Все это рассказал нам юноша-китаец, сын кухарки, работавшей у одного из поселенцев. Мы немедленно решили разведать обстановку на окраинах города. Ко мне и моему другу присоединились один офицер и наш проводник - юноша-китаец. Изображая праздношатающихся, мы направились прямиком к наган-хушуну, но на подходе нас остановил патрульный, грубо потребовав возвращаться откуда пришли. Во время перебранки я заметил, что между границей города и наган-хушуном густо расставлены часовые и что в тот район стекается много китайцев. Выяснив, что обычным путем на митинг не попадешь, мы решили действовать иначе. Выйдя из города в восточной его части, миновали нищее стойбище монголов, вконец разоренных китайскими налогами. Несмотря на поздний час, никто из них не спал: видимо, тоже предчувствовали грядущую беду. Затем наш дозор неслышно спустился на лед и подошел к наган-хушуну со стороны реки. Покинув город, мы старались двигаться как можно незаметнее, прячась за что придется. Вооружены мы были револьверами и гранатами, а кроме того знали, что в случае схватки на помощь нам придет сформированный в городе отряд добровольцев. Впереди шел китаец, за ним неслышно следовал мой друг, постоянно напоминая юному проводнику, что задушит его как мышонка, вздумай он нас предать. Боюсь, китаец не испытывал большого удовольствия от общества моего друга-великана, громко пыхтящего позади него от напряжения. Наконец показались ограждения наган-хушуна, между ним и нашей группой лежало открытое, хорошо просматривающееся пространство. До забора нам пришлось добираться ползком, поодиночке, за исключением китайца: мой друг ни на секунду не отпускал его от себя. К счастью, на равнине было много замерзших навозных куч, они-то нас и прикрыли. Затем мы прокрались вдоль забора к внутреннему двору, откуда слышались громкие, взволнованные голоса. Затаившись в темноте, мы приготовились слушать и наблюдать, но тут заметили по соседству с собой еще двух соглядатаев.
Не одни мы присутствовали, незамеченные, на митинге китайцев. Неизвестный мужчина распластался на земле, просунув голову в лаз, прорытый под забором собаками. Он напряженно замер и явно не слышал, как мы подошли. Рядом в канаве лежал второй "соглядатай", белая лошадь с обмотанной мордой, а несколько подальше топталась еще одна, привязанная к забору.
Во дворе тем временем стоял невообразимый гам. Около двух тысяч мужчин кричали, спорили, отчаянно при этом жестикулируя.
Почти у всех были ружья, револьверы, сабли и топоры. В толпе сновали бродяги, они раздавали листовки и вербовали сторонников. Но вот крупный, широкоплечий китаец взобрался на колодезный сруб, взмахнул ружьем над головой, успокаивая толпу, и заговорил отрывисто и страстно.
- Убеждает людей, - переводил китаец, - устроить здесь такой же погром, что и в Кобдо. По его словам, надо только заручиться поддержкой комиссара, чтобы войска не мешали. И пусть по приказу комиссара русские сдадут оружие. "Так мы отомстим русским за Благовещенск, когда они потопили три тысячи китайцев. Не расходитесь, я прямо сейчас пойду к комиссару и поговорю с ним".
Соскочив с колодца, оратор быстрым шагом направился к открывающимся в сторону города воротам. В то же мгновение я увидел, как лежащий на земле мужчина проворно выбрался из своего укрытия, заставил подняться белую лошадь, подбежал к другой, отвязал ее и повел обоих животных к дальней стороне забора. Здесь он оставил вторую лошадь, а с белой спрятался за углом. Оратор, выйдя за ворота, увидел, что лошадь его переместилась, но, ничего не подозревая, закинул ружье за спину и направился к ней. И вот тут неизвестный, галопом выехав из-за угла, на всем скаку подхватил его и перебросил через седло. Мы увидели, как всадник заткнул ошеломленному китайцу рот тряпкой и стрелой помчался на запад, удаляясь от города.
- Кто это,- как ты думаешь? - спросил я друга, и тот, не задумываясь, ответил: - Конечно, Тушегун-лама!
Облик незнакомца напомнил и мне таинственного ламу-мстителя. Да и характерное обращение с врагом наводило на эту мысль. Той же ночью мы узнали, что собравшаяся во дворе толпа так и не дождалась отправившегося к комиссару оратора: через забор перебросили только его отрубленную голову. Кроме того, на дороге из хушуна в город бесследно пропали еще восемь китайцев. Эти события навели ужас на китайских босяков и несколько охладили их пыл.
На следующий день мы получили неожиданную помощь. Из Урги прискакал молодой монгол - верхняя одежда разорвана, волосы беспорядочно разметались по плечам, за поясом револьвер. На взмыленном коне пронесся он по городу, въехал на рынок, где обычно толклись монголы, и. осадив скакуна, прокричал:
- Монголы во главе с Чан Чан Чуном[30] бароном Унгерном захватили Ургу! Богдо-хутухта - опять наш хан! Монголы, режьте китайцев и грабьте их магазины! Конец нашему долготерпению!
По толпе пронесся одобрительный гул. Люди со всех сторон окружили всадника, засыпали его бесчисленными вопросами. Смещенный китайцами монгольский саит Чултун Бейли, прослышав про гонца, попросил привести того к нему домой. Допросив с пристрастием молодого человека, он арестовал его за подстрекательство к бунту, но китайским властям отказался выдать. Я как раз находился в это время у саита, и был всему свидетелем. Когда китайский комиссар Ван Сяо-цун попытался угрожать саиту за неповиновение, старик спокойно произнес, перебирая четки:
- Я верю каждому слову этого монгола и думаю, что вскоре нам придется пересмотреть наши отношения.
Полагаю, что и Ван Сяо-цун не сомневался в правдивости его рассказа, потому что больше не настаивал на своем. С этого времени китайских часовых на улицах как не бывало, а их место заняли патрули из русских офицеров и прочих представителей нашей иностранной колонии. Паника среди китайцев усилилась после получения письма, в котором сообщалось, что монголы и алтайские татары под предводительством татарского офицера Кайгородова преследовали бежавших из Кобдо с награбленным добром китайцев, нагнали их и полностью уничтожили у Синкянга. В том же письме говорилось, что генерал Бакич, инернированный с шеститысячной армией китайцами на Амыле, получил оружие и идет на соединение с частями атамана Анненкова, интернированного в Кульде, чтобы вместе пробиваться к барону Унгерну. Этот слух оказался ложным: ни у Бакича, ни у Анненкова таких намерений не было, тем более, что Анненкова китайцы перевезли вглубь Туркестана. Однако, новости эти произвели парализующее впечатление на китайцев.
Именно в это время в доме сочувствующего большевикам русского поселенца Бурдукова объявились три большевистских агента из Иркутска - Салтыков, Фрейман и Новак, тут же начавшие агитировать китайские власти провести разоружение русских офицеров и передать их красным. Они убедили китайскую торговую палату послать в Иркутск петицию с просьбой выслать в Улясутай полк солдат, чтобы обезопасить китайское население от враждебных акций белогвардейцев. Фрейман привез с собой большевистские листовки на монгольском языке, а также приказ восстановить телеграфную связь с Иркутском. Бурдуков тоже получил инструкции от большевистского центра. Квартет весьма успешно проводил свою политику, и вскоре Ван Сяо-цун стал плясать под эту музыку. Вновь вернулось тревожное ожидание погрома. Русские офицеры с минуты на минуту ждали ареста. Мы с представителем одной из американских фирм отправились к комиссару на переговоры, где особенно подчеркивали незаконность его действий: Пекин не признал Советы и, следовательно, вступая в какие-либо отношения с большевиками, он действовал, вопреки воле правительства. Ван Сяо-цун и его советник Фу Сян были явно смущены, узнав, что нам известны их тайные встречи с большевистскими агентами. Комиссар заверил нас, что его гвардия не допустит погромов. О его гвардии мы не могли сказать ничего плохого, она состояла из хорошо обученных, дисциплинированных солдат, которыми командовали серьезные, образованные офицеры, но что такое восемьдесят солдат против трех тысяч кули, тысячи вооруженных торговцев и двухсот босяков? Поделившись с комиссаром своими опасениями, мы убеждали его ни в коем случае не допускать кровопролития, говоря, что русские и иностранцы, живущие в городе, намерены защищаться до последней капли крови. Ван Сяо-цун тут же приказал усилить патрулирование на улицах. Прелюбопытная была картина - покой в городе охраняли одновременно русские, иностранные и китайские патрули! Тогда мы еще не знали, что в горах несут вахту люди Тушегун-ламы еще триста человек!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
