— Это уж мы выяснили! — снова засмеялась Татьяна. — Как-нибудь обойдемся на пальцах. Вроде глухонемых! Ничего, все получается! Да вы идите к нему, это там!
И Татьяна указала на закрытую дверь в конце крохотного коридорчика.
Маша неуверенно шагнула вперед и остановилась. Куда-то исчезла вся ее недавняя резвость и прыть. Зачем Маня все это затеяла?.. Ей снова стало страшно… Не лучше ли сейчас повернуться и уйти?.. Только сначала надо все-таки извиниться перед свалившимся на ее бестолковую голову женихом… Но как она сможет объяснить свое собственное легкомыслие?.. Что вообще она может объяснить…
— Стучите, не робейте! — сказала Татьяна. — Он не спит, просто отдыхает. Все вас ждет!
Ждет… Господи, прости…
На тахте, вытянувшись во всю длину, лежал высокий худой рыжеватый, цветом почти как Закалюкин, человек и спокойно смотрел на Машу.
— Ты уладила свои дела на работе? — спросил он. — Мне бы не хотелось, чтобы у тебя были неприятности из-за меня.
И он приглашающе хлопнул возле себя ладонью. Маша села рядом.
— Все нормально, там полный порядок, — сказала она и замолчала, не зная, о чем говорить дальше.
Повисла тревожная своей неопределенностью тишина. Маня судорожно размышляла. Что придумать и предложить? Отправиться вдвоем погулять? Поздновато… Тогда поездить по Москве, посмотреть метро… Или отложить все поездки и прогулки на завтрашнее утро?..
— Я договорилась на работе о маленьком отпуске, — сообщила Маша. Надо ведь хоть что-нибудь сказать. — Поэтому могу быть с тобой несколько дней.
Бертил безмятежно рассматривал ее светлыми глазами. А все-таки он очень похож на Закалюкина… Еще один очевидный флегматик…
— Но ты не потеряешь в деньгах? — чуточку обеспокоенно спросил он.
— Да нет! — махнула рукой Маша.
Похоже, ее жених думает только о деньгах и о работе… Остальное его не волнует. Наверное, он прав.
— Завтра, — начала Маня, — мы поедем на Красную площадь, покатаемся на метро и съездим на Воробьевы горы. Можно в Измайлово и в Донской монастырь. Или в Новодевичий. Еще "высотки", Третьяковка, Пушкинский… Много всего… Ты не возражаешь? У тебя нет своих собственных планов?
Бертил протянул руку и осторожно провел пальцами по ее щеке.
— Как у ребенка… — сказал он.
— Что? — не поняла Маша.
— Я говорю, Мари, у тебя кожа, как у ребенка. Такая же гладкая и нежная. На фотографиях это незаметно.
Маня смутилась.
— Ты согласен с моими предложениями?
— Ну, конечно, — пробормотал бывший моряк. — Будем смотреть город… Я здесь еще никогда не был, Мари…
Ровно в десять утра Маша снова примчалась в знакомую квартиру. Татьяна радостно поведала, что они уже позавтракали. Из кухни выглянул Татьянин муж в тренировочных штанах и майке и с большим интересом осмотрел Маню.
Кивнув ему на ходу, Маша, не раздеваясь, ворвалась в комнату Бертила.
— Привет! — крикнула она. — Ты готов? Поехали! Москва большая, и у нас не так уж много времени!
— Когда вернетесь? — спросила Татьяна, провожая и заискивающе заглядывая Маше в глаза.
— Вечером, — на ходу объяснила Маша. — Рассчитать трудно… Но не раньше семи.
На улице она внимательно оглядела своего жениха: светлый модерновый плащ и клетчатая шапка типа панамки.
— По-моему, ты слишком легко одет, — с сомнением сказала Маша. — У нас уже холодно. Ты не замерзнешь?
— Нет, Мари, — засмеялся Бертил. — Я военный человек.
— Ну да, — кивнула Маша. — Всю жизнь по морям по волнам… Но, насколько я знаю, это все были довольно теплые моря и нагревшиеся под солнышком волны. У нас совсем другие климатические условия. А в Швеции зимой тепло?
Они спустились в метро. Бертил охотно начал рассказывать о Швеции и о женах. Пришло время раскрыть все свои секреты. Вот только понравятся ли они его русской невесте…
— Мари, ты видишь эту женщину напротив?
Маша осторожно, чтобы не показаться невежливой, мельком взглянула на сидящую напротив даму. Ничего интересного: постное суровое лицо, неприступно-холодное выражение, сухо поджатые, бездарно накрашенные губы, грозная морщина между бровей, большие очки, безвкусная одежка…
— Это типичная шведка! — убежденно сказал Берт. — Точно так выглядит моя первая жена.
Маша покосилась на жениха. Если это правда, ему не позавидуешь. Теперь понятно, почему он быстро переметнулся к танцующей испанке. А потом начались его другие увлечения…
Слушать о них Мане быстро надоело, но, к счастью, Бертил вскоре забыл о женах, очаровавшись московским метро.
— Мари, я объездил полмира, — в восхищении и восторге повторял он, — но нигде никогда не видел такой подземки! Это музей!
Особенно потрясла шведа станция "Площадь революции". Она всегда ошеломляла всех иностранцев.
Берт в изумлении ходил вокруг фигур солдат, матросов и колхозниц, в замешательстве трогал металлические колени и ботинки и бормотал:
— Зачем же столько денег вкладывать в метро? Странно и неразумно… Но зато очень красиво… Я нигде никогда не видел такого метро!
Маше нравилось следить за его восторгами и показывать новые и новые фигуры.
Потом они любовались станциями "Белорусская", "Новослободская", "Маяковская", "Римская", "Измайловский парк"…
Когда Маша взглянула на часы, было начало первого. Вовка ждал ее звонка… Пожалей Вовку…
Она больно закусила губу — какой мерзкий вкус у этой американской помады! — и повернулась к Бертилу.
— Теперь в Кремль! А ты не проголодался?
Больше всего на свете ей мучительно хотелось броситься к автомату и набрать уже ставший привычным номер… И услышать знакомый голос: "Длиннушка, я жутко соскучился!" И чтобы он говорил с ней. Просто говорил, и ничего больше.
Берт невозмутимо улыбнулся.
— Кремль? Очень хорошо! А поедим мы попозже, еще рано.
"Мы все начнем сначала, любимый мой… Итак…" — вспомнила Маша.
Кого из двоих она сейчас имела в виду?.. Она сама не знала этого.
Антон даже не задумывался, сколько лет прожил рядом с Машей. Оказывается, не так уж мало. А не заметил он их потому, что они абсолютно ничем не отличались от всей его предыдущей жизни, никак не выделялись, не запоминались… Разве что родился сын…
Но к сыну Антон оказался равнодушным, не привязался даже за прошедшие годы, и только иногда, в очередной раз замечая за собой такое безразличие, начинал подозревать, что в его душе не хватает чего-то очень важного. Но эта мысль приходила и спокойно уходила, особенно не трогая и не задевая его своей откровенностью, своим нехорошим смыслом, не причиняя боли и не оставляя сомнений и страданий. Антон всегда жил ровно и безмятежно и продолжал так жить.
Никаких сбоев ритма он не выносил и старался не допускать. Смысл жизни — в ее размеренности, четкости и прохладности. Просто он всегда держал деньги в другом банке… Всегда в другом, что бы ни случилось. Это совершенно необходимо и довольно легко, если хочешь выиграть жизненную шахматную партию… А выиграть ее он задумал очень давно.
Но начинать свое заведомо победное сражение с судьбой Антон собирался в одиночку, почему-то совсем не учитывая Машу, ее жизнь, характер и желания. А самое главное — Антон не понимал, что играть и спорить с судьбой нельзя, это опасно. Такого рискованного соревнования не выиграть никому. И Закалюкина слишком больно ударило и даже оскорбило это неожиданно выяснившееся обстоятельство.
Мир в представлении Антона замыкался на нем одном. Он от рождения стал и должен был всегда оставаться центром Вселенной, вокруг которого все обязаны петь и плясать, вокруг которого вертелось бы земное бытие. И Антон искренне удивлялся и даже слегка возмущался, когда получалось далеко не так.
Много лет назад он встретил в троллейбусе длинноногую кареглазую девчонку с вьющимися волосами… Когда она встала, пробираясь к выходу, Антон с удовольствием отметил ее устремленность в высоту.
— Уже выходите? — спросил он.
— Обязательно! — недружелюбно ответила кудрявая.
— Быстренько доехали! Или пытаетесь от меня сбежать?
Девушка кинула на него короткий любопытный взгляд.
Закалюкин не сомневался в своей победе. Он вообще никогда в себе не сомневался. И вышел из троллейбуса вместе с длинной незнакомкой.
Интересно, что бы она ответила ему теперь на тот же вопрос?
— Выходите?
— Ни за что…
Ни за что вместе с вами… Но почему?.. Почему все случилось так, как случилось?.. Ему ведь льстило и нравилось в ней все: ее рост, ее профессия, ее известный отец, хотя и с другой фамилией.
До Элечкиного откровения или сплетни — называй, как угодно! — жизнь ни разу не обманула Антона, ни разу над ним не посмеялась. Пришли другие времена… А разве он думал, что проживет в одном ключе, в заранее заданном режиме и ритме всю жизнь? Думал… Как ни странно… Был в этом убежден… Даже глупо… Но все текло слишком невозмутимо, и он чересчур верил в себя и в свои силы… Почему все изменилось? Ведь верить в себя он не перестал…