– Иди!- сказал он, – Дам тебе мешковину! Завесишь проход!
Я поднялся и пошел следом за ним. Амбразуру я закрыл пустыми ящиками, щели заткнул сеном (и присыпал их сверху снегом). В проходе повесил распоротый мешок. У меня получилась отдельная, однокомнатная квартира, с лежанкой на дне окопа на мягкой подстилке и одеялом из нескольких, скрепленных проволокою, мешков. Это была по моим фронтовым понятиям царская постель. О такой постели может только мечтать настоящий окопник. В моей кибитке с промерзшими стенами было исключительно тихо, уютно и тепло. Под боком взбитое пахучее сено, сверху мешковина, – Ложись и умирай! Блаженство и рай! Чистый морозный воздух, ни какой тебе стрельбы, ни вызовов, тебя не требуют к телефону, ни какой тебе матерщины командира полка. Такая небесная благодать, что сам Христос в исподних мог позавидовать мне. Сверху, говорят, он все грехи наши видит. Никто меня тут не трогает, не обругивает и не кричит. Спи сколько влезет. Слышал я здесь один только окрик, когда повар-солдат кликал меня на обед.
– Эй, капитан! На завтрак (давай) иди! Даже слышать такие слова было неприлично. Завтрак считай подадут из трех блюд!
4.
Сначала селедочка с лучком на постном масле, потом картошечка тушеная с мясцом и сладкий чай в накладку. Сахару сколько хочешь клади. Хлеб не мерзлый (как у нас), а мягкий и свежий. С армейской пекарни каждый день поступал. Тепло в моем понятии это не жар раскаленной печки. Тепло это когда оно сидит внутри тебя. Когда оно в самом человеке после сытной еды шевелится. Когда не бегают мурашки по спине и не застывает костный мозг в переохлажденном позвоночнике, когда на губах и в руках нет противной дрожи (никакой). После завтрака вернешься к себе, придешь, ляжешь, пошевелишь какой-нибудь частью тела, под боком мягко и тепло. Лежишь м чувствуешь тонкий запах зеленой травки и льняной мешковины. Закроешь глаза и как будто видишь над собой светлое небо, дух полевых цветов и дурманящий запах трепанного льна. От запахов душа заболит, от сладостных воспоминаний заноет (у тебя в пятки ушла). Нам окопникам и малое кажется раем. А этим штабным невдомек, как и в каких условиях воюют их братья славяне (и окопные младшие офицеры). Они о войне судят по себе. Я вполне был укрыт от холода и у меня впереди была целая неделя. Ровно семь дней, то есть столько, сколько я прогулял. Какая-то семерка вертелась за моей спиной, хотя я был истинно русским человеком, а не каким-то пархатым евреем. Командный бункер располагался справа от моей берлоги. Левее, как я уже говорил, находился навес для повара, кухни, склад и конюшни. Мне до кухни рукой подать. А штабным надо было идти мимо меня на завтрак, обед и ужин. Здесь по утоптанной тропе ходили два полковника, подполковник и несколько майоров. Вечером после всех я как обычно явился к повару за своей порцией похлебки из лапши. Старик посмотрел на меня сердито и покачал головой. Потом он постоял, подумал о чем-то и велел мне на ужин явиться через час.
– Ступай погуляй! У штабных сейчас променаж после ужина перед сном. Штабные уйдут, тогда ты и приходи. Расскажешь мне про войну! Поужинаем вместе!
Мне было не к спеху. Я пришел через час как он сказал. Старик достал два стакана, протер их полотенцем, висевшим за поясом и налил в них из бутылки. Он пошел куда-то, принес высокую, квадратную банку американского бекона и предложил выпить.
5.
– Ты не стесняйся! Московская с белой головкой! Хлебать лапшу мы с тобой сегодня не будем, закусим беконом. Пробовал когда? Вот на вилку цепляй и к верху тащи.
Мы сидели за столом, он наливал понемногу, мы закусывали беконом и я рассказывал про окопы, про солдат и про войну. Должен сказать, что ничего вкуснее бекона я ничего подобного не пробовал. Длинные плоские полоски были необыкновенно вкусны. Так казалось мне тогда. Кругом была разруха и голод. Бекон остался в моей памяти как райская еда. Я рассказал ему про войну, про то как живут, воюют и умирают простые солдаты, про то как я и за что сюда попал.
– Первый раз вижу живого человека, как он может спокойно спать в мерзлой земле. Вот думаю с фронта человек, не чета нашим штабным чистоплюям.
Слышал я во время обеда подполковник рассказывал про тебя. Все удивлялись как ты сам добровольно попросил разрешения жить и спать в пулеметном голом гнезде. Думали все, что ты в первую ночь замерзнешь, отдашь здесь концы. Через неделю наконец явился сам хозяин. Повар поманил меня пальцем и сказал, не отрываясь от работы:
– Ты теперь сюда вместе со всеми ходи! Видишь, сам приехал! Понял!
– Я тебя отец с полуслова понял. Спасибо за прошлое! В тот день меня к генералу не вызывали (к вечеру меня вызвали к генералу). Я ждал этого вызова каждую минуту. Хлопнет дверь, и я думаю что идут за мной. Сейчас позовут и будет решаться моя судьба и биография. Время как бы остановилось. Прошла ночь, наступил рассвет, штабные пошли на завтрак. Меня никто не вызывал. День прошел, а меня по-прежнему не трогали. И только к вечеру подполковник, возвращаясь с ужина, окликнул меня.
– Я докладывал про тебя генералу, он сказал пусть подождет. Завтра утром он вызовет тебя. Будь на месте, я тебя позову. Подполковник ушел, а я пошел в свою дыру готовиться к вызову. Я долго ворочался и многое передумал. Далеко за полночь я незаметно уснул.
6.
Ночью я открыл глаза, поднялся и вышел. Над головой висело чистое звездное небо. Часовой топтался на месте, постукивал сапогами, переступал с ноги на ногу. Вот языка брать! Проще делать нечего! Пока он руки высунет из рукавов на него можно мешок пустой набросить, завязать по бокам и на шее верёвочкой перетянуть. Веди его куда хочешь. А если ему петлю на шею накинуть, можно в пулеметный окоп завести, за столб как ишака привязать (и подтянуть к амбразуре). Стоять будет и не рыпнется. С остальными дальше всё элементарно и просто пойдет. Заходишь в бункер и по одному уколом ножичка (в горло, чтобы не пикнул). А там и дощатая дверь, где хозяин лежит обняв милашку. Им только сказать (надо):
– Встаньте лицом к стене и руки на голову.
Вот это капитан! Вот это разведчик! Нечего сказать, потешил! Прощаем тебе самовольную отлучку за такую лихую операцию. Ты можно сказать самого полковника Гельминга и его постельную потаскуху прямо из постели тепленьких взял.
Над оврагом подул снежный ветер. С крутого обрыва сорвало куски белого снега. Холодная жгучая пыль ударила по глазам и в лицо. Ударила, перехватила дыхание и так же неожиданно стихла. Я закурил, присел на край, торчащего из земли бревна, огляделся ещё раз кругом, посмотрел на далекие звезды и задал себе вопрос.
Ну что капитан? Ночь перед Рождеством?
Вот так однажды в жизни человека перепутываются и резко меняются его пути и дороги. Было уже светло.
– Капитан! – услышал я голос подполковника. – Быстро к генералу!
Через мгновение я стоял около него. Мы прошли через первую дверь, вошли в темный, рубленный из бревен, коридор, где по обе стороны сидели при свете коптилок телефонисты.
7.
– Разденься и подожди (здесь). Я скажу, когда генерал позовет. Я откашлялся, сплюнул в угол, чтобы чистым громким голосом доложить как положено. Затянул поясной ремень на три дырки потуже, расправил складки гимнастерки на животе. Я приподнялся на носках, оторвал пятки от пола, попробовал ноги, они были как пружины, теперь я стоял спокойно и ждал сигнала подполковника. Я стоял перед дверью, за которой дальше в глубине бункера под землей располагалось укрытие генерала. Дверь приоткрылась, я увидел движение руки.
– Давай, быстро!
Я пригнулся, шагнул через порог, прошел рубленную колоду из тесанных бревен, снова пригнулся и вошел в комнату. В большой светлой комнате было несколько человек. Среди них старшие офицеры и полковники. Стоял генерал или сидел за столом, трудно было сказать. В лицо я его раньше не знал и во время приезда не видел. По середине комнаты стоял, заваленный бумагами и картами, большой стол. Я предполагал, что генерал должен быть где-то здесь около стола, склонившись над картой. Строевым шагом я двинулся вперед, ударяя со всей силой подошвами сапог по деревянному полу. На резкий звук моего шага все разогнулись, повернули головы в мою сторону и некоторые даже выпятили грудь. В них, в некоторых старых вояках, чувствовалась строевая выправка (давно ушедших лет). Пока я шел и чеканил шаги шарил глазами, соображая где мне нужно встать и лихо ударить каблуками, подполковник мне кивком головы показал и я увидел в стороне у стены сидевшего генерала. Половые толстые доски гудели у меня под ногами. Давно здесь не слышали подобного грохота, сюда входили на цыпочках и выходили пятясь задом к двери. А в меня в училище крепко вбили кол строевой подготовки. Доски не земля. По ним что ни шаг, то удар, то выстрел.
