на патрулировании.
Страх. Страх в её глазах был настолько осязаем, что становилось даже как-то не по себе. Не неприязнь, не брезгливость, не злость. Страх.
А её глаза метались по его лицу, как сумасшедшие.
— Ромашова.
Он старался придать голосу спокойный тон. А запах сводил с ума.
— Лиза, послушай меня.
А она смотрела на него, как на саму смерть.
— Я хочу…
Она издала громкий вздох, поднимая голову вверх и закрывая глаза:
— Громов, убери свои руки от меня! У-бе-ри!
— Ромашова, я хотел…
— Отойди от меня!
Лиза встретила его взгляд, она смотрела уже не со страхом, а с вызовом, а на бледных щеках виднелся проступивший румянец:
— Убери от меня свои грязные руки и катись на хрен!
Жаркие волны исходили от её лица, она смотрела на него, как на кусок говна, а он думал о том, что прекраснее на свете ничего не видел.
— Ромашова, заткнись!
Сам не понял, как впился в её горячие губы.
Она попыталась вырваться, но он держал её крепко. Дёрнулась, но он пригвоздил её к стене.
Язык с маниакальной жаждой выводил узоры в её мокром прекрасном рту, а руки не смогли сдержаться и стискивали каждый миллиметр тела, с жадностью сжимая.
Горячая. Жар от ее тела проникал в кожу. Щипал мышцы, словно его протыкали тысячи мелких иголок, проникая в каждую пору, каждую точку в его теле.
Он медленно растворялся. Растворялся по частичкам, словно пазл, отделялся от тела и уносился в воздух, раз за разом уменьшаясь в размере. Воздух подхватывал части его тела и уносил в никуда, растворяя. Уничтожая.
А она тряслась в его объятиях и отвечала. Она двигала своим губами навстречу ему!
И мир рушился. Эмоциональный вихрь выбивал дух из лёгких, подкидывая и опрокидывая на твёрдую поверхность.
Её кожа была настолько мягкой, что хотелось прикасаться снова и снова. А прижатое девичье тело отдавалось навстречу твёрдой податливостью, будто так оно и должно было быть, и никак иначе…
Её губы сладко влажно касались его, а тонкие, как пушинка, руки, обвивали напряжённую шею.
Вокруг не существовало ничего. Не было универа, аудитории, отдалённых звуков из коридора. Ни-че-го. Были он и она. Существовали только двое. Окружение испарилось, еле виднеющимся паром растворяясь в воздухе.
Гул в ушах. Её губы, её тело, и так тесно в штанах… И он её чувствовал своим членом. Так сильно, что она начала стонать. Упирался ей в живот, не было бы одежды между ними, проткнул бы насквозь.
— Ромашова, ты сводишь меня с ума.
Громов умирал. Умирал и стонал ей прямо в губы, упиваясь моментом. Упиваясь каждой секундой рядом с ней.
— Громов…
Лиза размякла в его объятиях, свесившись, словно тряпичная кукла, жалобно скуля отдельные фразы:
— Это неправильно, так не должно быть…
А Громов ещё сильнее прижимал её к стенке. Губы жадно глотали воздух возле её кожи. Хотелось раствориться в эту секунду, минуту, да и целую вечность, лишь бы ощущать её возле себя. Вдыхать аромат её волос, тела, ебучей блузки, которая мешала!
Просто вот так быть рядом. Просто вдыхать в себя Ромашову и понимать, что как прежде уже не будет. Понимать, что лучшее, что происходило в его жизни, это она. Что он никогда в жизни не испытает большего удовольствия, чем элементарно дышать возле неё. Трогать так, что чувствовался ответный трепет на его действия.
Он не ошибся. Ей нравилось.
— Лиза, прости меня.
Громов прошептал ей прямо в губы, яростно вычерчивая узоры на её теле, крепко держа одной рукой руки, а другой шаря по коже, куда только доставала собственная дрожащая рука.
— Лиза, что происходит?
Пустой кабинет разорвал возмущённый голос того человека, которого Громов уже давным-давно хотел стереть в порошок.
Мир растворился, а глаза покрыла пелена. Давай, сука, скажи ещё хоть слово.
— Лиза, что здесь…
Глава 24
Громов выдохнул, сильно зажмурив глаза, и оторвался от Ромашовой.
Смирнов стоял в проходе, и, кажется, не понимал, что вообще здесь происходит. Он искал Лизу и нашёл её. Вот только она почему-то была в объятиях другого парня. И объятия эти были явно не дружеские.
Громов, выпрямившись в полный рост и засунув руки в карманы брюк, встал напротив Смирнова и небрежным тоном протянул, растягивая слова:
— Ты что-то хотел?
Смирнов уставился на него, как на ненормального.
— Что ты делал с Лизой?
— А ты что, не видел? Ты помешал нам, Смирнов.
Напряжение в кабинете стало почти осязаемым.
Двое смотрели друг на друга в упор, а Лиза словно вросла в стену, испуганно наблюдая за парнями.
— Мы с ней встречаемся.
— Да? Ну теперь уже вряд ли, — нагло ухмыльнулся Громов.
— Захар, я всё объясню! — Ромашова отлипла от стены и подбежала к парням, хватая Смирнова за руку. Всё тело трясло, а в глазах читался ужас.
Как же она красива, даже сейчас. Любая эмоция ей шла, как никому другому. Страх, гнев, ненависть, смех, стон… Особенно стон…
Смирнов отдёрнул руку и отступил на шаг назад.
— Чем вы тут занимались, Лиза?
Ромашова стояла посреди них двоих, открыв рот и тяжело дыша, растерянно хлопая ресницами. Кажется, ответа у неё на этот вопрос не было, что ж…
— Ты слепой или что? Я зажимал Ромашову к стене, лапал, облизывал и почти что трахал, да вот только ты припёрся и всё испортил.
— Заткнись, Громов! Захар, я не виновата, он сам навалился, я не смогла ничего предпринять, просто не успела…
Лиза попыталась снова взять Смирнова за руку, но он отступил ещё на шаг назад, а в глазах бурлила ненависть. Было отлично видно, что его аж затрясло. Оказывается, этот добродушный качок умеет злиться.
Пожалуй, это лучшее, что могло произойти. Всё складывалось настолько удачно для Максима, что настроение с каждой секундой взлетало всё выше. И он уже стоял и в наглую ухмылялся, наслаждаясь результатом своего труда.
Смирнову было явно плохо. Он трясся, сжав ладони в кулаки, и смотрел на Лизу с ненавистью, но было во взгляде что-то ещё… Боль. Ему было больно. И Ромашова это видела.
— Не подходи ко мне больше. Никогда.
Он развернулся и будто растворился в воздухе, настолько быстро его не стало. В аудитории повисла тишина. И только слабый гул голосов раздавался из приоткрытой двери.
Он услышал всхлип. Ромашова так и стояла, смотря туда, где только что был Смирнов. Господи, сейчас что, будет истерика что ли?
— Ромашова…
Она резко развернулась и в пару шагов оказалась рядом. В глазах застыло отчаяние, и особый блеск
