— Да-да. Плохо дело…— Он постепенно овладел собой. — Мы-то с тобой не верили, что она мертва. Но, помнишь, мы оба подумали, что если ее убили, то Диану должны выпустить? А полиция считает, что смерть Агнес связана с убийством Гила?
— Сэнди не знает.
Эмми сняла телефонную трубку и набрала номер авиакасс. Джастин дожевал круассан и пробормотал себе под нос, что все-таки, наверное, Агнес попала под машину.
— Ведь если бы она знала что-то об убийстве, она не могла не сказать.
— Она видела тебя возле дома Дианы и никому не сказала,— напомнила Эмми, держа трубку у уха.
— Да, верно. Но все-таки, скорее, это была авария…
— Алло, — сказал наконец голос в трубке.
Билеты были только на следующий день. Эмми сделала заказ, помогла Джастину упаковать вещи, оплатила счет, в котором все семерки были непривычно, по-европейски, перечеркнуты посередине, щедро наделила чаевыми всех, кого только увидела, и на следующий день они с Джастином вылетели домой. Над Альпами висели тяжелые облака, закрывая величественный пейзаж. В Париже шел снег и в Нью-Йорке — тоже.
Дуг встретил их с лимузином и шофером, захватил шубу для Эмми и шерстяное пальто для Джастина. Ничего нового про Агнес он им не сообщил: полиция не делала никаких заявлений, а если и делала, то он их не слышал.
— Сэнди куда-то уехал. Надо же, в такой момент! Его секретарша сказала, что не знает, где он. Я-то уверен, знает, но что толку? К тому же если Сэнди решил уехать, значит, у него были на то причины.
Зато Дуг поделился с ними другими новостями. Во-первых, он навещал Диану, и она оказала ему не самый теплый прием. Говоря это, он не смотрел на Эмми. Джастин поежился, поплотнее запахнул пальто и глядел вперед, в ветровое стекло; дорога была скользкой, машин — много, и лимузин полз медленно. Во-вторых, тетушка Медора обосновалась в квартире Эмми.
— О, нет! — воскликнула Эмми.
Джастин скривился и издал стон, словно от зубной боли.
— Я прямо сейчас выхожу из машины и иду куда глаза глядят, — заявил он, однако не шелохнулся.
— Она вынудила управляющего пустить ее. Привезла с собой сиделку. Но, Джастин, спешу тебя обрадовать: кресло-каталку она с собой не взяла, зато прихватила свою кухарку.
Однако Джастин был безутешен.
— Выгони ее, Эмми. Выстави за дверь. Это ядовитая змея, а не женщина.
— Сам выгоняй, — ответила Эмми. — Это не только мой дом, но и твой.
— Да,— мрачно согласился Джастин,— я могу жить в нем до смертного часа. Кстати, если Медора намерена у нас поселиться, то ждать осталось совсем недолго.
Вдоль заснеженной Пятой авеню горели огни. Швейцар и портье в пальто с поднятыми воротниками выбежали им навстречу, чтобы поднести вещи.
Тетушка Медора поджидала их, величественно рассевшись в любимом кресле Джастина. Джастин покосился на нее и поплелся вверх по лестнице, волоча за собой тяжелое пальто.
В холле Эмми поблагодарила Дуга за то, что он их встретил. Дуг выразительно глянул поверх ее плеча на тетушку Медору, которая пристально смотрела на них выпуклыми голубыми глазами.
— Ах, вот и ты! — сказала она Эмми, затем обернулась к тщедушной перепуганной сиделке: — Иди отсюда.
Та мгновенно скрылась из виду.
— Похоже, мне здесь не больно-то рады, — заявила тетушка. — Подойди-ка, Эмми, дай я на тебя посмотрю. Мне нужно кое-что тебе сказать.
— Только не сейчас, тетя Медора.
— Именно сейчас! В свете только и разговоров, что о тебе и молодом Уорде. Мне пришлось пойти на огромные жертвы, чтобы переехать сюда. Но я сделала это, и я остаюсь. До тех пор, пока я здесь, никто не посмеет сказать о тебе дурного слова.
На столике рядом с Эмми стояла массивная китайская фарфоровая ваза. Девушке стоило невероятных усилий сдержаться и не запустить ею в Медору.
— Уверяю вас, — сказала она, — я никому не даю повода для сплетен.
— Не бывает дыма без огня! — отрезала Медора и гордо задрала курносый нос, стального цвета волосы были безжалостно стянуты в тугой узел, открывая выпуклый лоб. Она пристукнула по полу тяжелой тростью из вишневого дерева: — Скажи мне только одно: как тебе могло прийти в голову закрутить роман с Уордом? Силы небесные!
— Ничего подобного не было, — решительно ответила Эмми, но знала, что слегка кривит душой.
— Меня не беспокоит моральная сторона. Хотя нет, беспокоит, и еще как! Твоя сестра в тюрьме, а ты тут как тут — приглашаешь ее муженька в путешествие. Говорила же я тебе: не делай этого, но ты и бровью не повела. Но меня изумляет другое. — Медора действительно выглядела озадаченной. — Как вообще можно влюбиться в родственника?! Ты же столько всего о нем знаешь… Так зачем наводить людей на мысль о том, что между вами что-то происходит?
— Между нами ничего не происходит, как вы изволили выразиться. Когда,— отважилась спросить Эмми,— вы намерены вернуться в собственную квартиру?
Медора самодовольно усмехнулась:
— О, я сдала ее. На год.
Эмми лишилась дара речи. Вновь овладеть собой ей удалось далеко не сразу.
— В таком случае вы могли бы переселиться в гостиницу.
— Это слишком дорого для меня. — Медора еще прочнее устроилась в кресле.
— Я заплачу, — процедила Эмми.
— Дитя мое, я прекрасно знаю, что такое долг перед семьей, я никогда не изменяла ему и не намерена делать этого сейчас. Я остаюсь здесь. Кроме того, я взяла с собой свою кухарку. Она будет тебе необходима, поверь. Что там случилось с твоей Агнес?
— Не знаю. Несчастный случай.
Медора скептически хмыкнула.
— Может быть, может быть. Но не странно ли, что в кругу людей, приближенных к вам с Дианой, происходит, сначала убийство, а затем несчастный случай? И все же, — она шмыгнула носом, — очевидно, что Диана никак не могла убить эту Агнес.
Эмми сняла пальто, только теперь почувствовав, как жарко в квартире. Должно быть, тетушка Медора включила кондиционер. Как же ее выжить? Внезапно в голову Эмми пришла спасительная мысль:
— Вам нельзя оставаться у меня, тетушка Медора. Здесь слишком крутые ступени. С вашим больным сердцем…
Глаза старухи победоносно засияли.
— А мне твои ступеньки ни к чему. Я уже расположилась здесь, в комнатушке, которую вы зовете библиотекой. Тем более что рядом умывальник и душ. А лично для меня душ гораздо удобнее ванной. Так что не волнуйся обо мне, я прекрасно устроилась. — Ее цепкий взгляд задержался на брошке в форме четырехлистного клевера, которую Эмми в тот день приколола к красному шерстяному платью: — Это еще что?
— Это брошь, — смутилась Эмми.
— Вижу, что брошь. Откуда она взялась? Я раньше никогда ее не видела.
— Мне ее подарил один человек.
Медора достала лорнет в массивной золотой оправе, пристально разглядела брошку и хмыкнула.
— Ерунда. Дешевка. Зачем она тебе при твоих-то драгоценностях?
— Она мне понравилась, и все. — Медоре всегда удавалось вывести Эмми из себя. — Я иду к себе.
— Иди, дитя, — сказала старуха. — Только сперва принеси мне газету.
Газета лежала тут же, на столе. Эмми подала ее Медоре просто потому, что это ей ничего не стоило. На соседнем столике стояла фигурка золотой танцовщицы. Эмми легонько прикоснулась к ней, и ей захотелось поддразнить старуху.
— Это тоже подарок. От Сэнди.
Медора посмотрела на статуэтку через лорнет.
— Раз это от Сэнди, — язвительно изрекла она, — значит, брошь — от Уорда.
Да, эта старуха за словом в карман не полезет… Эмми с золотой танцовщицей в руках поднялась в салон и нос к носу столкнулась с Джастином, который немедля заявил:
— Я слышал все до последнего слова. Я переезжаю в гостиницу и не вернусь, пока она не уберется.
«С меня хватит», — подумала Эмми и сказала:
— Хорошо. Но тебе придется самому за это платить.
Она бережно поставила статуэтку на большой круглый стол, и хрупкая стеклянная фигурка заискрилась на свету.
Джастин, конечно же, никуда не уехал. После обеда он даже временно сменил гнев на милость, поскольку у Медоры действительно оказалась непревзойденная кухарка — единственный человек на свете, имевший на старуху влияние. Крупная рыжеволосая немка, она говорила с приятным акцентом и готовила поистине божественно. Это признал даже Джастин, потянувшись за добавкой десерта. Медора при этом сердито сверлила его взглядом так, словно боялась, что ей ничего не останется. Еда была для Медоры самым большим удовольствием в жизни и в то же время самым большим проклятием — любой доктор, не зря получивший диплом, сказал бы, что Медоре нужно срочно сбросить несколько фунтов, если у нее действительно такое больное сердце, как она не уставала утверждать. Худосочная сиделка по имени мисс Симпсон ужинала вместе с ними. Когда Эмми пригласила ее к столу, она едва не растаяла от благодарности, хотя ужасно изумилась. «Обычно я доедаю то, что остается на подносе…» — пролепетала она. «Немного же там остается»,— подумала Эмми…
