А впрочем… Один подарок все же есть. Хотя и не совсем правильно я выражаюсь. Отправленные к Ратмиру Карнаухому гонцы не просто нашли его, он сейчас уже поблизости от нас. И ждет приказа, что делать дальше. Молодец Карнаухий! Все правильно сделал… Многие на его месте банально рванули бы на соединение с нами. Это был бы верный, правильный шаг. Но не самый лучший из возможных. Зато затаиться на некотором отдалении, после чего отправить гонцов с требованием указаний – это самое оно.
У Ратмира пять тысяч как бы конницы. «Как бы» – это по причине того, что примерно половина в седле держатся так себе. Но и этого должно хватить. Здесь конница почти бесполезна, мы сами об этом заблаговременно позаботились. Зато поближе к лагерю противника… О, это может оказаться просто великолепным тактическим ходом. У них ведь кони не в укрепленном месте, а пасутся себе, пусть даже и под охраной. Много-много коней. А охрана, она ведь понятие относительное. Да, способна уничтожить малые силы противника, задержать на некоторое время более крупные. И, само собой, дать знать, что на табуны напали, что требуется помощь.
Вот только откуда эта самая помощь возьмется, если нападение случится в разгар битвы? То-то и оно! Так что гонцы поспешили обратно к Карнаухому, но не просто так, а с четкими указаниями. А уж зная Ратмира, можно быть уверенным, что он не оплошает, сумеет затаиться и ждать. Потом же придет время действовать.
Интерлюдия
Август (Зарев), 990 год, Польша, близ крепости Накло
Повесить, четвертовать, сжечь живьем на медленном огне… Именно это желал сделать с Мешко Пястом Конрад, герцог Швабский. И было за что. Именно из-за его упрямства и желания во что бы то ни стало использовать конницу был потерян весь вчерашний день. Попытки найти свободные для конницы пространства ожидаемо заканчивались обстрелом со стороны славян, унося жизни пытающихся исполнить приказ князя Мешко.
И полное нежелание поляка внимать голосу рассудка, доверить ему, имперскому герцогу, управление войсками. Нет и все! Любой приказ будет исполнен лишь тогда, когда и он, князь Польский, с ним согласится.
Разрази гром небесный гордеца и упрямца! Именно с такой просьбой обратился Конрад к небесам в своей вечерней молитве. Командовать войском должен один. Один! Как только двое пытаются тянуть каждый в свою сторону, сила собранного войска падает. И именно это происходило сейчас. О нет, сам Конрад был достаточно благоразумен для того, чтобы отойти в сторону ради успеха общего дела. Но только не в том случае, когда уступив, отдал бы командование человеку, не способному хорошо это делать. А Мешко Пяст командовал плохо. Или просто недооценивал врага, невзирая на все ранее случившееся? Впрочем, это не было важным.
Затем был бой. Неудачный, когда сначала польская конница, все же не спешившаяся целиком, попала в ловушку, куда ее заманили конные стрелки славян, двигавшиеся по известным лишь им узким проходам. Затем их выдвинутая вперед часть войска с большим числом стрелков. Их нужно было разбить: с этим ни он, ни маркграфы Мейсена и Нордгау не спорили. Но здесь уже враг проявил свои сильные стороны. Их военачальник использовал главное – «греческий огонь» во всех его видах. Доставляемый при помощи метателей-катапульт, глиняных сосудов, метаемых вручную из глубины строя… Наконец эти колесные машины-метатели, явно сделанные на основе византийских, но вместе с тем совершенно другие. И постоянный обстрел из чересчур мощных арбалетов. Ими, казалось, были вооружены почти все воины у славян.
Вот они, два вида арбалетов. Лежат перед ним, навевая очень печальные мысли. «Лук» из стали, а не из дерева, причем на обоих. Какая-то конструкция из дерева, которую вражеские стрелки перед выстрелом упирали в плечо. Вроде бы так лучше целиться… И у одного из арбалетов еще и тетива натягивается с помощью механизма. Необычно. Странно… Но действенно. Только вот находящиеся при войске священники сразу заклеймили эти арбалеты «дьявольским оружием», с которым добрым христианам воевать нельзя. Из-за того, что из такого оружия любой крестьянин может пробить доспех благородного рыцаря. Они, конечно, сами по себе ничего не значат, но если церковь подхватит эти крики… тогда будет плохо. И не только церковь, но и многие рыцари подхватят. В этом сомневаться не приходилось. А значит, он должен будет постараться убедить и императрицу-мать, и других значимых персон империи, что такое отношение к оружию недопустимо.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Но все это потом, после битвы, которую им необходимо выиграть. Пусть первый натиск на славян был теми отбит, но это лишь начало. Начало… Жаль, что теперь простые воины боятся. Боятся смерти в огне, от которой погибли многие их товарищи. Хорошо еще, что воинов империи пламя не успело опалить. Они видели это лишь со стороны. Видели далеко, а не рядом с собой, не унюхали смрад горелой плоти и не были оглушены истошными криками менее везучих соседей по строю.
Вот они: Мешко, его сын Болеслав, их военачальники, а именно Войцех Малиновский, Кшиштоф Хмелевский и Симон Квасинский. Все пришли, а на лицах видны как недоумение с гневом, так и… проблески понимания, что сражение складывается куда хуже, чем они рассчитывали.
– Что скажете, князь? – сразу же набросился Конрад на Мешко, не давая тому и рта раскрыть. – Славяне дикари, варвары, их будет легко разбить? Вы еще совсем недавно это говорили!
– Я… ошибся, герцог, – выдавил из себя князь Польский. – Эти язычники оказались сильнее, чем мы думали.
– Наши люди боятся снова идти в атаку, – проворчал Хмелевский, лицо которого то и дело искажалось в гримасе. – Я понимаю их. Я был там… Я видел, как люди превращались в живые кричащие факелы. Так должно сжигать ведьм, колдунов, жрецов идолопоклонников. А здесь… Матка боска! Верные рабы божьи не должны умирать вот так!
Малиновский и Квасинский согласно закивали. Пусть они и не были рядом с буйством «греческого огня», но и на них это подействовало. Симон Квасинский еще и подлил масла в огонь, сказав:
– Кое-кто из простых воинов подбивал других бежать, куда глаза глядят, только бы подальше от этого. Их сейчас бьют кнутом, но… Войско ропщет. Потому их и не вздернули, а всего лишь кнутом. Но это не пугает. Пугает огонь!
Выслушав этот крик души, герцог Швабский, малость поразмыслив, ответил:
– В обозе было вино. Каждому дать. Это притупит страх. Пообещать золота. Часть выдать уже сейчас. Всем выдать, начиная с тех, кто был рядом и видел действие «греческого огня». Не скупитесь, князь!
– Может, серебра хватит… И то много…
– Можно и серебра, – согласился Конрад, но тут же уточнил. – Не скупитесь! Вино, звонкая монета, да побольше. Иначе ваши воины разбегутся, не дойдя до вражеского строя. Если уж ваш приближенный до сих пор без содрогания вспоминать не может, что мы хотим от простого воина.
Имперский герцог из прочитанных им книг знал, что нет ничего хуже для военачальника, чем когда его воины боятся врага больше любых наказаний от командования. В таких случаях нельзя угрожать, можно лишь убеждать, а еще лучше осыпать утративших боевой дух деньгами и обещаниями. Это еще полководцы времен Юстиниана Великого в воспоминаниях своих писали. Да и до него было. Вот и сейчас случилось подобное. А этот… еще спрашивает, нельзя ли денег поменьше потратить.
Погрузившись в не самые приятные мысли, Конрад упустил начало безобразной склоки между маркграфом Эккехардом Мейсенским и Болеславом Пястом. Последний, как оказалось, нелестно высказался насчет того, что имперские войска пока еще никак себя не проявили, но их предводители почему-то порываются командовать всем войском. На что получил очень резкую отповедь, суть которой была в том, что его хваленые поляки пока что проиграли все без исключения сражения с войсками Хальфдана Киевского, да и в этом сражении уже многое испортили. И вообще, если империя вернется в свои земли, то Польшу князь Хальфдан просто скушает, как праздничный пирог, начиненный жирной и нежной дичиной.
