Весь октябрь Кауфман инспектировал новое генерал-губернаторство, по нескольку дней останавливаясь в укреплениях на территории нынешнего Казахстана. В укреплении Верное, ставшем через два десятилетия городом Верным, а затем Алма-Атой, он провел неделю. Тогда Верное было административным центром Семиреченской области. По свидетельству очевидцев, Кауфман занимался делами области, крепости и гарнизона с утра до позднего вечера, «принимал всех и выслушивал каждого и тотчас делал свои распоряжения, посылал курьеров в Ташкент с приказаниями для исполнения его распоряжений. К его приезду доклады, делаемые служащими, казались нескончаемыми. И только под вечер он со своею свитой и с обычным конвоем, сотнею казаков, выезжал из крепости обозревать окрестную местность»[179].
Никогда еще ни одному генерал-губернатору не устраивались столь торжественные встречи, как Кауфману: фактически его принимали и воспринимали как члена Царствующего дома. Гарнизон Верного был выстроен для смотра в полной парадной форме с развернутыми знаменами, что полагалось при встрече только Августейших особ. Около занимаемого им дома были выставлены почетный караул при офицере, а также хор музыкантов и ординарцы от всех войсковых частей и подразделений. «И сам Кауфман – не то что все начальники, до него прибывавшие в край: он не отвергал делаемых ему высоких встреч и помп, – писал непосредственный участник этих помпезных встреч генерал Колокольцев[180], – генерал-адъютант Кауфман, напротив, перед азиатским народом старался сохранить свое достоинство, как посланный от Великого Государя»[181].
Торжественный смотр войск, громкая музыка, тренировочная артиллерийская пальба, подношение хлеба-соли – все это было неким театральным действом, имевшим целью внушить населению уважение и почтение к новой власти. В той же крепости Верное Кауфман помиловал несколько разбойников, на казнь которых уже собрались многочисленные зрители из местных жителей. Сделано это было специально, дабы продемонстрировать могущество и милосердие России, ее отличие от грубого деспотизма традиционных мусульманских правителей.
7 ноября 1867 г. генерал-губернатор доехал наконец до своего стольного града Ташкента.
Русский Ташкент был совсем невелик, но это был правильно спланированный городок с площадями и улицами, застроенными побеленными домами из кирпича-сырца с глиняными крышами и без деревянных полов – пиломатериалы были редкостью и ценились дорого. Вдоль улиц, мощенных щебнем, были прорыты арыки, обсаженные еще совсем невысокими пирамидальными тополями, не дающими, к сожалению, столь необходимой в том жарком краю тени. Однако тень можно было найти в публичном парке Минч-Урюк, и не только тень, но и приличный буфет, неотъемлемую принадлежность всякого русского губернского или уездного города. Парк этот достался в наследство от побежденного Черняевым кокандского хана, как, впрочем, и вся территория цитадели, где разместились казармы, а также домики офицеров и чиновников.
В этой ханской урде (цитадели) русские люди жили привычной жизнью. Вот какой ее увидел Пашино в 1866 г.:
«На перекрестке попались мне два пьяных солдата, державшиеся за забор и рассуждавшие между собой вслух.
– Митрич, айда трахнем еще, – говорил один, упираясь спиною в забор.
– Пошел ты к… Подносил я тебе, ты отказался, сказал – не хочу, – рассуждал другой, упираясь в стену затылком, приправляя речь многими непечатными словами.
Потом мы встретили солдата, шедшего обнявшись с сартом и рассуждавшего что-то по-татарски. Солдаты были все в белых рубахах, красноватых штанах и кепи»[182].
Когда Кауфман появился в Ташкенте, русская часть города походила скорее на военный лагерь. Для генерал-губернатора и его канцелярии подобающего помещения не нашлось – пришлось остановиться в домике без окон, который отапливался переносной печкой (надвигалась хоть и недолгая, но подчас суровая зима). Весной крыша стала протекать, и, пока ее не починили, Кауфман писал свои донесения Царю под большим зонтом. Однако уже через два года был отстроен просторный и благоу строенный генерал-губернаторский дом, который ташкентцы не без основания называли дворцом. Выпустивший свой путеводитель в 1870 г. Маев мог уже уверенно написать: «Общественная жизнь в Ташкенте устанавливается понемногу. В городе имеется уже клуб, с довольно порядочною библиотекой, устраиваются спектакли, концерты, публичные чтения, вечера, пикники. В кафе-ресторане Розенфельда можно получить обед, весьма недурной и относительно недорогой. Порция каждого кушанья стоит 35 коп. <.> Самый город мало-помалу теряет уже свой прежний бивуачный вид»[183]. Умели обживаться на новом месте наши предки.
В домике без окон первый туркестанский генерал-губернатор продиктовал два письма, которые положили начало окончательному выяснению отношений России с Хивинским и Кокандским ханствами. Кауфман извещал хивинского хана Мухаммеда-Рахима и кокандского Худояра о своем назначении и своих обширных полномочиях, увещевал отказаться от набегов на поселения и кочевья, расположенные на землях, присоединенных к Российской империи, предлагал установить, как теперь бы сказали, взаимовыгодные торговые связи, открыв свободный доступ для русских купцов во все населенные пункты обоих ханств.
Ответных посланий пришлось ждать долго. Только в феврале 1868 г. пришло письмо из Хивы, да и то не от хана, а от его кушбеги – премьер-министра и министра финансов одновременно, в котором тот поучал Кауфмана, как ему следовало вести себя в отношении Хивы. Хивинцы давали Кауфману понять разницу между ним, всего лишь подданным русского Царя, и ханом – самодержавным владетелем: генерал-губернаторский уровень приравнивался к уровню кушбеги. По той же причине, видимо, не отвечали другие ханы. Что же касается хивинского хана, то стоит добавить, что от роду ему было всего 20 лет и что он отчаянно увлекался соколиной охотой, а отнюдь не государственными делами.
Проведя в Ташкенте неделю, Кауфман выехал в Ходжент, на передовую линию для обозрения пограничной с Бухарой полосы. Там было официально провозглашено о создании Туркестанских генерал-губернаторства и военного округа. Слух об учреждении Туркестанского военного округа, то есть военно-административной единицы, сформированной для организации боевых операций, быстро разнесся окрест и вызвал переполох, прежде всего в ближайшем к Ташкенту Кокандском ханстве: знать бросала свои дома и усадьбы и переселялась в китайские владения. Вовсе не на такой эффект рассчитывал Кауфман, отправляя к Худояру Кокандскому свое послание.
Новый, 1868 год принес первые очень ощутимые военно-политические успехи наместнику обширного Туркестанского края. В январе удалось мирными средствами убедить Худояра заключить российско-кокандский торговый договор на условиях, продиктованных Кауфманом. Русские купцы получили наконец все требуемые привилегии и льготы: как и для мусульман, для русских устанавливались фиксированные пошлины на ввозимые товары в размере 2,5 процента их стоимости; им гарантировалось свободное и безопасное пребывание в ханстве повсеместно, организация в любом населенном пункте своих складов (караван-сараев); Коканд допускал на свою территорию российских торговых агентов. То был первый шаг к установлению торговой монополии российских товаров на кокандских рынках.
Подписав вместе с туркестанским генерал-губернатором торговый договор, кокандский хан этим не удовлетворился и послал в Петербург посольство, чтобы получить от Императора грамоту и тем самым укрепить в глазах подданных свой пошатнувшийся авторитет. Вперед посольства с объяснениями и рекомендациями от Кауфмана полетел на лихих лошадях курьер генерал-губернатора. В результате посланец хана купец Умидов (говоривший неплохо по-русски) получил для хана искомую грамоту, роскошные подарки и бриллиантовую звезду ордена Святого Станислава 1-й степени; сам же посол был пожалован в чин действительного статского советника и награжден орденами Святой Анны и Святого Станислава 2-й степени. Русские власти не нарушали древнюю, заложенную Римом, традицию щедро поощрять сговорчивых туземных властителей.
* * *
Бухарский эмир не спешил, однако, стать кавалером русских орденов – он готовил отпор новому наместнику русского Царя. Эмир Музаффар не был столь легкомыслен, как хивинский собрат, сверх меры увлеченный соколиной охотой. Музаффар понимал, что в одиночку, даже обладая численным перевесом, русские батальоны ему не одолеть, а потому он упорно в течение семи месяцев сколачивал антироссийскую коалицию, склоняя к участию в ней Хиву, Афганистан, Коканд, Турцию и даже администрацию Британской Индии. Турция и британская колониальная администрация, ответственные участники международных отношений, сразу отказались, остальные потенциальные члены коалиции отвечали уклончиво, но вели переговоры. Именно поэтому эмир Бухары не торопился и ответил, да и то весьма туманно, только после вторичного письма генерал-губернатора, отправленного в начале марта 1868 г.
