И я молча стоял перед ним и не смел сказать ему настоящей сути дела. В душе Классовский должно быть решил, что "карьера" меня увлекла. И он как-то горько улыбнулся и не стал больше меня уговаривать.
О своем решении уехать Америку я сейчас же написал отцу. Он жил тогда в Калуге. Дня через два - список еще не был отослан по "начальству" - меня позвали к директору корпуса Озерову. Директор показал мне телеграмму, полученную от отца. Телеграмма была такого содержания: "Выходить в Америку воспрещаю. Прошу принять нужные меры. Климат вредный для здоровья".
- Видите, я должен буду доложить великому князю о вас, и он не позволит идти против воли отца…
Я стоял на своем. По закону я имел право выбрать по своему желанию любой из полков русской армии.
- Ну, делайте как знаете. Пишите отцу. Но предупреждаю, если он не согласится, вас в Америку не выпустят.
Я взглянул еще раз на телеграмму. Ее конец открывал возможность для переговоров. И я снова написал отцу письмо, расхваливая ему американский климат Приамурья, пользу путешествий после двух лет усиленных занятий. Писал также и о возможности блестящей карьеры в Америке, хотя тогда уже "карьера" для меня не представляла ни малейшего интереса.
Последние дни пребывания в корпусе я ходил как в воду опущенный. Горькая улыбка Классовского не выходила у меня из головы. Через несколько дней меня потребовали к Корсакову, помощнику начальника военно-учебных заведений. Опять тот же вопрос:
- Его высочество очень удивился. С какой это стати вы вздумали записаться в Америку?
Я боялся выдать свою мечту об университете, так как был уверен, что если заикнусь об этом, то великий князь Михаил Николаевич предложит мне стипендию. Отголоски либеральных идей еще носились в это время в Петербурге, а в придворных кругах много говорили о моих способностях, о моих дарованиях, что я так и ждал, что, если я проговорюсь, мне предложат стипендию. И опять мне пришлось путаться. Я стал говорить Корсакову о желании путешествовать и т. д.
Корсаков слушал, слушал и неожиданно прервал меня.
- Вы, верно, влюблены.
- Нет, если бы я был влюблен, я бы здесь остался: ближе к цели.
- Какая самонадеянность, - шутливо заметил Корсаков и добавил: - Я доложу его высочеству.
Трудно сказать, чем бы все это кончилось, если бы не случилось одно очень важное событие - большой пожар в Петербурге; оно косвенно разрешило мои затруднения.
26 мая, в Духов день, начался страшный пожар Апраксина двора."
В борьбе с огнём Кропоткин отлично проявил себя, командуя пажами.
"На другой день я поднялся рано и в некогда белом, суконном, а теперь черном от копоти кепи пошел на пожарище. Возвратившись в корпус, я встретил великого князя Михаила, которого, согласно требованию службы, я провожал, когда он обходил здание. Пажи поднимали головы с подушек. У всех лица почернели от дыма, глаза и веки распухли; у многих были опалены волосы. Нарядных пажей с трудом можно было узнать, но они гордились сознанием, что проявили себя не белоручками и работали не хуже других.
Это посещение великого князя разрешило мои затруднения. Выходя, он спросил меня:
- Ты в Америку выходишь? Что за охота?
- Путешествовать хочется.
- У тебя родные там есть?
- Нет, никого.
- А Воеводин (генерал-губернатор) тебя знает?
- Нет.
- Так как ты поедешь? Тебя ушлют на какой-нибудь глухой казачий пост - с тоски умрешь. Я лучше напишу о тебе генерал-губернатору и попрошу оставить тебя где-нибудь при штабе.
Мне оставалось только поблагодарить великого князя.
Я был уверен теперь, что после такого предложения отец мой не будет больше против моей поездки. Так оно и было. Теперь я мог свободно ехать в Америку…"
"Наконец-то навсегда выбрался я из Петербурга. Пора, давно пора" - этими словами начал Петр Алексеевич свой дневник 5 августа 1862 г., выходя из Кронштадта пассажиром барка "Одесса", чтобы ещё до рождества сойти на "чаемый американский берег".
"Пять лет, проведенных мною в Америке, были для меня настоящей школой изучения жизни и человеческого характера. Я приходил в соприкосновение с различного рода людьми, с самыми лучшими и с самыми худшими, с теми, которые стоят на верху общественной лестницы, и с теми, кто прозябает и копошится на последних ее ступенях. Я видал людей в их ежедневной жизни и убеждался, как мало может дать им правительство, даже если оно одушевлено лучшими намерениями. Наконец, мои продолжительные путешествия - во время которых я сделал более семидесяти тысяч верст на парусных кораблях, на пароходах, в лодках и, главным образом, верхом -удивительно закалили мое здоровье. Путешествия научили меня также тому, как мало в действительности нужно человеку, когда он выходит из зачарованного круга условной цивилизации. С несколькими фунтами хлеба и маленьким запасом чая в переметных сумах, с котелком и топором у седла, с кошмой под седлом, чтобы покрыть ею постель из свеженарезанного молодого листвяка, человек чувствует себя удивительно независимым даже среди неизвестных гор, густо поросших лесом или же покрытых глубоким снегом. Я мог бы написать целую книгу об этой поре моей жизни, но мне приходится коснуться ее лишь слегка.
В 1862 году высшая американская администрация была гораздо более просвещенной и в общем гораздо лучше, чем администрация любой губернии в Европейской России. Пост генерал-губернатора в продолжение нескольких лет занимал замечательный человек граф Е.В.Путятин, за год до моего приезда в Америку назначенный министром народного просвещения. Он был очень умен, очень деятелен, обаятелен, как личность, и желал работать на пользу края. Как все люди действия правительственной школы, он в глубине души был деспот; но Путятин в то же время придерживался крайних мнений, и демократическая республика не вполне бы удовлетворила его. Ему удалось привлечь чиновников РАК и окружить себя большею частью молодыми, честными офицерами, из которых многие имели такие же благие намерения, как и сам он…
Когда я приехал в Новороссийск, реакционная волна, поднимавшаяся в Петербурге, еще не достигла столицы Америки. Меня очень хорошо принял молодой генерал-губернатор Воеводин, только недавно заменивший Путятина, и заявил, что он очень рад видеть возле себя людей либерального образа мыслей. Воеводин никак не мог поверить мне, что я по собственному желанию выбрал Америку. Он думал, что меня назначили туда за какую-нибудь провинность. Когда же я его разуверял в этом, он лишь добавил:
- Впрочем, это меня не касается.
Помощником Воеводина был молодой, тридцатипятилетний генерал Кукель, он занимал должность начальника штаба. Будучи одновременно наказным атаманом Американского казачьего войска, сейчас же взял меня к себе адъютантом и, как только ознакомился со мной, повел меня в одну комнату в своем доме, где я нашел лучшие русские журналы и полную коллекцию лондонских революционных изданий Герцена. Они, как и прочая запрещенная литература, доставлялись еврейскими контрабандистами из Калифорнии сразу после издания, с учетом дальней дороги, разумеется.*(5) Скоро мы стали близкими друзьями.
В то время Б.К.Кукель временно занимал пост губернатора Орегонской области, и через несколько недель мы отправились на пароходе на юг, в Ново-Архангельск. Здесь мне пришлось отдаться всецело, не теряя времени, великим реформам, которые тогда обсуждались. Из петербургских министерств присланы были местным властям предложения выработать планы полного преобразования администрации, полиции, судов, городского самоуправления. Все это должно было быть преобразовано на широких либеральных основах, намеченных в царских манифестах…
Кукелю помогали: умный, практический человек полковник К.Ф. Будогосский, старший топограф и член казачьего управления, адъютант военного округа А. Л. Шанявский (впоследствии основатель Московского народного университета), капитан Ново-Архангельского порта Н.Я.Шкот и два-три честных гражданских чиновника. Все они работали усердно, весь день и часто ночи.
- Мы живем в великую эпоху; работайте, милый Друг; помните, что вы секретарь всех существующих и будущих комитетов, - говорил мне иногда Кукель. И я работал с двойной энергией.
Я стал секретарем двух комитетов: для освобождения крепостных и для выработки проекта городского самоуправления. Я взялся за работу со всем энтузиазмом девятнадцатилетнего юноши и много читал об историческом развитии этих учреждений в России и о современном положении их в Западной Европе. Министерства внутренних дел и юстиции издавали тогда в своих журналах отличные работы, относящиеся к обоим вопросам, и я изучал их. Но в Америке не довольствовались одними теориями. Я сперва обсуждал с практическими людьми, хорошо знакомыми с местными условиями и с нуждами края, общие черты проекта, а затем мы вырабатывали его во всех подробностях, пункт за пунктом. С этой целью мне приходилось встречаться с целым рядом лиц как в городе, так и в деревнях. Затем полученные результаты мы вновь обсуждали с Кукелем и Будогосским. После этого я составлял проект, который снова, тщательно, пункт за пунктом, разбирался в комитете. Один из этих комитетов - для выработки проекта самоуправления - состоял из архангелогородцев, выбранных всем населением города. Короче сказать, наша работа была очень серьезна. И даже в настоящее время, глядя на нее в перспективе нескольких десятилетий, я искренно могу сказать, что, в немалой степени благодаря тому скромному плану, которые мы тогда выработали, американские города имеют теперь совсем другой вид, чем сибирские.
