было. Мою фотографию печатали в газетах, мне дали награду за отвагу. Ужасно стыдно и совершенно необязательно. Я ответил:
— Эм-м, да.
Домофон зажужжал, дверь открылась. Ее квартира находилась на втором этаже, и она ждала у двери, уже с готовой улыбкой. Высокая, в районе пятидесяти, что в нужном освещении сойдет за тридцать пять — в основном благодаря воспитанию, уходу и деньгам.
Первым же делом заметил ее руки — неестественно крупные для женщины и грубые, будто она всю жизнь мыла посуду, в чем я сильно сомневался. Она перехватила мой взгляд:
— Стыжусь их, но я работаю с лошадьми. И от них тоже есть польза — нужны очень сильные руки, чтобы удержать лошадь, которая не хочет удерживаться.
Позже я разглядел в этой фразе самые разные смыслы. Тогда оставил без комментариев.
Черные волосы до плеч, голубое платье, замечательно подчеркивающее формы, и без пяти минут заурядное лицо. Она протянула руку:
— Рада познакомиться со спасителем лебедей.
Я взял руку, почувствовал силу и решил не разубеждать ее в своем героизме. Она пригласила меня внутрь, и я сразу увидел на стенах фотографии лебедей в Кладдах-Бейзин, со всех ракурсов. Одна была особенно эффектная, в сумерках, и лебеди приобрели чуть ли не мистическое свойство.
— Ого, — сказал я.
Она рассмеялась, согласилась.
— Великолепные создания.
Квартира была обставлена просто, но элегантно: вкус и деньги придавали комфортную, расслабленную атмосферу. Она показала на кресло, я сел. Она нервничала, а я осознал, как давно не видел ни одну женщину даже отдаленно привлекательной. Совершенно закрылся от этой стороны жизни, не ожидая, что буду скучать. На столике рядом со мной стоял маленький серебряный лебедь — изящно сделанный, каждая черточка на месте. Почти как настоящий.
— Один из пары, — сказала она.
Посмотрела на него, затем:
— Заказывала мастеру на Ки-стрит. Вообще-то заказывала сразу пару. Вы знаете, что лебеди остаются в паре на всю жизнь, неразлучны?
На языке вертелся очевидный вопрос, почему этот-то один, но она меня опередила:
— Второго я отдала… Ну, просто отдала. Ошибка, теперь сама понимаю, но тогда это казалось… правильным.
Спросила:
— Вам что-нибудь налить?
Упрощала для меня процесс. И я сказал:
— Пожалуй, стакан воды.
Она сказала, что себе, пожалуй, плеснет капельку виски с содовой, хотя обычно алкоголь ее не интересует. Пришлось подавить вопль: «Заткнись ты на хрен! Пей, не пей — только Христом Богом прошу, хватит об этом говорить». Ответил вежливой улыбкой — той, которая говорит «о, у всех свои недостатки».
Она взяла бутылку «Блэк Бушмиллс» — и я чуть не сломался. Господи, сливки среди алкоголя, пьется как мечта.
— Майкл убил бы меня даже за мысль добавить воды, — сказала она. — Говорит, женщины не умеют пить хороший виски.
Слова «Майкл» и «убить» в одном предложении напомнили, зачем я пришел, и я почувствовал, как надо мной зависла волна депрессии. Она вручила мне тяжелый стакан «Уотерфорд» с водой. Я поднял его и сказал:
— Сланжа.
Удостоился небольшой улыбки в ответ, потом она спросила.
— Так что насчет Майкла?
Я перебрал пару окольных тактик, но она не напоминала человека, к которому можно подольститься, и просто сказал:
— Его имя всплыло в связи с убийством отца Джойса.
Если ее это потрясло, она это умело скрыла. Выражение лица не изменилось. Она поставила стакан на столик, спросила:
— А в чем ваш интерес, мистер Тейлор? Сомневаюсь, что вы тут по долгу службы.
Ее голос напоминал голос Майкла: капля английского акцента, но более культурное произношение.
— Мое дело — вычеркнуть Тома Рида и Майкла из расследования, — сказал я.
Она всмотрелась мне в глаза, спросила:
— Вас кто-то нанял?
Теперь пришлось врать:
— Церковь стремится очистить имена бывших служек, чтобы не марать их репутацию, и без того запятнанную в глазах общества.
Мне казалось, это довольно правдоподобно. Она не отводила глаз, и это уже начинало смущать. Спросила:
— Вы встречались с Майклом?
Я ответил «да» и что он очень помог. Она встала, сказала:
— Очень в этом сомневаюсь, мистер Тейлор.
Чем застала меня врасплох и добавила раньше, чем я ответил:
— У Майкла… проблемы. Думаю, по самой древней на свете причине — отцы и дети. Он так хотел впечатлить нашего отца — но, увы, у него так и не получилось, а трагедия в том, что он еще старается. Он верит, что если дотянет этот город до богатства и процветания, то отец наконец его одобрит. Отец мертв уже двадцать лет.
Я поднял стакан, чтобы выиграть время, солидно отпил и почувствовал, как по горлу струится гладкая чистота, сказал:
— Вы поддерживаете с ним контакт?
Она провела рукой по волосам, выглянула в окно, откуда открывался славный вид на бухту, сказала:
— Мы потеряли Майкла в десять лет, когда его погубил… тот… священник. К нашему стыду, мы ему так и не поверили. Мать даже жестоко его лупила за то, что он сказал правду; мы не меньше этого… священника… виновны в том, во что превратился Майкл. В детстве мы с ним были не разлей вода, везде ходили вместе, все делали вместе, но главным нашим развлечением было кормить лебедей. Мы часами любовались этими чудесными созданиями.
Затем она села, продолжила:
— Не знаю, зачем вам все это рассказываю. Может, потому, что вы спасли лебедей, а может, мне просто это нужно. Те серебряные лебеди — я заказала их на двадцать первый день рождения Майкла, последняя отчаянная попытка воссоединиться. Он их вернул — сказал, что ненавидит эту мерзость.
Тут мне кое-что вспомнилось:
— Но его офис выходит на Кладдах-Бейзин. Если он их так ненавидит, там бы устроился в последнюю очередь?
Она вздохнула, затем:
— Он выкупил контору своего партнера, которая уже там находилась. С коммерческой точки зрения логичней было не переезжать. В любом случае Майкл их не видит. Он с десяти лет видит мир не так, как мы с вами.
Я не мог не спросить — и рискнул.
— А как по-вашему, что он видит?
Она задумалась.
— Думаю, он видит нашего отца, строгий взгляд. Мой отец ненавидел священников, был категорически против того, чтобы Майкл стал служкой, но так уж хотела мать. Ирландки и священники…
Она замолчала, и я мог бы подхватить: «Кому вы рассказываете. У меня самого мать была с этим поганцем Малачи».
Вместо этого я представил себе Майкла.
Вспомнил, как приходил к нему, как потом он стоял у окна: глаза как стекла, смотрят внутрь.
Ее стакан опустел, и я спросил, не подлить ли ей еще. Она ответила:
— Нет, это не решение.
Мог бы поведать ей
