— А теперь — довольно! Пустые воспоминанья! Бабьи чувства — вот что это! Я же говорил, что теперь то совсем немного осталось, и что же ты? Еще несколько дней и ты смог бы занять место этого хм… «негодяя».
Мистэль открыл глаза, и тут обнаружил, что может довольно хорошо видеть. Воздух был наполнен сероватым свеченьем, и в этом свечении высилась над ним знакомая, расплывчатая фигура из снов. Этот кудесник говорил:
— Не смей выкрикивать свои гневные речи. Я, ведь, столько ради тебя старался, и не допущу, чтобы все пошло прахом, из-за какой-то глупости; из-за каких-то пустых чувств! Сейчас ты сам кое-что увидишь…
И вот, перед Мистэлем раскрылось виденье: он в белом сиянии, перед благоговеющей толпой, он во главе огромных армий стоит над поверженными государствами, и… завтрашний день, он кричит что-то, его бьют, пинают, бросают в него камнями; наконец — подвергают страшной казни: перед огромной толпой разрывают раскаленными клещами на части. А перед этим он видел сожжение Аннэки — он еще вопит что-то, но уже не похож на человека: наконец — остается только бессвязный, животный вопль.
— Достаточно? Понял теперь, что тебя ждет? И на что надеешься — на загробную жизнь? На то что там у вас новая встреча будет? Не будет никакой загробной жизни, ни какой встречи — от боли обезумеешь, этим все и закончится.
— Не его, а сердце слушай. — говорила Аннэка.
Темный человек сделал шаг к Мистэлю, взял его за руку, потянул к себе, говорил:
— Ты чувствуешь себя слабо, но стоит тебе только отказаться от всех этих бредней, стоить только ко мне обратится, и получишь исцеление — все вернется, в этом будь уверен, а через несколько дней получишь все-то, к чему все это время стремился…
— Мистэль, милый друг мой, ради детства нашего, ради любви, а вспомни, как мы навстречу звездному дождю бежали…
И вот пришло воспоминанье — это никогда не вспоминал Мистэль, а теперь, словно врата распахнулись, и бросился он туда, навстречу свету.
В ту ночь, не спалось маленькому Мистэлю, чувствовал, он приближение какого-то чуда, а тут услышал, как с улицы закричали разные голоса:
— Звездопад! Смотрите, какой звездопад!
И мать, и отец вышли тогда на крыльцо, а мать тогда вздохнула громко: «Красота какая!». Конечно же, дальше Мистэль не мог оставаться на печке — о тихо пробрался, выпрыгнул в открытое окно, через сад, через забор, и вот уже несется по улице, где, так же и многие его друзья, и жители деревни — все стоят задравши головы, его никто и не видит, а он подбежал тогда к дому, где Аннэка жила, и ее увидел, схватил за руку, за собою, что было сил повлек, а она засмеялась вместе с ним…
Через несколько мгновений деревенька осталась где-то за их спинами, а они летели что было сил среди пышных трав, дышащим, теплом оставшихся от дня. А над ними — какой же был звездопад! Казалось — будто они с огромной скоростью летят, среди светил, и больших и малых — каждый росчерк казался мягким прикосновением, чего-то далекого, таинственного, манящего к себе. Они бежали долго-долго, до тех пор, пока под ними не раскрылся обрыв — там, в метрах пятнадцати под ними текла широкая, успокоенная река — тогда же им показалось, что это — край земли, и открывается под ними бесконечности — они верили в это, и со смехом, крепко держась за руки, прыгнули в бесконечность. Они летели вниз головами — однако, им казалось, что они стремятся вверх, навстречу светилам. Какое стремительно приближенье, все потонуло в серебристом сиянии, в чарующем пении, которое было плеском воды, но им то показалось, что это голоса звезд — лишь несколько мгновений это продолжалось, а затем они, все еще держась за руки, выплыли на поверхности реки, среди отраженных звезд, подняли головы, но звездопад уже прекратился. В деревню они вернулись вместе с зарею, мокрые, уставшие, но счастливые…
Вот это и вспомнил Мистэль, и, не правда ли: кто бы ни хотел пережить подобное?.. Тогда, несмотря на слабость, он улыбнулся: крепче перехватил руку Аннэки, и проговорил, что теперь он воскрес…
Однако — на этом испытания той ночи не окончились. Вновь и вновь видел Мистэль богатства, которые сулил ему темный человек, вновь и вновь видел грядущие мученья — до самого утра в сердце его происходила борьба, и несколько раз он почти сдался, и, верно, темный все-таки одержал бы победу, если бы не голос Аннэки. Но вот почувствовал он, что где-то там, за этими стенами, расправила свои крылья утренняя заря — это придало ему сил, и тогда темный человек, полня воздух проклятья, суля ему страшные мученья, отступил.
А затем их повели на площадь: все огромное ее пространство было заполнено угрюмой, молчаливой людской толпою. Они с ненавистью смотрели и на палачей, и на Мистэля, который сам недавно был самым жестоким из всех палачей. К нему поднесли «негодяя» (он уже не мог передвигаться далее чем на несколько шагов).
— Ну, что одумался?
— Да — теперь окончательно решил. — отвечал Мистэль, глядя ни на «негодяя», но на зарю. — Пойду с нею до конца. Она меня все это время любила, она меня спасла.
«Негодяй» даже зубами заскрежетал, велел Мистэля связать, и прямо на его глазах устроить сожжение. А юноша уже знал, что это ему уготовлено, стоял, прикрывши глаза, вспоминал облик Аннэки, и видел сияющее, живое, любящее его облако — верил, что будут они вместе. И где-то поблизости слышался ее голос — еще более сильный, нежели прежде:
— Вспоминай меня — и в мученьях, и во тьме — я буду твоей путеводной звездой. Лети за мной, верь в спасенье:
— Я помню детство, сумрак ночи,Небес бездонную красу,И как светил далеких очиРоняли слез своих росу.
Как мы, обнявшись, там бежали,Навстречу утренней заре,Как в стоге сена там мечталиО нескончаемом добре.
Как через сумрак проходили,Ловя в ладони звездопад,Как дух в ту бездну устремили,Пройдя веков-миров парад.
Эти строки кружили перед Мистэлем, они падали, смеялись звездами, ласкали его, и он не чувствовал, что делали потом с его телом, просто — в одно мгновенье его дух стал свободным. Так же и не знал он, что через несколько дней «негодяй» был сметен, и воцарился законный наследник — младший сын покойного государя. Не знал он, что наступили для королевства золотые годы; не знал, что никто так и не узнал о его покаянии, и имя его еще долго поминали лихом — он ушел в то бытие, о котором много гадают, но о которым толком так ничего и не известно…
То, что называется земной жизнью, стало лишь сном — расплывчатым, уходящим в небытие сном…
Священным сном, в котором он встретил Аннэку.
* * *
Когда Робин только начал рассказывать, воины еще шумели, еще требовали крови, один даже полез, замахнувшись клинком, на Хэма, однако, этого буяна оттащили. С каждым мгновеньем, становилось тише; наконец — никто уже ни говорил ни слова; а, ежели и шевелились, то только по сторонам оглядывались, на мрак, который вокруг густел.
Последние слова Робин произнес тихо-тихо, однако — каждый их отчетливо слышал, каждый вздрогнул — взглянул на своего соседа — воцарилась тишина, и никто из них не мог вспомнить, по какому поводу они шумели прежде.
Где-то в середине рассказа, костер прогорел (как раз, когда Мистэль попал во дворец), а, когда вновь появилась Аннэка — кинули на угли хворост; пламень занялся, разгорелся в полною силу; когда звучали стихи, и вот теперь вновь одни только угли остались, и они затухали… сужалось робкое, высвеченное ими пространство. Тишина тянулась и минуту, и другую; наконец — кто-то решился спросить:
— А что ж дальше то?
— А дальше… — Робин задумался. — Да кому ж ведомо? На этом, обычно, все преданья и заканчиваются…
И вновь стал нарастать рокот голосов — на этот раз в них не было гнева, но все они обсуждали слышанную историю, что-то в ней нравилось, что-то нет — но уж об убийстве Хэма никто и не помышлял — казалось это чем-то таким далеким, лишним.
Спустя еще некоторое время, раздался чей-то голос:
— Теперь и стихи можно. Рассказывай все, что хочешь…
Робину главное было начать: истории, и все, конечно же, про любовь, так и рвались из него; он и впрямь собрался рассказывать пришедшее тут же стихотворение — да взвыли волки. Вой был голодный, злой — голосов было очень много, а главное то (и все это разом поняли) — что не простые то были волки, но призраки. Откуда-то из мрака, из задних рядов раздались испуганные крики:
— Идут, идут! Да это же те самые, которых мы давеча порубили! Призраки! Не помогут клинки!.. Сколько же их!..
Но тут громко, тьму разрывая, вскричал сын Троуна:
— Что — страх в ваших голосах?! Вы, воины северной земли испугались?! Да дети будут стыдится таких отцов!..
— Мы ли боялись живых?! Но это же призраки!.. Как же они воют!.. И они все ближе… Да сколько же их, право!..
