— Может, потому, что выросла в доме, где никто не разговаривал со мной о том, что мне представлялось важным, о том, что я хотела услышать. Я никогда не чувствовала, что меня понимают, что я нужна кому-то, что я что-то значу. Может, потому что отец умирал у меня на глазах. Изо дня в день мы видели только это — как он умирает. Может, я всю жизнь пыталась понять то, что оказалось сильнее меня. Смерть. Но думаю, что существуют какие-то ясные, простые, логические причины, почему мы те, кто есть, почему делаем то, что делаем. — Скарпетта смотрит на него, но Марино таращится на огонь. — Может быть, не существует и простого или даже логического объяснения твоего поведения. А жаль.
— Раньше, в прежние годы, я не работал на тебя. Вот что изменилось. — Он поднимается. — Хочу выпить.
— Тебе не выпивка нужна…
Марино не слушает, и дорога к бару ему хорошо знакома. Она слышит, как он открывает шкафчик и достает стакан, потом открывает другой шкафчик, тот, в котором бутылка. В комнату возвращается со стаканом в одной руке и бутылкой в другой. Скарпетту начинает точить беспокойство. Лучше бы он ушел. Но как выгнать его на улицу в таком состоянии, да еще среди ночи?!
Марино ставит бутылку на кофейный столик.
— В Ричмонде у нас все складывалось неплохо. Я был главным детективом, а ты командовала у себя. — Он поднимает стакан. Марино не потягивает бурбон, как другие, а пьет глотками. — Потом тебя выгнали, и я ушел. И с тех пор все не так. Черт, мне же нравилось во Флориде. У нас был крутой тренировочный центр. Я занимался расследованиями, хорошо зарабатывал. У меня даже был свой психиатр. Знаменитый на всю страну. И все шло путем, пока я не перестал видеться с ней.
— Если бы ты продолжал встречаться с доктором Селф, она бы сломала тебе жизнь. Неужели ты до сих пор не понял, что ее переписка — это попытка манипулировать тобой и ничего больше? Ты же знаешь, что она собой представляет. Ты видел, как она вела себя в суде? Ты слышал ее?
Марино отпивает из стакана и качает головой:
— Ну вот. Ты просто не хочешь признать, что она сильнее, известнее, влиятельнее. Поэтому, наверно, не можешь допустить, чтобы у меня были с ней какие-то отношения. И что ты сделала? Облила ее грязью. Оклеветала. Потому что ничего другого не могла. А теперь застряла здесь, в этой глуши, и скоро станешь обычной домохозяйкой.
— Не оскорбляй меня. Я не хочу с тобой ругаться.
Он пьет, и чем больше пьет, тем сильнее проступает все нехорошее, что есть в нем, — злорадство, мелочность… скверна.
— Может быть, поэтому ты и потянула нас из Флориды… из-за моих с ней отношений. Теперь-то я понимаю.
— А я думаю, мы уехали из Флориды из-за урагана Вильма. — Тиски беспокойства сжимаются все крепче. — Из-за этого, а еще из-за того, что мне хотелось иметь настоящую практику.
Марино допивает. Наливает еще.
— Тебе хватит.
— Правильно понимаешь.
— Я, пожалуй, вызову такси и отправлю тебя домой.
— А может, стоит поискать настоящую практику где-то еще и убраться отсюда. Тебе же лучше.
— Не тебе решать, что для меня лучше. — Она внимательно наблюдает за ним. По лицу Марино прыгают отблески огня. — Пожалуйста, не пей больше. Достаточно.
— Ты права, достаточно.
— Марино, послушай меня, не позволяй доктору Селф вбивать между нами клин.
— Ей это и не надо. Ты сама вбила клин.
— Пожалуйста, перестань.
— Вот уж нет. — Язык заплетается. В глазах нехороший блеск, от которого ей не по себе. Он покачивается. — Не знаю, сколько мне еще осталось. И что еще случится. Так что я не собираюсь растрачивать жизнь в этой паршивой дыре, пахать на человека, который относится ко мне без должного уважения. Как будто ты лучше меня. Ну так вот, ты ничем не лучше.
— Сколько осталось? Что ты имеешь в виду? Ты болен?
— Да. Мне все осточертело. Сыт по горло. Вот что я имею в виду.
Таким пьяным Скарпетта его еще не видела. Он едва держится на ногах. Наливает. Разливает. Она едва сдерживается, чтобы не отобрать бутылку. Останавливает опасный блеск в глазах.
— Живешь одна, а это небезопасно, — бормочет он. — Небезопасно. Одна. В этом чертовом домишке.
— Я всегда жила одна. Более или менее.
— Ага. Какого хрена… Чем только думает Бентон… Надеюсь, вы оба счастливы.
Марино пьян, в нем говорит злость, и она не знает, что делать.
— Ситуация такая, что надо выбирать. Так вот я собираюсь сказать тебе правду. — С губ слетает слюна, стакан в руке опасно накренился. — Мне осточертело на тебя работать.
— Если это действительно так, то спасибо за откровенность. — Она питается успокоить его, но он только распаляется еще больше.
— Бентон — богатенький сноб. Доктор Уэсли. А поскольку я не доктор, не законник и не вождь краснокожих, то я, конечно, недостаточно хорош для такой, как ты. И вот что я тебе скажу. Я достаточно хорош для Шэнди, а она совсем не такая, как ты думаешь. Она из приличной семьи. Ее семья уж точно познатнее твоей. И выросла не на задворках Майями, и папаша ее не какой-то работяга.
— Ты пьян. Очень пьян. Можешь лечь в комнате для гостей.
— Твоя семья ничем не лучше моей. Какие-то итальяшки… только и успели, что с корабля слезть… пахать пять дней в неделю за горсть дешевых макарон да банку томатного соуса.
— Я вызову такси.
Он ставит стакан на столик.
— У меня план получше. Сяду на своего скакуна да прокачусь. — Марино уводит в сторону, и он хватается за стул.
— К мотоциклу я тебя не подпущу, — заявляет Скарпетта.
Марино идет к выходу, врезается в дверной косяк, и она хватает ею за руку. Он буквально тащит ее за собой, она же пытается его удержать и умоляет остаться. Он выуживает из кармана ключ от мотоцикла, но Скарпетта выхватывает связку.
— Отдай ключи. Вежливо прошу.
Она зажимает ключ в кулаке, убирает руку за спину. В маленькой прихожей становится тесно.
— На мотоцикле ты никуда не поедешь. Ты же на ногах едва держишься. Либо возьми такси, либо останешься здесь. Я не позволю тебе разбиться или кого-нибудь задавить. Пожалуйста, послушай меня.
— Дай ключ. — Марино смотрит на нее хмуро; здоровенный, сильный, чужой. Ей с ним не справиться, а вот он… — Дай!
Он хватает ее за руку, сжимает запястье, и ее захлестывает страх.
— Отпусти. — Скарпетта пытается вырвать руку, но та будто попала в тиски.
Он хватает ее за другое запястье, и страх отступает перед ужасом — Марино наклоняется, нависает над ней, тяжелое, плотное тело вдавливает ее в стену. Мысли мечутся — что делать, если он пойдет дальше?
— Отпусти, мне больно. Давай вернемся в гостиную. — Скарпетта старается говорить спокойно, старается не показать, как ей страшно, но руки в капкане за спиной, и он давит все сильнее. — Марино. Прекрати. Ты же этого не хочешь. Ты очень пьян.
Он целует ее, сжимает кольцом громадных ручищ, и она мотает головой, отворачивается, отталкивает его, сопротивляется и повторяет снова и снова: «Нет, нет, нет». Он рвет блузку. Рвет одежду. Она отпихивает его руки, говорит, что ей больно, а потом вдруг перестает бороться, потому что перед ней уже не он. Не Марино. Это незнакомец, чужак, который напал на нее в ее собственном доме. Он падает па колени, и Скарпетта видит за поясом джинсов пистолет.
— Марино! Ты этого хочешь? Изнасиловать меня? — Она говорит это так спокойно и бесстрашно, что голос как будто принадлежит не ей, а исходит из какого-то внешнего источника. — Марино! Ты этого хочешь? Изнасиловать меня? Я же знаю, что ты этого не хочешь. Не хочешь.
Внезапно он останавливается. Отпускает ее. Она ощущает движение воздуха холодком на стертой, исцарапанной, влажной от его слюны коже. Он закрывает лицо руками, потом подается вперед, обнимает ее колени, всхлипывает как ребенок. Скарпетта вытаскивает из-под ремня пистолет.
— Отпусти. — Она пытается отступить. — Отпусти меня.
Марино снова закрывает лицо руками. Скарпетта разряжает пистолет, проверяет, не осталось ли патрона в стволе, убирает оружие в ящик стола у двери и прячет ключ от мотоцикла вместе с обоймой в подставку для зонтов. Помогает Марино подняться, ведет его в комнату для гостей, что рядом с кухней. Кровать здесь небольшая, и он заполняет ее полностью, до последнего дюйма. Она стаскивает с него ботинки и накрывает одеялом.
— Я сейчас вернусь. — Она выходит, оставив включенным свет.
В гостевой ванной Скарпетта наливает стакан воды, вытряхивает из пузырька четыре таблетки адвила. Набрасывает на плечи халат. Запястья болят, кожа покраснела и горит. Его рот, язык оставили на ней следы. Она наклоняется над унитазом, и ее выворачивает. Выпрямляется, держась за стену. Переводит дыхание. Смотрит в зеркало и видит раскрасневшееся, чужое лицо. Умывается, прополаскивает рот, стирает все его следы. Утирает слезы и выжидает еще несколько минут, постепенно успокаиваясь. Потом возвращается в комнату, где храпит Марино.
