку для того ведь и придумали, чтоб она тебя, отдыхающую, вниз везла.
— Ты апатичная фаталистка! — возражала Марина. — С каким темпом тебя течение несет, с тем и мчишься! А кто будет миру оказывать содействие? Забываешь, подруга, о волшебной силе старания! Если, несмотря ни на что, вложить его в процесс, то тебя заметят, выделят и поощрят успехами!
— Кто? Кто заметит? — фыркнула я, поражаясь, как причудливо искажает людям мышление алкоголь.
Надо заметить, смеялась я не одна, потому что наш разговор расползся теперь на длину всего эскалатора. Я еще стояла на верхней половине лестницы, а Марина уже одолела три четверти пути. Развернувшись ко мне, она говорила и ни на секунду не переставала спускаться спиной вперед по ступенькам.
— Кто поощрит? — возмущенно переспросила она, обдав парами своего любимого коньячка очередного обогнанного пассажира. — Тот, кто всем этим управляет. — она широко развела руки, показывая вокруг и имея в виду явно не директора метрополитена. — Бог, вероятно. Должен же он быть? Если бы его не было, весь наш сложный мир и мгновения бы не простоял, все здесь рухнуло бы к чертям собачьим…
С этими словами она оступилась и, компрометируя всевышних, обязательно рухнула бы, если б ее не подхватил под руки крупный мальчик в потресканном кожаном пальто. Стараясь уворачиваться от Маринкиного сопротивления, он развернул ее в нужную сторону, и поставил на ноги. Бесфамильная, даже не поблагодарив, тут же побежала вниз.
В вагон мы с Мариной зашли одновременно, потому что еще минуты три, весело препираясь, ждали поезда. Спорили довольно серьезно, пытаясь установить, стоит ли спешить, когда твоя спешка едва ли ускорит происходящее больше чем на мгновенье.
— Ну конечно стоит! — перекрикивала гудение поезда Марина. — Не важно, что время, которое ты сэкономишь, будет ничтожно мало. Ведь энергия, вложенная в дело, не пропадет зря. Она как бы зачтется тебе в подведении итогов и награждении результатами…
— Да это ты фаталистка, Мариина! — не унималась я. — Неисправимая, горячая, очаровательная… Выплеснув какую-то там энергию, ты всерьез надеешься, что судьба сама разберется, куда бы ее приложить, да еще и приложит обязательно на благо… Не так все сладко! Хочешь чего-то добиться — нет, я не пробовала никогда, но знаю, что это верно — хочешь чего-то добиться, так сама прилагай усилия в нужном направление. Причем не распыляй их впустую. Следи, когда нужно усердствовать, а когда — приберечь силы для чего-то значимого, не напрягаясь там, где все равно ничего не сможешь изменить. Судьба не обязана исполнять при тебе роль распределителя энергии. И вообще, глупо надеяться на какие-то там призы и поощрения за усердие. Это так по-детски, Мариина, и это так на тебя похоже!
Помню смутно, но, кажется, именно после этой моей фразы мы тяжело задумались и пришли в себя лишь по дороге к следующей за нужной нам станции. Пришлось выходить, становиться на противоположную платформу, ежась под насмешливыми взглядами пассажиров, следующих к выходам из метро. Им хорошо — они — приехали. А мы, дуры, так долго спорили об опозданиях, что проехали станцию!
Парень с гитарой, только что исполнявший в вагоне что-то на редкость фальшивое, искренне удивился нашим маневрам:
— Вы станцию, что ли, проехали? — проявил он чудеса догадливости.
Надо сказать, обратился он к нам как-то уж очень запросто. Будто и не были мы обе на каблуках, накрашены и доведены до полных официальности имиджей деловых леди. Мне, собственно, все равно — пусть обращается, как хочет. А вот Маринка обиделась. Отвернулась, словно и не было паренька, зашла в вагон, нарочито по-деловому уставилась в сторону, отчего-то устремив взгляд прямо на репродуктор.
И тут мне в голову пришла забавная мысль.
— Нет, — говорю «музыканту». — Что вы! Вовсе не проехали. Просто мы влюблены в голос диктора. Особенно красиво она эту остановку объявляет. Вот послушайте, какая глубокая интонация, какой прекрасный голос…
Я, конечно, сделала серьезное одухотворенное лицо, а Марина закашляла в ладонь, схватила меня за рукав и утащила в глубь вагона. Там, конечно же, принялась отчитывать — и за излишнюю общительность, и за нетрезвый облик, и за все еще кажущуюся ей мою нелюбовь к движению. За сим и проехали нужную станцию. Когда мы снова вышли на следующей остановке и уныло поплелись на противоположную платформу, парень с гитарой провожал нас с ужасом в глазах, ставших вдруг больше круглой, пластмассовой оправы его очков.
Когда мы оказались, наконец, на нужной станции, распоясанная спором Марина тут же кинулась к эскалатору. И меня с собой потянула. Засада заключалась в том, что, спьяну, Марина прыгнула на лестницу, движущуюся вниз. Причем дать зданий ход ей не позволяла вредность, а выпустить мою руку — садистко-педагогические наклонности.
— А-а-а-а! — полуобиженно, полувосхищенно кричала я.
А Марина ничего не кричала. Сжав зубы, упрямо выставив лоб вперед, она сосредоточенно сопела и тянула меня вверх.
Помню, подумалось еще тогда, что ведь Новый год-то мы уже начали отмечать. А его, как отметишь, так и проведешь… Неужто теперь обе целый год будем наперекор всему идти? «Идти против течения и…» — на этой мысли я поднажала, убедилась, что расстояние до верхней площадки потихонечку уменьшается и окончила мысль торжественно: «Будем идти против течения и все равно побеждать!»
Вот странно, первая часть этого моего предсказания сбылась в точности. И у меня, и у Марины год выдался страшно скандальный: обе ушли из редакции, обе наменяли массу всего в личной жизни… А вот победами как-то пока и не пахло. Я мечусь, как собака на сене, между двумя людьми, а точнее — между их мирами. А Марина так вон вообще умерла. Впрочем, может в ее случае, это-то как раз победой и является. Может, за это она и боролась. Право уйти — его ведь тоже нелегко отвоевать.
И, кстати, про победы: есть одна совершенно однозначная. Сборник ведь наш, ну тот, что со стихами и новеллами, тот, что «Нараспашку» называется, скоро выйдет. Сколько мы его по издательствам пристроить пытались! Сколько выслушивали од о неинтересности поэзии для современного читателя! Я, признаться, даже не надеялась уже. А Маринка продолжала его продвигать до последнего. И вот ведь, продвинула. Выходит «Нараспашку», причем с большою помпою, подтверждая тем самым, что у нас лучший автор — мертвый автор. Правду поет «Чайф»: /Сегодня умрешь/ Завтра скажут — поэт/.
А вскоре после той нашей Новогодней ночи появилась у Марины чудная новеллка о безнадежно влюбленном мальчике. Он влюблен в ту, о которой ничего не знает. Только голос. Голос, объявляющий в метро станции. Парень не знает, что дикторша давно умерла, не знает, что жизнь она прожила редкой дрянью и склочницей. Ему — сумасшедшему романтику — кажется, что человек с таким чудным голосом должен быть воплощением всех земных достоинств. Новелла получилась восхитительная, и наш журнал ее, конечно же, не напечатал. Вредактор — наш глав. редактор, от своего вечного ворчания и нашего злословия получивший достойное прозвище — обозвал новеллу «вздор шизофренички» и попросил Марину впредь не страдать экспериментами, писать только вещи проверенные и полезные журналу. Марина, страшно гордая такой лестной характеристикой новеллы, так ее и назвала. И «Вздор шизофренички» с трогательной надписью «спасибо Новому году и Сонечке» является теперь одной из заглавных вещей сборника.
А я, как вспоминаю эту новеллу, так сразу перед глазами встает картина того нашего странного шествия. Гулко отскакивающие от кафеля звуки, полупустая станция метро, почти безлюдный эскалатор и две полоумные мы — упрямые, возбужденные, побеждающие…
Жека тогда, кстати, опоздал еще пуще нашего. Пришел, пошатываясь, через пять минут после нашего появления, и принялся выкручиваться: «Я знал», — говорит, — «Что Марина, как ни крути, минут на сорок опоздает!» Одно слово — Свинтус. Не зря Марина всю жизнь так его величала и иногда — если правду мне рассказывала, конечно, — даже всерьез забывала его настоящее имя.
