Высшая американская администрация имела самые лучшие намерения; опять повторяю, состояла она во всяком случае из людей гораздо лучших, гораздо более развитых и более заботившихся о благе края, чем остальные власти в России. Но все же то была администрация - ветвь дерева, державшегося своими корнями в Петербурге. И этого вполне было достаточно, чтобы пытаться парализовать все благие намерения и мешать местным самородным проявлениям общественной жизни и прогресса. Если местные жители задумывали что-нибудь для блага края, на это смотрели подозрительно, с недоверием. Немедленно пытались парализовать не столько вследствие дурных намерений (вообще я заметил, что люди лучше, чем учреждения), но просто потому, что американские власти принадлежали к пирамидальной, централизованной администрации. Уже один тот факт, что они были ветвью правительственного дерева, коренившегося в далекой столице, заставлял их смотреть на все прежде всего с чиновничьей точки зрения. Раньше всего возникал у них вопрос не о том, насколько то или другое полезно для края, а о том, что скажет начальство там, как взглянут на это начинание заправляющие правительственной машиной…
А само правительство дало русским губерниям слабое подобие самоуправления и сейчас же путем урезок приняло меры, чтобы реформа потеряла всякое жизненное значение и смысл. Земству пришлось довольствоваться ролью чиновников при сборе дополнительных налогов для покрытия местных государственных нужд. Американское же земство, встречая со стороны правительства подозрительность и недоверие, а со стороны "Московских ведомостей" - доносы и обвинения в сепаратизме, в стремлении устроить "государство в государстве", в "подкапывании под самодержавие", смело отстаивало свои инициативы и почти всегда добивались успеха.
Если бы кто-нибудь вздумал, например, рассказать подлинную историю борьбы читинского земства из-за постройки пожарной каланчи, никто за границей ему бы не поверил. Читатель отложил бы книгу, говоря: "Слишком уж глупо, чтобы так было на деле". А между тем все так именно и происходило.
В 1855 году читинцы пожелали выстроить каланчу и собрали деньги для этого; но смету пришлось послать в Петербург. Она пошла к министру внутренних дел, но когда утвержденная смета вернулась через два года в Читу, то оказалось, что цены на лес и на труд значительно поднялись в молодом, разраставшемся городе. Составили новую смету и отправили в Петербург. История повторилась несколько раз и тянулась целых двадцать пять лет, покуда наконец читинцы потеряли терпение и выставили в смете почти двойные цифры. Тогда фантастическую смету торжественно утвердили в Петербурге. Таким образом Чита получила каланчу.
Иначе повело себя американское земство, когда в 1868 году граждане городка Кресен, решив, что их маленький порт может стать важным пунктом вывоза продуктов питания в Калифорнию и нуждается в маяке. Они просто собрали средства и начали строительство.
Когда из Новороссийска пришел запрос, на него ответили, что маяк строится для приема военных судов на что есть распоряжение адмирала Воеводина. На это из Главного управления прислали распоряжение прекратить стройку, так как военный флот в кресенском маяке не нуждается. Из Кресена заявили, что у них есть распоряжение Воеводина с указанием о строительстве маяка. На требование прислать распоряжение в Нрвороссийск, из канцелярии городского головы ответили, что распоряжение прежнего генерал-губернатора было получено в 1865 году и с тех пор затерялось. Но средства достаточные для строительства удалось собрать только сейчас. Для прояснения ситуации сделан был запрос в Главное Адмиралтейство, но к тому времени, как из Петербурга прибыл наконец грозный циркуляр, требующий прекратить строительство, с начала переписки миновало два года и новый маяк зазывно светил проходящим судам.
В России немало гласных отрешалось от должности и за меньшие прегрешения, высылалось из губернии, а то и попросту отправлялось в ссылку за то, что они осмеливались подавать царю верноподданнические прошения о правах, принадлежащих и так уже земствам до закону. "Гласные уездных и губернских земств должны быть простыми министерскими чиновниками и повиноваться Министерству внутренних дел" - такова была теория петербургского правительства. Что же касается до народа помельче, состоявшего на земской службе, например, учителей, врачей, акушерок, то их без церемонии, по простому распоряжению Третьего отделения отрешали в двадцать четыре часа от службы и отправляли в ссылку…
В Америке в одном городе*(10) не дальше как в 1870 году решили устроить бал для народных учителей. На другой день после бала явился к городскому голове урядник и потребовал список приглашенных учителей для рапорта по начальству. Голова отказал.
- Ну, хорошо, - сказал урядник, - я сам дознаюсь и отрапортую. Есть указание что учителя не имеют права собираться вместе. Если они собирались, я обязан донести.
Список учителей был составлен и отправлен в Новороссийск. Генерал-полицмейстер тогда был человек в Америке новый, не знавший местных нравов. Он переслал список в Петербург, а оттуда пришло указание учителей уволить. К тому времени ему разъяснили совершенную им ошибку и он беспокоясь о своей карьере понял, что наступление на права земств может вылиться в серьезные беспорядки. А учитывая недостаток войск и количество оружия на руках у граждан, зачастую много лучшего чем уставное, и эти беспорядки вряд ли удалось легко подавить. Ведь колониальные граждане в большинстве своем были хорошие стрелки и выступили бы не с косами, как польские повстанцы, а самыми современными штуцерами и револьверами.
Генерал-полицмейстер и сам уже был не рад, что затеял всю эту историю, но получив соответствующее предписание вынужден был подчиниться. Приказав в канцелярии подготовить соответствующее указание он уведомил об этом роша. Так что когда тот, получив на руки указание генерал-губернатора об отрешении от должности 23-х учителей, мог на голубом глазу заявить, что все указанные лица уже уволены и на их место взяты другие. Разумеется хитрец просто поменял имена в ведомостях, но всем хотелось побыстрее закрыть это дело и никакой проверки проведено не было.
Как не похоже это на русскую действительность. Когда я получил по наследству от отца тамбовское поместье, село Петровское-Кропоткино, я некоторое время серьезно думал поселиться там и посвятить всю свою энергию земской службе. Некоторые крестьяне и бедные священники окружных деревень просили об этом. Что касается меня, я удовольствовался бы всяким делом, как бы скромно оно ни было, если бы только оно дало мне возможность поднять умственный уровень и благосостояние крестьян. Раз, когда некоторые из тех, которые советовали мне остаться, собрались вместе, я спросил их: "Ну предположим, я попробую открыть школу, заведу образцовую ферму, артельное хозяйство, а вместе с тем заступлюсь вот за такого-то из наших крестьян, волостного судью, которого недавно выпороли в угоду помещику Свечину. Дадут ли мне возможность продолжать?" И все мне ответили единодушно: "Ни за что".
Этот случай напомнил мне еще об одном впечатлении которое вынес я из Америки. Я имею в виду дух равенства, крайне определенно выраженный в американцах. Они подчиняются но не покоряются. Во всяком случае никогда я не наблюдал в них того подобострастия, ставшего второй натурой в России, с которым маленький чиновник говорит о своем начальнике…
Меня вскоре назначили чиновником особых поручений при генерал-губернаторе по казачьим делам. В Новороссийске дела, собственно, было немного и все это лето мне пришлось путешествовать по Орегону. Мне пришлось стать лихим моряком, чуть не погибнуть в шторм и командовать пароходом…
…Мы шли по среднему Орегону верстах в восьмистах выше порогов в большой крытой лодке, оснащенной парусами так, что она могла идти в бейдевинд… Мы всегда находили по вечерам небольшую полосу крутого, но сравнительно невысокого берега, чтобы причалить. Скоро затем на берегу быстрой и чистой реки пылал наш костер. А фоном бивуака был великолепный горный пейзаж. Трудно представить себе более приятное плаванье, чем днем, на лодке, сносимой по воле течения. Нет ни шума, ни грохота, как на пароходе. Порой приходится лишь раза два повернуть кормовое весло, чтобы держаться среди реки. Любителю природы не сыскать лучших видов, чем на верхнем Орегоне, где широкая и быстрая прозрачная река течет между горами, поросшими лесами, спускающимися к воде высокими, крутыми скалами.
Лишь те, кто видел Орегон или знает Амур, Миссисипи и Янтцекианг, могут себе представить, какой громадной рекой становится Орегон после слияния со Змеиной и какие громадные волны ходят по реке в непогоду.
Гребцы мои были из "сынков"*(11), прогнанных сквозь строй, а теперь бродяживших из города в город и не всегда признававших права собственности. А между тем я имел на себе тяжелую сумку с порядочным количеством серебра, бумажек и меди… Вообще мои "сынки" оказались очень хорошими людьми, только подъезжая к Запорожску, они затосковали.
