В саду стаями летали зеленые попугайчики и пели песни некие пичужки, населявшие густолистые кроны деревьев.
– Я слушаю тебя, – сказал визирь, – и говори смело, ибо здесь, кроме этих птиц и нас с тобою, ни души.
– Это не секрет, и скрывать мне нечего, – ответствовал Омар Хайям.
Визирь поглядел на небо, улыбнулся и проговорил:
– Положим, уважаемый хаким… Почему бы в таком случае не подарить мне в знак дружбы твои рубаи?
Хаким не сразу ответил визирю. Более того, будучи формально астрологом его величества, он мог уклоняться от этих своих обязанностей только благодаря заступничеству главного визиря. Именно Низам ал-Мулк, и только он, всегда выступал перед султаном в защиту хакима, когда его величество выказывал недовольство астрологом. Однажды султан сказал:
«Клянусь аллахом, астролог испытывает наше терпение. Я ценю его предсказания – тем больше, казалось бы, должно быть его рвение».
На что Низам ал-Мулк ответил:
«Это верно, твое величество. Но если кого и надо бранить за нерадивость уважаемого хакима, то только меня».
«Почему же тебя?» – удивился султан, чье полное имя было Джалал-ад-Дин Малик-шах.
«Я разрешил ему, полагая, что ты не будешь разгневан этим, больше внимания уделять составлению календаря, называемого в твою честь «Джалали».
«Ах да, – вспомнил султан, – ты мне говорил об этом календаре. Где же этот календарь?»
«Вместе с астрономическими таблицами он будет преподнесен тебе».
Султан нахмурился:
«И мы должны будем жить по новому календарю?»
«Да, – ответил визирь. – Ибо он точен, ибо он нов и более приличествует твоему правлению».
«А что скажут они?» – султан указал на дверь, но при этом имел он в виду врагов своих.
«Они будут твердить заученное, – сказал визирь, – независимо от того, появится ли у нас новый календарь или время будет отсчитываться по старому».
«Надо подумать», – сказал султан.
Главный визирь приложил правую руку к сердцу и склонил голову.
Разговор о календаре между султаном и его главным визирем состоялся давно, но с тех пор мало что изменилось. Хаким Омар Хайям и его сотрудники вносили в календарь все новые и новые изменения и уточнения и жили надеждой, что рано или поздно султан потребует их к себе…
Что нового мог сказать хакиму главный визирь?
– Я полагаю, – заметил он, – что астрологу его величества положено хотя бы время от времени показываться на глаза своему господину.
– Ты имеешь в виду его величество?
– Да, – сказал визирь. – Он господин наш.
Хаким встал.
– Твое превосходительство, – сказал он тихо, – ты знаешь мое мнение об астрологии. Каким бы удачливым я ни казался в этой области, судьба человека – любого! – решается здесь, на земле, а не в небесах. Я клянусь тебе в этом и даю голову на отсечение, если это не так!
Низам ал-Мулк смотрел на воду, которая время от времени слегка морщинилась под дуновением ветерка.
– Светила движутся вокруг Земли, – продолжал горячо хаким, – согласно законам природы…
Это последнее слово резануло слух его превосходительства. Он скривил рот, почесал правый висок.
– Природы? – недовольно произнес он. – А что ты оставляешь аллаху?
– Очень многое, твое превосходительство: сотворение мира, всего сущего. И это так! Только так! Разве этого мало?
– Мало, – сказал визирь. – И Газзали доказывает это.
– Твое превосходительство… – Хаким сжал кулаки. – Это имя вызывает во мне глубокое возмущение. Нет ничего легче, чем взять в руки священную Книгу и обвинять всех в невежестве и отступничестве от нее. Но книга, как бы ни была она священна, остается книгой, а жизнь идет особым чередом, подчиняясь особым законам.
– Мало оставляешь аллаху, – упрямо повторил визирь. – Газзали все время твердит об этом.
– Я еще раз говорю: нет ничего легче этого. И голова у такого рода ученого никогда не болит. Самое большое, на что он способен, – это трясти бородою…
Визирь любовался водою, но не пропускал мимо ушей ни единого слова хакима.
– А теперь скажи откровенно, твое превосходительство: сколько их трясло бородами и ушло из этого мира, так ничего и не доказав, но зато причинив немалый вред?
– Я понимаю тебя так, уважаемый хаким: аллах сотворил мир, а мир этот живет с тех пор по своим законам…
– Законам природы, – дополнил хаким.
– Скажем так… Но что же теперь остается делать аллаху?
Визирь спрашивал серьезно. Ибо на этот счет был другого мнения, чем хаким. Может быть, этот Газзали в чем-то перехлестывает, может быть, Газзали требует расправы, что не подобает ученому, истинному ученому? Разве не писал Газзали письма его величеству, всячески понося Омара Хайяма и требуя смести с лица земли рассадницу всяческой ереси – исфаханскую обсерваторию? И он добился бы своего, если бы не главный визирь. Ибо Газзали не один. У него тысячи последователей и единомышленников. В этих обстоятельствах требуется большая осмотрительность, большое умение, чтобы не сказать ловкость.
– Твое превосходительство… – Хайям садится на свою плетенку. – Я это могу сказать только тебе и никому больше. Только просвещенный ум способен поверить словам, которые я сейчас выскажу. – Хаким сделал паузу. – Я каждую ночь – или почти каждую – изучаю небо. Я залетаю взглядом до самых высот хрустального свода. И я прихожу к выводу, изучив вращение Солнца и Луны вокруг Земли и вращение Земли вокруг своей оси, к одному выводу: нет единого закона природы, но есть множество, и один гармонично вытекает из другого. Один есть следствие другого. Я в этом нахожу подтверждение великим мыслям моего учителя Абу-Али Ибн Сины. Он, и только он, говорил правду, а я всего лишь подтверждаю его слова делами науки.
– Газзали обвиняет тебя в богохульстве…
– Не только.
– В отрицании всяких деяний аллаха.
– Это неправда! Он врет.
– Газзали вопит: мир в опасности, Омар Хайям уводит нас к безбожию!
– Это неправда, – возразил хаким. – Я говорю, я утверждаю: мир создан аллахом.
– А дальше?
– Аллах сделал великое дело…
Его превосходительство прочитал некие стихи. Наизусть. Стихи о том, что аллах создал землю, небо, моря; аллах сотворил человека, дал ему дыхание; и тот же аллах создал невероятное – смерть. Зачем? Чтоб погубить свое же творение? Разве умный так поступает?..
Прочитал стихи визирь и посмотрел в глаза хакиму. Он ждал, что скажет Омар Хайям.
– Твои? – строго спросил визирь.
Омар Хайям молчал.
– Я спрашиваю тебя, уважаемый хаким.
Омар Хайям вздохнул. И сказал, вздыхая, словно бы сожалея о чем-то:
– Да, мои, твое превосходительство.
– Ты их давал кому-нибудь?
– Нет.
– А как же они попали ко мне?
– Я этого не ведаю.
– Я никому не поручал добывать их.
– Значит, принесли тебе мои недруги.
– Их прислал сам Газзали.
– Стихи пишу только для себя, – сказал хаким. – Глупо писать стихи после великого Фирдоуси.
– Понимаю твою скромность. – Его превосходительство говорил озабоченно и доброжелательно. – Твои враги, уважаемый хаким, не дремлют. Они жаждут твоей крови. Ты это знаешь?
– Да?
– Зачем же ты даешь им в руки оружие, которое они обращают против тебя?
– Это получается против моей воли. – Хаким добавил: – Как и у тебя, твое превосходительство.
Визирь вздрогнул, словно услышал нечто удивительное. Он скрестил руки и грозно спросил:
– А как это получается у меня?!
– Не знаю. Но врагов у тебя еще больше, чем у меня. И они тоже жаждут твоей крови. Я это не раз говорил и хочу, чтобы ты долго, долго жил, долго здравствовал здесь, у трона. Это великое благо для нас.
Визирь, вспыхнув, быстро успокоился. Подергал себя за бороду. Покашлял, будто у него вдруг запершило в горле. И сказал ровным голосом, как о деле давно известном:
– Это верно: врагов у меня много! Увы, против моей воли. Но отступать нельзя! Если хочешь руководить большим государством, всегда приходится рисковать. Над нами его величество, а над ним сам аллах. На нас устремлены острые взоры того и другого. А еще глядят на нас тысячи глаз наших подданных. Есть среди них люди благоразумные, но есть и разбойники. Вроде Хасана Саббаха. Он спит и видит меня в могиле. Однако руки у него коротки. Он слишком бешеный, и в этом наше счастье. Кто может поверить его бредовым речам? Кто?!
Хаким решил, что в данном случае благоразумнее промолчать. А как с календарем? Вот к календарю и надо повернуть разговор…
Его превосходительство признал, что не всем нравятся его действия. Не все довольны правлением его величества. А все ли довольны учением Мухаммада? Разве все почитают его должным образом? Разве полностью искоренены семена безбожия и ереси?
Стая зеленых попугайчиков вдруг разом взлетела с большой зеленой ветки и, покружив над садом, уселась на соседнее дерево. Попугайчиков было множество, и они произвели большой шум своими небольшими крыльями и резкими голосами.
