class="p1">Потосковав немного, Светка успокоилась и заторопилась домой — всё равно сарафан безнадёжно испорчен, и баба Римма в любом случае даст нагоняй, так чего тянуть? Нужно идти сдаваться.
Тяжко вздохнув, Светка как смогла счистила налипшую грязюку с подола, отёрла сандалеты о траву и поплелась домой. Мокрый подол противно комом лип к ногам, но надо было идти.
Если чёрная полоса началась — то это надолго. Эту известную всем во дворе мудрость Светка из-за расстройства совершенно позабыла и конечно же потеряла бдительность. За что и поплатилась.
Во дворе, в их личном дворе, словно у себя дома разместились третьедомовцы! Причём расселись такие на детской площадке, на самой верхней перекладине, которая называлась «насест» и была их личным штабом.
Третьедомовцев было четверо, двоих Светка не знала, они только на днях переехали в третий дом, а вот Руслика Смирнова и Валерку с пятой квартиры отметила сразу. Руслик был хулиганистый и злой тип, он него и Светке, и остальным не раз доставалось. Валерка сам по себе особой опасности не представлял, но во всем слушался Руслика.
Фыркнув от возмущения, Светка язвительно произнесла, сурово глядя на восседающую на «насесте» четвёрку захватчиков:
— Что, шакалы, дождались, когда все наши на соревнования уедут и решили двор захватить?
— Но ты же не уехала! — хохотнул Руслик, с насмешкой рассматривая мокрую, перемазанную в тине, Светку. — Баб туда не берут, вот и ходишь тут, как мокрая курица!
— Ха! Курица!
— Мокрая курица! — захохотали остальные. — Курица-дурица!
Светка вспыхнула, обида и ярость застлали ей глаза:
— Стадо баранов! — воскликнула она, воинственно уперев руки в бока. — Трусливые жалкие бараны, которые всё что могу — это лазить в чужом дворе, пока все уехали на соревнования!
— Что ты сказала? — взревел Руслик, оскорблённый до глубины души. Светка уязвила его в самое сердце, ведь и во дворе, и в детском саду на него раньше дразнились — «Руслан-баран», пока он кулаками не доказал, что не надо так на него говорить.
Он скосил глаза на своих друзей, не смеются ли они. Валерка сделал вид, что не понял, а вот Борька и Витька, новенькие, аж зашлись от хохота. И тогда в слепой ярости Руслик сделал то, о чем шептались взрослые на кухне и о чём нельзя было никогда никому говорить:
— Заткнись, незаконнорожденная! Раньше таких называли ублюдками и им запрещалось с нормальными людьми разговаривать!
На площадку рухнула тишина. Пацаны вытаращились на Руслика, ошалев от удивления от такой новости, а Светка — потому что ей не хватало слов. Глядя, как ненавистная Светка, которую никогда невозможно было заставить заплакать и умолять о пощаде, вдруг покраснела, как рак, как у неё задрожали губы, Руслик не удержался:
— Все знают, что твоя мать тебя нагуляла, принесла в подоле и бросила, а сама сбежала к буржуям!
— Неправда! — воскликнула Светка, сжимая кулаки от бессильной злобы. — Это неправда! Ты врун, Смирнов! Врун! Гадкий, подлый врун! У меня есть мама Лида и баба Римма!
— Ага! Есть у нее! — издевательски показал скрученный кукиш ей Руслик, — они тебе не родные, из жалости тебя, приживалку, подобрали.
И ненавистные третьедомовцы, хохоча и посмеиваясь, соскочили из «насеста» и вразвалочку пошли в свой двор.
А Светка осталась стоять в одиночестве и злые слёзы бежали по её замурзанным щекам.
Глава 18
Только-только мы вошли в приятную прохладу магазина, как домовитая Римма Марковна сразу же потащила нас всех в отдел с одеждой.
— Самое главное — форма для Светочки, — безапелляционным тоном сообщила она.— –Мне Тамара Афанасьевна шепнула, что с утра будут гэ-дэ-эровские платья, там же шерсть с лавсаном, и они тёмно-коричневые, с плиссировкой и совершенно не мнутся.
С этими словами она неотвратимым цунами устремилась куда-то влево. Мы со Светкой безропотно последовали за ней, стараясь не потеряться в такой толкотне.
Народу сегодня в магазине было уйма — родители, бабушки и дедушки озабоченно сновали от отдела к отделу, скупались детям в школу. В связи с этим на полки и прилавки были выброшены центнеры разномастной школьной формы и школьных же принадлежностей.
— Ой, Лида, смотри! — Римма Марковна извернулась в прыжке и успела выхватить прямо перед носом у высокой женщины кипенно-белый кружевной фартук.
Я посмотрела. Ну фартук, как фартук.
— Лида! Ты не понимаешь! — возмутилась моим равнодушием к такому триумфу Римма Марковна, — я нашью на него еще кружева и наша Светочка будет самая красивая в школе! Тебе теперь нужно договориться, чтобы на первом звонке звонила наша Света!
Я сильно сомневалась, что это нужно нам или Свете. Особенно глядя на Светкину серьёзную мордашку. Не знаю, в последнее время с ней что-то происходит. Влюбляться еще рано, а других поводов для волнений вроде нету у нее. К школе мы её подготовили. Более того, Римма Марковна сделала всё возможное, чтобы Светка была на две головы выше одноклассников в знаниях. Может быть, подралась с Куликовым этом? Скорей всего. Ну ничего, помирятся еще.
Успокоенная такими выводами я поплелась в следующий отдел.
— Лида, смотри! — Римма Марковна крутила перед моим носом чем-то остро воняющим и с виду напоминающим небольшого пластмассового лебедя.
— Что это? — отшатнулась я.
— Стирательная резинка! Ароматизированная! — гордо ответила Римма Марковна. — Я целых две успела ухватить, пока вы там плелись сзади. Мятного лебедя и малинового дельфина.
— А зачем? — не поняла я.
— Как это зачем? — возмутилась Римма Марковна. — у всех детей будет, а наша Светочка что, хуже всех?
Я не нашла аргументов, чтобы достойно ответить и промолчала. Хотя я считаю, что обычный ластик намного лучше всех этих гусей-лебедей с химической отдушкой. Но у Риммы Марковны и у Светки на лице был такой незамутнённый восторг, что я лишь вздохнула и молча поплелась к кассе пробивать чек.
Затем последовали тетради, дневник, пенал, линейки и прочие, крайне необходимые в школе вещи. Список был внушительным, так как, кроме всего необходимого для основной школы, нужно было купить еще принадлежности для музыкальной школы.
И вожделенное гэ-дэ-эровское платье Римма Марковна таки Светке купила.
Я спустилась в полуподвальчик минут за десять до гудка и удивилась. От двери моего кабинета слышался шум. Я невольно замедлила шаг и прислушалась. Голоса что-то обсуждали, вроде как спорили, причём на повышенных тонах.
Я толкнула дверь и вошла. Представившаяся картина повергла меня если не в шок, то в немалое изумление: пока меня не было, в кабинете произошла перестановка, вместо грубо сколоченных самодельных стеллажей с папками, теперь у левой стены красовалась симпатичная югославская стенка. Даже платяной шкаф присутствовал. Иван Аркадьевич, был аскетом еще со времён своего детдомовского детства и вполне обходился простой колченогой вешалкой на одной ножке. Когда я попала в его кабинет, то ничего не меняла, кроме одной полуразвалившейся тумбы, которую пришлось заменить из-за общей ветхости. А теперь в кабинете платяной шкаф даже. С антресолями.
И сейчас мой (или теперь уже не мой?) кабинет напоминал какой-то утончённый будуар: кроме так поразившей меня югославской стенки (интересно, как это её удалось достать за столь короткие сроки, меня же всего пару дней не было?), в кабинете появился строгий торшер под ажурным абажуром, вместо дореволюционного еще стола под зелёным сукном теперь был легкий письменный стол (мой стол, кстати, остался тот же, просто был сдвинут в сторону). Справа стоял мягкий диван и три мягких кресла вокруг легкомысленного журнального столика. Даже люстру поменяли — вместо простого белого плафона теперь была люстра с висюльками.
И вот в креслах и на диване сидели люди и горячо спорили. При моём появлении они не только спор не прекратили, но и не обратили на меня вовсе никакого внимания. Рядом примостилась Людмила, которая стенографировала.
— Добрый день, товарищи! — громко сказала я, прерывая балаган. — А что тут у нас происходит?
— У нас совещание, Лидия Степановна, — недовольно поджал губы Урсинович. — Не могли бы вы пока поработать в другом месте, мы уже скоро заканчиваем.
Сказать, что я обалдела от такой наглости — этого будет явно недостаточно.
Но быстро взяла себя в руки.
— Виктор Алексеевич, вы разве не знаете, что через пять минут у нас селекторное совещание? И как вы его прикажете проводить, если здесь такой шум?
О селекторном совещании Урсинович точно не знал, потому что он даже побледнел, покраснел и не знал, что ответить.
Я решила сделать «контрольный».
— Впрочем я понимаю, что вам важно завершить работу. Поэтому предлагаю переместиться
