«Как-то вечером мы справляли день рождения. Выпили тогда, кстати, немного. Валерий вышел на набережную и сел на парапет покурить. А мимо ехала поливальная машина. Он поднял ноги и перекувырнулся. Парапет высокий был, внизу камни, вот и разбился насмерть. Сколько потом слухов ходило, что его убили!..»
Продолжается пребывание Владимира Высоцкого в Париже. Он приехал туда 14 июля, в праздники, когда вся Франция гуляла три дня. В эти дни по столице гулять было опасно: толпы молодых людей ходили по улицам и взрывали петарды. Поэтому все прогулки Высоцкий и Влади перенесли на понедельник, 17 июля. А пока Высоцкий безвылазно сидел дома и читал, читал. В воскресенье нашел время позвонить в Москву своему старому приятелю Всеволоду Абдулову. И страшно за него перепугался. Почему? Вот как рассказывает об этом сам Высоцкий в своем письме Ивану Бортнику; «Позвонил Севке, он пьет вмертвую, нес какую-то чушь… Я даже перепугался этого бреда, думал, что «стебанулся» Севка…»
В ночь на 17-е июля, на своей даче в Подмосковье, внезапно скончался член Политбюро Федор Кулаков. Эта смерть выглядела очень странно, ведь Кулаков был относительно молод (60 лет) на фоне дряхлеющих членов Политбюро и являлся одним из главных претендентов на кресло генсека. Кулаков отличался от своих соратников неординарным мышлением, смелостью в суждениях и неуемной энергией. И хотя отрасль, которую он курировал в Политбюро, — сельское хозяйство — год от года хирела, однако на авторитет Кулакова это особенно не влияло. Короче, перед Кулаковым маячили очень неплохие перспективы, как вдруг бац — он неожиданно умирает.
Относительно этой смерти ходило множество версий, одна детективнее другой. Самыми распространенными были три. Первая: после поездки в Югославию Кулаков вернулся на родину под впечатлением увиденного там и вынес на Политбюро вопрос о кооперативном переустройстве сельского хозяйства. Но соратники его не поняли и обозвали ревизионистом. Не выдержав этих оскорблений, Кулаков приехал к себе на дачу и застрелился. Версия вторая: Андропов боялся, что Кулаков станет реальным преемником Брежнева на руководящем посту в государстве, и сделал упреждающий шаг: отдал команду убрать фаворита физически. И Кулакова отравили, подсыпав ему яд в бутылку «Посольской» водки (она тогда только появилась, и Кулаков ее очень любил).
Третья версия была самая прозаическая. Все последние дни перед смертью Кулаков выглядел этаким живчиком: много шутил, с утра до вечера пропадал на работе (14 июля посетил выставку «Инпродторгмаш-78» в Сокольниках). В пятницу, 15 июля, он приехал к себе на дачу, где на следующий день у его состоялся серьезный разговор с сыном. Тот злоупотреблял спиртным, хотя и служил в МВД, носил погоны подполковника. Было это вечером. Накричав на сына, Кулаков сильно расстроился, взял из бара бутылку «Посольской» водки и поднялся к себе на второй этаж. Жена попыталась его вразумить (мол, оставь бутылку), но он и с ней поскандалил. Больше его никто живым не видел. Когда утром жена поднялась к мужу, он лежал на кровати мертвый. Врачи затем поставят диагноз: паралич сердца.
17 июля в Багио, во Дворце конгрессов, начался шахматный матч между Анатолием Карповым и Виктором Корчным. Зал Дворца был переполнен, несмотря на то, что билеты были относительно дорогими: самый дешевый стоил 50 песо (7 долларов). Эта партия окажется не слишком волнующей и завершится ничьей. А вот дальше…
Тем временем в творческих вузах страны идут приемные экзамены. Студенткой Школы-студии МХАТа стала тогда Вера Сотникова. Год назад она пыталась поступить в Саратовское театральное училище, но провалилась. По ее словам, комиссии не понравилось, что она была в брюках. Вернувшись в свой родной Волгоград, она стала готовиться к экзаменам на филфак МГУ. Летом 78-го приехала в Москву. И вновь облом: у нее не приняли документы в университет из-за того, что не хватало двух справок — из туберкулезного и психоневрологического диспансеров. Расстроенная, она поехала на вокзал, заняла очередь за билетом. А поскольку очередь была длиннющая, решила даром времени не терять и поехала в Театральное училище имени Щукина. Там она тоже заняла очередь и пока стояла, познакомилась с парнем, бренчавшим на гитаре. Тот ее надоумил: «Пока ждем, можем успеть сбегать в Школу-студию МХАТа». Они и сбегали. Там прослушивал будущих актеров Андрей Мягков. Послушав Сотникову, он спросил: «А что это вы так плохо читаете?». Она ответила честно: «У меня документы в университет не приняли, и очередь за билетом на Казанском вокзале подходит». А Мягков вдруг говорит: «Никуда вы не поедете!». 19 июля, в свой день рождения, Сотникова увидела свою фамилию в списках принятых в Школу-студию.
В этот же день в Москве хоронили Федора Кулакова. Несмотря на то, что покойный принадлежал к высшему партийному руководству — был членом Политбюро — генсек Леонид Брежнев счел возможным не прерывать свой отдых в Крыму и на его похороны не приехал. Говорят, узнав о том, что Кулаков умер после того, как выпил лишнего из-за ссоры в семье, Брежнев обронил: «У меня тоже нелады в семье, но я в рот ни грамма не беру» (под «неладами» генсек, видимо, подразумевал «художества» своей дочери Галины). Короче, на похоронах присутствовало все Политбюро, кроме генсека и главного идеолога Михаила Суслова. Это было странно, и люди это сразу отметили. Причем не только простые граждане сделали соответствующие выводы, но и высокие руководители тоже. Например, М. Горбачев, который в тот день произнес проникновенную речь про своего бывшего шефа, позднее напишет: «Тогда я, может быть, впервые понял, как невероятно далеки друг от друга эти люди, которых судьба свела на вершине власти…»
Продолжается шахматный матч в Багио, где после второй партии счет по-прежнему ничейный — 0:0. Игру продолжают сотрясать скандалы. Так, в середине 2-й партии Карпов получил от своих помощников фруктовый кефир, на что Корчной немедленно отреагировал протестом. Дело в том, что по правилам ФИДЕ во время партии связь игрока со зрительным залом запрещена, и поступок Карпова тянул на явное нарушение. Игроку разрешалось иметь рядом с собой напитки или что-то из легкой еды (например, шоколад), но ни в коем случае не получать их из зала. Жюри потратило целый день, обсуждая этот инцидент. После чего главный арбитр матча вынес свой вердикт: еда должна была передаваться Карпову в одно и то же время — 19 часов 15 минут, примерная середина игры. Газетчики метко окрестили этот инцидент «бурей в стакане кефира».
В Париже в те дни гастролирует балетная труппа Большого театра. Именно там берет свои истоки любовный роман между звездой театра Марисом Лиепой и юной дебютанткой Большого Ниной Семизоровой (21-летняя балерина пришла в труппу всего лишь несколько месяцев назад). Вот как она сама вспоминает о тех днях:
«Наверное, в том, что Марис, как вихрь, ворвался в мою жизнь, виновата я сама. Ведь я первая попросила его помочь мне. Париж, конечно, в наших отношениях сыграл огромную роль. Оказаться в таком романтическом городе, где сам воздух пропитан любовью! И потом, на гастролях все остается позади: не давят семейные обязанности, можно на время забыть о бытовых хлопотах, проблемах… Ты чувствуешь пусть иллюзорную, но свободу. Так сложилось, что Париж околдовал и нас…
Разучивать «Жизель» мы с Марисом могли, когда все после репетиций уходили из зала. Оставались в театре одни до позднего вечера, а Париж-то посмотреть хочется! Один раз отправились вместе гулять, потом другой… Вначале Марис приглашал меня на прогулки за компанию, а потом уже стал опекать неопытную балерину, оказавшуюся впервые за границей, не «по обязанности». Мы бродили по городу, ходили на выставки, сидели в кафе и ресторанчиках. Марис, прекрасно говоривший по-английски, любезно взял на себя роль гида. С ним я чувствовала себя в чужом городе уверенно.
Очень скоро о наших прогулках стало известно сопровождавшему труппу Большого сотруднику: поспешили стукнуть. Не думаю, что его беспокоил назревавший в недрах театра роман, просто ему было велено следить за нарушением режима. И меня из отдельного номера переселили в общий. Но я все равно умудрялась сбегать от его недремлющего ока, и мы с Марисом путешествовали по ночному Парижу. У меня сохранилась карта города, вся исчерканная нашими маршрутами. Мы в упоении бродили по набережным. Я от счастья даже не чувствовала усталости, несмотря на высокие каблуки. Однажды мы зашли в маленький антикварный магазинчик. «Что тебе здесь нравится?» — поинтересовался Марис. Я подошла к нему и просто сказала: «Ты». Он засмеялся и сам выбрал мне в подарок старинный подсвечник.
Марис прекрасно разбирался во французской кухне и, как истинный парижанин, уверенно заказывал официанту фуа гра. Благодаря ему я открыла для себя театры Парижа. На свои суточные я себе таких развлечений позволить не могла. По карману мне были только магазины «Тати», там я покупала дешевые сувениры родственникам…»
