- Не сердись, Сань, - пыталась утихомирить меня Люба, подсовывая в руку красную в горошек чашку с какао. - Семеныч - он, правда, нормальный мужик. Просто все пять лет, что тут работаете, постоянно конфликтует с начальством, а ты под обстрел попала.
- Неудивительно, - проворчала я, вдыхая аромат любимого с детства напитка. - Он кого хочешь до ручки доведет.
- Да не со зла, говорю ж тебе! - вспылила Люба, стукнув ладонью по столу. - У него тоже на уме эксперименты всякие. Твердит, что есть способы безнадежных больных из комы выводить, но руководство не дает добро на испытания. А тут ты появляешься со своими исследованиями. От горшка два вершка, уж извини за выражение, а перед тобой расшаркиваются и ему велят делать то же самое. Ты бы тоже не обрадовалась.
- А что за эксперименты? - подалась вперед я. Еще бы! Зазвучала одна из моих "любимых" тем.
- Да шут его знает, - отмахнулась Люба. - Я не вникала, хотя чует мое сердце, он их в тайне проводит. К одному больному в последнее время зачастил, к Макарову из 341-ой. Стоп! - Любаша звонко хлопнула себя по лбу. - Сань, я этого тебе не говорила, поняла?
Я энергично закивала, прикладывая руки к груди, мол, не подставлю ни в жизнь!
Однако Любины слова меня заинтересовали неимоверно. И назавтра, раздобыв карту Макарова Максима Ивановича 27 лет отроду, принялась изучать историю болезни. Она оказалась банальной и глупой. Травму головы, приведшую к коме, пациент получил во время пьяной драки в баре.
Интересно, почему Кондратьев заинтересовался именно этим больным? В отделении таких сейчас около десятка. Ведь судя по карте, шанс, что Макаров очнется, фактически нулевой. Хотя Люба ясно сказала - моему нелюбимому доктору нужны именно "безнадежные". Что же это за исследования, вот бы узнать! Только учитывая наши "сердечные" отношения с завотделением, скорее посреди лета снег пойдет, причем, яркого розового цвета, нежели я получу ответы на вопросы.
Но на разведку я все-таки решилась. Поздним вечером, когда основной персонал покинул здание, а дежурные ушли пить чай, я проникла в 341-ю палату, дабы лично взглянуть на особенного пациента.
Ничего интересного я, разумеется, не разглядела, хотя пялилась то на Макарова, то на приборы минут пятнадцать. Парень, как парень. Вполне хорош собой, хотя и не в моем вкусе. Тонкие губы, безвольный подбородок. Лежит себе тихо, подключенный к машинам, не фиксирующим каких-либо необычных показаний. Стандартные цифры, говорящие лишь о том, что жить пьянице-драчуну осталось, скорее всего, недолго.
Чертыхаясь про себя за излишнее любопытство, и костеря Любашу за болтливость, я уже собиралась покинуть палату, как вдруг меня дернуло подойти к Макарову ближе, да еще руку к голове поднести. Не прикоснуться, разумеется, а подержать ладонь над самым лбом. Ей-богу, как экстрасенс, пытающийся нащупать энергию космоса или что они там выискивают...
Придя в замешательство от собственного импульсивного поступка, я представила себя со стороны и прыснула со смеху, но вдруг замолкла, не в силах пошевелиться. Меня пронзило током, тело натянулась как струна, а ладонь, словно магнитом еще ближе притягивало ко лбу Макарова. Секунда, и перед глазами замелькали картинки, словно обрывки видео, сменяющие друг друга с бешеной скоростью. Я даже разобрать не могла, что на них. Кажется люди, но точной уверенности не было.
Голова начала кружиться, к горлу подступила тошнота, а сердце сходило с ума от безудержного стука, но как я не пыталась, сколько не прикладывала усилий, остановить безумие не могла. Рука не желала подчиняться. Скорость картинок нарастала, напряжение в теле тоже. В ошалевшем мозгу мелькнула мысль, что еще чуть-чуть, и я рухну замертво, не выдержав перегруза.
Когда в глазах появилась чернота, и я мысленно попрощалась с жизнью, зазвонил мобильный, висевший на плетеном шнурке на шее. Этот звук и стал моим спасением, как петушиный крик, прогоняющий поутру нечисть. Он разрушил чары, снял магнитное притяжение, и я повалилась на пол, не чувствуя под собой ног. Силы полностью покинули меня, словно кто-то подчистую высосал из тела энергию. Не хватало воздуха, перед глазами мельтешили темные пятна, а в ушах, не переставая, звенело. Понадобилось ещё не менее двух-трех минут, чтобы сообразить, что уши тут ни при чем, что это кто-то очень настойчивый без перерыва набирает номер моего сотового.
- Да? - пролепетала я полумертвым от бессилия языком, даже не посмотрев на экран, ибо понимала, что вряд ли сумею сфокусировать взгляд на надписи.
- Саша, ты где?! Почему не отвечаешь?! - оглушил взволнованный папин голос, отозвавшись жутким эхом в голове. - Ты слышишь?!
- Да, - даже это короткое слово давалось с трудом.
- Срочно езжай в больницу! - велел отец. - Мы тоже скоро там будем. Вова попал в аварию, - на том конце явственно послышался тяжелый вздох. - Дела очень плохи, Саша...
Спустя четырнадцать часов я стояла в коридоре, прислонившись, вернее, навалившись на стену, потому что ноги категорически не хотели держать меня самостоятельно, и старалась не пропустить ни слова из перепалки отца с Кондратьевым. Задачу усложняли громкие рыдания Аллы на плече Вадима, чувствовавшего себя в роли няньки неловко. Не помогала даже слоновья доза успокоительного, вколотого мачехе заботливой Любой.
Ночь показалась бесконечной каждому из нас, и пришедший ей на смену новый день не подарил ни хороших новостей, ни надежды на благополучный исход. Вове закончили делать операцию на рассвете, нейрохирурги вынимали осколки кости, попавшей в мозг. Такое случается при переломе свода черепа. Давать информированное согласие на хирургическое вмешательство пришлось отцу, Бастинда не проявляла способности принимать решения в принципе. В тот момент папа не задавал лишних вопросов, понимая критичность ситуации, хотя обычно не соглашался ни на какие медицинские манипуляции, пока не выслушивал мнения хотя бы двух врачей, причем непременно светил отечественной медицины. Теперь же он требовал от главврача пригласить специалистов из других клиник для консультации, что крайне не понравилось Кондратьеву, в отделение которого Вову перевели после операции. Несмотря на то, что она прошла без осложнений, мой сводный брат впал в кому.
Вероятно, в любом другом случае доктор не стал бы отказывать отцу, но за последнюю неделю наше семейство во главе со мной, набило у него такую оскомину, что просьбу он воспринял не иначе, как личное оскорбление. Последнее слово в итоге осталось за главврачом, в планы которого не входило портить отношения ни с нашей компанией в общем, ни с ее руководством в частности. Глава больницы заверил, что папино пожелание исполнят в ближайшее же время, о чем он проследит лично. Кондратьев вынужден был стерпеть обиду и удалиться, но прежде доктор скользнул хмурым взглядом по моему уставшему лицу. Если он искал злорадство, то точно не обнаружил даже намека на него. Единственная мысль, еще теплившаяся в моем измученном мозгу была о кровати, в которую я желала свалиться, чтобы хоть немного поспать.
Желание исполнилось спустя час, когда я, покинув папу, Аллу и Вадима в ожидании консилиума, поехала домой. Едва голова коснулась подушки, я провалилась в глубокий сон, и впервые за пять лет, увидела Поток. Рыжая крылатая лошадь неслась галопом по кромке морской воды, поднимая столп переливающихся на солнце брызг. Она спешила ко мне, чтобы поприветствовать. А, может, чтобы что-то сообщить. Я не знала, но отчего-то очень обрадовалась компании, а, заглянув в черные проницательные глаза Рыжика, испытала прилив сил и инстинктивно прижалась головой ко лбу коня.
Утром следующего дня у меня состоялся еще один неприятный разговор с Кондратьевым. Я, по-прежнему, избегала с ним встреч, и, поняв это, он пригласил меня к себе через одну из медсестер. Вообще-то я приехала не на работу, а чтобы посидеть с Вовочкой. Алла не хотела оставлять сыночка без присмотра, и папа попросил меня пойти на уступки, посчитав, что супруге пора отдохнуть и, не слушая истерических возражений, увез ее домой. На самом деле, желания опекать сводного братца я не проявляла, наоборот, жутко злилась на него. Вот до чего довели Вовины выходки! Надо было додуматься, чтобы пьяным садиться за руль! Хорошо хоть, на крыльце подъезда, которое он протаранил на огромной скорости, никого в поздний час не оказалось...
- Вы собираетесь использовать новый препарат в лечении брата? - спросил Кондратьев, не успела я закрыть за собой дверь.
- Не исключаю такой возможности, - деловито отозвалась я, подавляя желание вспылить и не понимая смысла провокации. Сам ведь прекрасно знает, глупо назначать экспериментальное лечение столь нестабильному пациенту, да еще после тяжелой операции. И добавила. - Но не раньше, чем через неделю.
