— Я сам в состоянии заплатить за свое пиво, — сообщает человек в яркой косынке.
Шэнди продолжает жаловаться Джесс, но при этом не смотрит на нее, а значит, все равно что разговаривает с собой.
— У нас на юге народ гостеприимный, так что извини, если обидел. Просто показалось, ты сегодня малость на мели, — говорит Марино, повышая слегка голос, чтобы его слышали все в баре.
— Думаю, тебе не стоит сегодня никуда ехать.
Джесс смотрит на Марино, потом на его стакан.
— В его жизни есть место только для одной женщины, так что пусть решает, — заявляет Шэнди, обращаясь к Джесс и всем, кто желает ее слушать. — Да и что он без меня? Кто, по-твоему, подарил ему ту штучку, что он носит на шее?
— Да пошел ты, — говорит незнакомец в косынке. — Вставь своей мамаше.
Джесс возвращается к бару и, сложив руки на груди, встает перед парнем в косынке.
— У нас здесь грубить не принято. Думаю, вам лучше уйти.
— Что? — Незнакомец прикладывает ладонь к уху.
Стул со скрипом отъезжает к стене, и Марино в три шага покрывает разделяющее их расстояние.
— Извинись, козел!
Взгляд у незнакомца колючий. Он комкает пятидолларовую бумажку, ту самую, что получил из автомата, роняет ее на пол и растирает каблуком, как будто это окурок. Потом шлепает собачонку, поворачивается к двери и, проходя мимо Марино, цедит сквозь зубы:
— Почему бы тебе не выйти на пару слов?
Марино идет за незнакомцем и его псом через грязную парковочную стоянку к старому чопперу, собранному, похоже, еще в далекие семидесятые, четырехскоростному, с кикстартером, выкрашенному в тон косынке огненной краской. Номерная табличка у него какая-то странная.
— Картонка. — Марино удивленно качает головой. — Самодел. Ловко, ничего не скажешь. Ну, говори, что хотел.
— Хочешь знать, почему я здесь сегодня? У меня для тебя сообщение. — Парень в косынке смотрит на пса. — Сидеть! — кричит он, и собачка покорно ложится на живот.
— В следующий раз пришли письмо. — Марино хватает его за грудки. — Дешевле будет, чем похороны.
— Не уберешь лапы, поквитаюсь так, что пожалеешь. Я здесь не просто так, потому лучше послушай.
Марино опускает руки. Все, кто был в салуне, высыпали на веранду и с интересом наблюдают за происходящим. Пес лежит на животе и тихонько поскуливает.
— Ту сучку, на которую ты работаешь, в наши края никто не приглашал, так что пусть возвращается откуда приехала. Передай как совет от человека, который кое-что может.
— Как ты ее назвал?
— А сиськи у этой дряни ничего. — Он складывает ладони чашечками и облизывает воздух. — Если не уедет из города, я их еще и на вкус попробую.
Марино с силой пинает мотоцикл, и тот падает на землю. В следующее мгновение он выхватывает из-за пояса джинсов «глок» сорокового калибра и приставляет к переносице незнакомца.
— Не глупи, — говорит тот. С веранды доносятся крики байкеров. — Выстрелишь, и твоя никчемная жизнь на этом закончилась. Сам знаешь.
— Эй! Эй!
— Ну, давай!
— Пит!
Глядя незнакомцу между глаз, Марино чувствует, что голова у него как будто отключается. Он передергивает затвор.
— Если убьешь меня — считай, сам покойник.
Парень в косынке держится, но видно, что ему уже страшно.
Байкеры на ногах, кричат. Краем глаза Марино замечает на парковке каких-то людей.
— Забирай свою рухлядь и уматывай. — Марино опускает пистолет. — Пса оставь.
— Черта с два я тебе пса оставлю!
— Оставишь. Дерьмово ты с ним обращаешься. А теперь двигай отсюда, пока я тебе третий глаз не сделал.
Мотоцикл с громким треском уезжает. Марино разряжает пистолет и сует его за пояс джинсов. Что с ним такое? Что на него нашло? Ответа нет, и от этого становится страшно. Он наклоняется, гладит пса по спине, и тот благодарно облизывает ему пальцы.
— Найдем тебе кого-нибудь, не беспокойся.
Ногти врезаются в ладони. Марино смотрит на Джесс.
— Пора что-то делать, — говорит она.
— Ты о чем?
— Сам знаешь о чем. О той женщине. Я тебя предупреждала. Она тебя унижает, подгоняет под себя. Посмотри, что с тобой стало. Ты с ней всего неделю, а уже хватаешься за оружие.
У Марино трясутся руки. Он смотрит на нее, чтобы она могла читать по его губам.
— Глупо, правда, Джесс? И что теперь? — Марино треплет пса по холке.
— Сделаем из него салунного пса, так что когда этот парень вернется, ничего хорошего его не ждет. А вот тебе надо быть поосторожней. Заварил кашу.
— Ты раньше его видела?
Джесс качает головой.
Шэнди стоит на крыльце. Почему она осталась там? Он едва не убил человека, а она даже не спустилась с веранды.
ГЛАВА 10
Где-то в темноте, неподалеку, лает собака, и лай становится все громче, все настойчивее.
Прислушавшись, Скарпетта улавливает стук двигателя — это «роудмастер» Марино. Чертову железяку слышно за несколько кварталов — сейчас она на Митинг-стрит и направляется на юг. Через несколько секунд мотоцикл с ревом врывается в узкий переулок за ее домом. Пил. Она поняла это по голосу, когда говорила с ним по телефону. Он становится несносным.
А Марино нужен ей трезвым — чтобы разговор получился продуктивным. Возможно, самый важный из всех их разговоров. Она ставит кофейник, когда Марино сворачивает на Кинг-стрит. Еще один поворот влево, и вот он уже на дорожке, которую Скарпетта делит со своей малоприятной соседкой, миссис Гримболл. Извещая о своем прибытии, Марино несколько раздает газу, потом вырубает двигатель.
— У тебя тут выпить найдется? — спрашивает он, когда Скарпетта открывает переднюю дверь. — Меня бы устроил стаканчик бурбона. Вы не против, миссис Гримболл?! — кричит он, обращаясь к желтому каркасному домику, и занавеска на окне дергается. Марино запирает мотоцикл и опускает ключ в карман.
— Проходи, — бросает Скарпетта, видя, что он пьян куда сильнее, чем ей представлялось. — Ну скажи, разве так уж обязательно будить весь переулок да еще кричать на мою соседку?
Она ведет Марино в кухню. Он идет за ней — сапоги громко стучат по деревянному полу, голова едва не достает до притолоки дверей, через которые они проходят.
— Проверка безопасности. Зато теперь знаю точно, что на заднем дворе никто не болтается, никакие катафалки там не притаились, бездомные не ошиваются.
Марино выдвигает стул, садится, откидывается на спинку. От него несет спиртным, лицо багровое, глаза налиты кровью.
— Я ненадолго. Меня женщина ждет. Думает, что я в морге.
Скарпетта подает ему чашку черного кофе.
— Останешься здесь, пока не протрезвеешь, а иначе к мотоциклу не подпущу. Поверить не могу, что ты допился до такого состояния. На тебя не похоже. Что с тобой?
— Ну пропустил пару стаканчиков. Большое дело. Я в порядке.
— Да, большое дело. И ты не в порядке. Мне наплевать, что ты воображаешь, будто можешь пить и оставаться в порядке. Каждый пьяный водитель считает, что уж он-то свою меру знает, а потом разбивается, калечит других и попадает за решетку.
— Ладно, я сюда не лекции слушать пришел.
— А я тебя не для того позвала, чтобы на пьяного смотреть.
— Тогда зачем? Зачем ты меня позвала? Чтобы ткнуть носом в дерьмо? Вытереть об меня ноги? Показать, чем еще я плох и как сильно недотягиваю до твоих высоких стандартов?
— Раньше ты так не разговаривал.
— Может, ты просто не слушала.
— Я позвала, чтобы поговорить откровенно и честно, но сейчас, похоже, не самое лучшее время. У меня есть комната для гостей. Ложись-ка спать, а утром поговорим.
— А по-моему, время и сейчас подходящее. — Он зевает, потягивается, но к кофе не притрагивается. — Давай, говори, что хотела. Или я пошел.
— Тогда перейдем в гостиную. Там камин. — Она встает из-за кухонного стола.
— На улице тепло. — Он тоже встает.
— Тогда я сделаю здесь попрохладнее. — Скарпетта включает кондиционер — Мне всегда больше нравилось разговаривать перед огнем.
Марино идет за ней в ее любимую комнату, маленькую гостиную с кирпичным камином, сосновым полом, открытыми потолочными балками и оштукатуренными стенами. Она кладет на решетку искусственное бревно, поджигает его, пододвигает к камину два кресла и выключает лампы.
Глядя, как пламя бежит по отваливающейся от бревна бумаге, Марино говорит:
— Как-то не вяжется. У тебя ж все настоящее, оригинальное, а тут… поддельное бревно.
Люшес Меддикс объезжает квартал, и чем дальше, тем сильнее его возмущение.
Он видел, как они вместе вошли в дом после того, как этот тупица прикатил пьяный на своем дурацком мотоцикле, да еще перебудил всех соседей. Двойная удача, думает Люшес. Да, он и впрямь отмечен благодатью — с ним обошлись бесчестно, и вот теперь Господь восстанавливает справедливость. Будет ей урок. Люшес сворачивает в темный, неосвещенный проулок. Вот чего не хватает, так только еще одно колесо пробить! Злость нарастает. Шипы неудовлетворенности жалят все больнее, и он щелкает и щелкает резинкой по запястью. Голоса диспетчеров, пойманные полицейским сканером, звучат сухим треском помех, расшифровать которые он может даже во сне.
