30. (1) После македонян, с согласия и по настоянию римлян, ввели афинян, которые столь много претерпели от жестокости и варварства царя и по справедливости имели причины выступить против него. (2) Горько сетовали они на содеянное Филиппом, разорившим и опустошившим их земли. «Не на то пеняем мы, – сказали они еще, – что обошлись с нами как враги с врагами, ибо война есть война; (3) законы ее разрешают выжигать поля, рушить дома, угонять людей и скот, и претерпеть все это – скорее беда, нежели бесчестье. (4) Мы на то пеняем, что человек, называющий римлян чужаками и варварами, сам попрал законы божеские и человеческие. Разоряя страну, сначала кощунственно поднялся он против подземных властителей, а потом посмел поднять руку и на богов небесных! (5) В афинских пределах разрушены все гробницы, все памятники умершим; останки предков наших выброшены из могил и лежат, разбросанные по земле. (6) Некогда высились храмы среди тех скромных хижин, маленьких крепостей и селений, что были колыбелью Афин. Всегда чтили у нас эти святыни и даже после, когда все стали жить единым городом127, предки наши не предали их запустению. (7) Теперь по приказу Филиппа взяты они в огненное кольцо, а от изваяний богов остались одни лишь обломки, обгорелые и бесформенные. (8) Вот, что сделал Филипп с Аттикой, с прекрасным и некогда цветущим краем. И то же будет, если не остановите его, с Этолией, да и со всей Грецией. (9) И сам город наш подвергся бы той же участи, если бы римляне не пришли нам на помощь. Нечестивец грозит обиталищам богов, охраняющих город, – храму Минервы, защитницы крепости, храму Цереры в Элевсине, Юпитера и Минервы в Пирее128. (10) Но мы силой оружия отбили натиск Филиппа, и тогда, поняв, что не добраться ему до наших храмов, в злобе своей обрушился он на святыни, единственною защитой коих и была их святость. (11) Вот и молим мы вас, этолийцы, заклинаем: сжальтесь над афинянами, идите войной на царя Филиппа, да поведут вас боги бессмертные и римляне, коих сильнее одни лишь боги».
31. (1) Тогда римский посол сказал так: «Сначала македоняне, а после афиняне нарушили задуманный ход моей речи. (2) Ведь, посетив множество союзных нам городов, дабы узнать о несправедливостях и бедах, учиненных там Филиппом, готовился я обвинять, но послы македонян обвинили здесь римлян и тем вынуждают меня защищаться; (3) ну а после того, что рассказали вам афиняне о царевых преступлениях и кощунствах, оскорбивших богов небесных и богов преисподней, найду ли я или другой кто найдет ли, что прибавить к словам их? (4) Подумайте и о том, что жители Киоса и Абидоса, Самоса и Ларисы, Эноса, Маронеи, Тасоса, Пароса, мессенцы в той самой Ахайе129, где мы с вами сейчас пребываем, сообщают о подобных же преступлениях, лишь более гнусных и ужасных, ибо к погублению городов этих Филипп имел более средств. (5) Что же до дел, которые царский посол поставил в вину нам, римлянам, то признаюсь, что одно оправдание им есть – слава. Он попрекал нас тем, что произошло в Регии, в Капуе, в Сиракузах. (6) В войне против Пирра легион, который жители Регия сами попросили для своей защиты, преступно поработил город, ему препорученный, вместо того чтобы его охранять. (7) Но разве одобрили мы подобное беззаконие? Разве не вернули мы силой преступный легион под свою власть? Разве не покарали его, заставив гибелью многих воинов искупить измену союзникам? Разве не возвратили жителям Регия их город, их земли, все их достояние, не восстановили законы их и не даровали свободу? (8) Сиракузы стонали под игом тиранов, и к вящему унижению города – тиранов-чужеземцев130. После почти трехлетней осады неприступной крепости, когда истощились силы наши на суше и на море, когда сами сиракузяне уже предпочитали оказаться в рабстве у тиранов, лишь бы избавиться от тягот войны, мы все же взяли город, и победа наша возвратила ему свободу131. (9) Не стану отрицать, что Сицилия – одна из наших провинций, что многие города ее, вступившие в союз с карфагенянами и вместе с ними воевавшие против нас, теперь платят нам налоги и подати; я не только не отрицаю этого, но, напротив, хочу, чтобы вы и все народы знали: участь каждого зависит от заслуг его перед Римом.
(10) Стоит ли нам каяться в том, что мы покарали кампанцев, если даже сами они на нас не могут сетовать? Ради них мы чуть ли не семьдесят лет воевали с самнитами, претерпевая не раз тяжкие поражения; (11) мы пошли на союз с ними, потом даровали им право брака и родства с нами132 и, наконец, римское гражданство. (12) Но когда настали тяжкие времена, они первые из всех народов Италии переметнулись на сторону врага, бесчеловечно истребили солдат нашего гарнизона, а после того как мы осадили их, возмутились и наслали Ганнибала на Рим. (13) И если бы даже следа не осталось от их городов, не осталось бы в живых ни одного жителя, то и тогда мог ли кто негодовать, мог ли сказать, что с ними обошлись незаслуженно жестоко? (14) Совесть терзала их за все преступления, многие добровольно лишили себя жизни; и таких было гораздо больше, нежели казненных нами. (15) Остальным же, чей город и поля мы, как уверяли здесь, захватили, мы предоставили земли и назначили места, где жить, и сам город оставили стоять невредимым; вы посмотрите теперь на Капую – можно ли поверить, что город этот был осажден и взят приступом? Да что там Капуя, когда и Карфагену, взятому нами с боя, дарованы мир и свобода! (16) Если и есть для нас опасность, то скорее в том, что, слишком милостиво обходясь с побежденными, мы сами как бы побуждаем их подняться против нас и попытать счастье в войне. (17) Вот что могу я сказать в оправдание римлян; а теперь – вот что в осуждение Филиппа. Вы живете неподалеку от Македонии и Филиппа знаете лучше нас – кровью самых близких родных запятнал он дворец свой, на нем кровь друзей и близких, а похоть его еще гнуснее его жестокости. (18) Что до вас, этолийцы, то в войну с Филиппом мы вступили для вашего же спасения, вы же у нас за спиной заключили с ним мир. (19) Вы, может быть, скажете, будто поддались страху, видя нас занятыми Пунической войной, и оттого подчинились силе царя; мы и вправду, страдая под тяжестью других, более важных забот, не стали продолжать войну, но ту, от которой откупились вы сами. (20) Ныне же покончивши милостью богов с Карфагеном, мы всеми нашими силами вступаем в Македонию, и вы можете снова стать друзьями нашими и союзниками, разве что предпочтете погибнуть с Филиппом, нежели победить с Римом».
32. (1) Как скоро речь Фурия склонила умы на сторону римлян, Дамокрит, претор этолийцев, который, как говорили, был подкуплен Филиппом, не стал выступать ни за тех, ни за этих, (2) а лишь заметил, что в решении столь важных дел особенно пагубна торопливость. «Раскаяться легко,– продолжал он,– да только поздно и проку в том нет, если скоропалительное решение уже принято, а переменить или поправить его нельзя. (3) Правильное решение созреет со временем, а пока что можно договориться так: законом действительно предусмотрено, чтобы касательно мира и войны постановления принимались на собраниях общеэтолийском и пилейском133, (4) однако не будет никакого нарушения, если теперь мы поручим претору созвать общее собрание, когда он сочтет, что пришла пора выбирать между войной и миром, а решения, там принятые, можно будет счесть приравненными к решениям этолийского и пилейского собраний и имеющими такую же законную силу».
И послов отпустили, не давши ответа, а Дамокрит почел, будто, так сказавши, сослужил согражданам своим великую службу, ибо теперь они могли выжидать – кому будет счастье, за тех и встанут. Вот каково дело было в собрании этолийцев.
33. (1) Филипп усиленно готовился к войне на суше и на море. Суда свои он стягивал к Деметриаде, в Фессалию. (2) Ожидая, что Аттал и римляне с флотом двинутся весной от Эгины, он, как и в предыдущие годы, командование судами и войсками на побережье поручил Гераклиду, (3) сам же занялся подготовкой сухопутного войска. Филипп уверен, что лишил римлян двух сильнейших союзников: с одной стороны – этолийцев, с другой – дарданов, ибо тем и другим нарочно для того посланный сын его Персей перекрыл дорогу, заняв ущелье близ Пелагонии. (4) Что же до консула, то он в это время уже не готовился к войне, а вел ее: он шел с войском через земли дассаретиев134, продовольствие, что скопилось у него в зимних лагерях, вез с собой и не расходовал, ибо окрестные поля давали достаточно, чтобы прокормить солдат. (5) Города и селения сдавались ему, какие по своей воле, а какие от страха; некоторые были взяты приступом, другие стояли безлюдные, ибо жившие здесь варвары бежали в ближние горы. (6) Консул некоторое время стоял лагерем возле Линка135, недалеко от реки Бев, и отсюда разослал фуражиров добыть зерна по амбарам дассаретиев. Филипп хорошо видел отчаяние и ужас жителей области; но не знал толком, куда направился консул, и послал отряд конников выяснить, по какому пути намерен двигаться враг. (7) В такой же неизвестности пребывал и консул. Знал, что царь покинул зимние квартиры, а куда идет, не ведал и тоже послал конников на разведку. (8) Оба отряда, выйдя с разных сторон, долго блуждали по стране дассаретиев и наконец оказались на одной дороге. И те и другие, заслышав голоса, звон оружия и ржание коней, конечно, поняли, что враг близко. Еще не видя друг друга, они изготовились и, едва сблизились, тотчас кинулись в бой. (9) Числом и храбростью были они равны, ибо оба отряда состояли из отборных воинов, и несколько часов кряду бились на равных. Кони и воины утомились наконец, и противники разошлись, – ни одна сторона не добилась победы. (10) Македонян погибло сорок и тридцать пять римлян. И воротились они – одни к своему царю, другие к своему консулу, – так ничего и не разведавши о расположении вражеского лагеря; (11) про это узнали от перебежчиков, чье предательство и легкомыслие во всех войнах помогают одной стороне раскрывать тайны другой.
