- Простите, сэр, - ответила девушка, - но на этом самолете нет первого класса. - Она не взглянула на него и продолжала разбирать бумаги.
- За последний год я тридцать три раза летал по этой линии, - сказал доктор, - и, думается, имею право на то, чтобы мне оказали некоторое предпочтение.
- Мы никому не оказываем предпочтения, - сказала девушка. - Это противозаконно.
Она явно никогда не видела его по телевизору, и его нависшие густые брови не произвели на нее впечатления.
- Послушайте-ка, барышня... - Его скрипучий, визгливый голос вызывал враждебные чувства у всех, кто был в пределах слышимости. - Я доктор Лемюэл Камерон. Я лечу по государственным делам и сообщу о вашем поведении вашему начальству...
- Мне очень жаль, сэр, но из-за тумана все перепуталось. Свободное место в первом классе у нас есть только на вечерний рейс в следующий четверг, если вы готовы подождать.
Камерона взволновало полное невнимание девушки к его высокому положению, ее безразличие или явная неприязнь, и он вспомнил обо всех других людях, которые относились к нему скептически и даже враждебно, словно вся его блестящая карьера была пустым самообманом. В особенности такого рода девушки, в форме, в заморских шапочках, с крашеными волосами и в узких юбках, казались ему столь же далекими, как листва давно вымерших деревьев. Куда эти девушки уходят, когда заканчиваются рейсы и закрываются кассы? Казалось, они захлопывают какую-то ставню, отгораживаясь от него; казалось, они сделаны из другого материала, чем мужчины и женщины его времени, казалось, они в высшей степени равнодушны к его мудрости и могуществу, которые должны были бросаться в глаза с первого взгляда.
- Должен вам объяснить, - мягко сказал Камерон, - что я пользуюсь правом первоочередности и что в случае необходимости могу требовать для себя место.
- Посадка на ваш самолет - в секции номер восемь, - сказала девушка. Если вы согласны ждать до вечера четверга, я могу вам дать билет в первом классе.
Камерон прошел по длинному коридору туда, где кучка жалких на вид мужчин и женщин ожидала посадки в самолет. Это были главным образом итальянцы, в большинстве своем рабочие, официанты и горничные, которые летали на месяц домой повидаться со своей мамочкой и похвастаться нарядами, купленными в магазине готового платья. Камерон любил вытянуть ноги в салоне первого класса, попивать первоклассное вино и любоваться просветами в небе из иллюминатора первого класса, пока самолет на огромной скорости летит к Риму, но туристский класс сильно отличался от того, к чему он привык, и напомнил ему о первых днях авиации. Найдя свое место, Камерон жестом подозвал стюардессу, еще одну невозмутимую девушку с ослепительной улыбкой, в узкой юбке и с выкрашенными в серебристо-золотой цвет волосами.
- Мне обещали место в первом классе, если кто-нибудь не явится, сказал он, отчасти чтобы осведомить стюардессу о положении дел, а отчасти чтобы дать понять окружающей его разношерстной публике, что он не имеет к ней никакого отношения.
- Мне очень жаль, сэр, - сказала девушка с ослепительной в своей неискренности улыбкой, - но на этом самолете нет мест первого класса.
Затем она любезно усадила на места подле него болезненного на вид итальянского мальчика и его мать с грудным ребенком на руках. Камерон повернулся к ним с беглой улыбкой и спросил, не летят ли они в Рим.
- Si [да (итал.)], - устало сказала женщина, - моя не говорит английский.
Как только они сели, она вынула из коричневого бумажного мешка бутылку с лекарством и протянула ее сыну. Мальчик не хотел принимать лекарство. Он прикрыл рот рукой и повернулся к Камерону.
- Si deve, si deve [нужно, нужно (итал.)], - уговаривала мать.
- No, mamma, no, mamma [нет, мама, нет, мама (итал.)], - упрашивал мальчик, но она заставила его выпить.
Несколько капель лекарства пролились на одежду мальчика и распространяли отвратительный сернистый запах. Стюардесса закрыла дверь салона, и пилот объявил по-итальянски, а затем по-английски, что высота облачности нулевая и что они не получили разрешения на взлет, но ожидается, что туман, nebbia, скоро рассеется.
У Камерона затекли ноги, и, чтобы отвлечься от неприятной обстановки, он стал думать о Лючане. Он подробно вспоминал все части ее тела, все черты лица, словно описывал их кому-нибудь из знакомых. Он пояснял, что, будучи уроженкой Тосканы, она сохранила стройную фигуру, даже зад у нее не отяжелел, и, если бы не походка, замечательная римская походка, она могла бы вполне сойти за парижанку. Она была изящна, объяснял он своему воображаемому знакомому. Она обладала тем изяществом, какое редко встречается у итальянских красавиц: тонкие запястья, изящные кисти рук, округло-нежные плечи. О, в дождь и ветер держать в своих объятиях желанную возлюбленную! Кровь устремилась от бедер к мозгу, и Камерона снова охватило мучительное возбуждение. Он вспомнил некоторые подробности любовных забав, которые позволил себе во время последнего свидания с Лючаной. Его возбужденно росло, и вместе с ним росла кривая отвращения к самому себе, росла упорная жажда благопристойности, уживавшаяся с неистовствами буйной плоти. Он хорошо знал, что его плоть безрассудна настолько безрассудна, что требовала немедленного удовлетворения своего желания здесь, в салоне пассажирского самолета, где его ближайшими соседями были больной мальчик с матерью; но его совесть, цеплявшаяся за мечту о благопристойности, была, казалось, еще более безрассудной. Вдруг маленького мальчика, сидевшего слева от Камерона, вырвало лекарством, которое мать заставила его выпить. Рвота пахла горечью - горечью цветочной воды.
Это омерзительное происшествие начисто покончило с эротическими грезами Камерона. Приступ тошноты у мальчика мгновенно охладил пыл сладострастных мечтаний. Камерон помог стюардессе вытереть бумажными полотенцами свой забрызганный костюм и вежливо ответил на извинения матери. Он снова был самим собой, рассудительным, властным, высокоинтеллигентным человеком. Затем пилот объявил на двух языках, что разрешения на взлет не дают и самолет пока уведут в ангар. Высота облачности все еще была нулевая, но в течение часа ожидалась перемена ветра и прояснение.
Самолет поставили в ангар, где не на что было смотреть. Некоторые пассажиры вытянули ноги в проход. Никто не жаловался, разве только в шутку, и большинство говорило по-итальянски. Камерон закрыл глаза и попытался заснуть, но Лючана своей легкой походкой опять шагнула в его мечты. Он уговаривал ее уйти, оставить его в покое, но она лишь смеялась и снимала с себя одежду. Он открыл глаза, чтобы окружающая обстановка отрезвила его. Грудной ребенок плакал. Стюардесса принесла ребенку соску, а командир экипажа объявил, что туман сплошной. Через несколько минут их отвезут в нью-йоркскую гостиницу, и там они будут ждать, пока небо прояснится. Там их бесплатно накормят за счет авиакомпании; рейс намечается на четыре часа дня.
Доктор тяжело вздохнул. Почему их не могут поместить в гостиницу "Интернациональ"? - спросил он стюардессу. Та объяснила, что ни один самолет не поднялся в воздух и гостиницы в аэропорту переполнены. В ангар въехал автобус, и все покорно сели в него и вернулись в город, где их поместили в захудалую, явно третьеразрядную гостиницу. Около полудня Камерон зашел в бар и заказал выпивку и ленч.
- Вы с рейса номер семь? - спросила официантка.
Он ответил утвердительно.
- Извините, - сказала она, - но пассажиров с седьмого рейса кормят в столовой, где им подают plat du jour [дежурное блюдо (фр.)].
- Я заплачу за ленч, - сказал Камерон. - И принесите мне, пожалуйста, выпить.
- Бесплатная подача коктейлей не распространяется на пассажиров туристского класса, - сказала официантка.
- Я заплачу за выпивку и заплачу за ленч.
- В этом не будет необходимости, - сказала официантка, - если вы только перейдете в другой зал.
- Неужели, по-вашему, я похож на человека, который не в состоянии заплатить за ленч? - спросил Камерон.
- Я только стараюсь объяснить вам, что авиакомпания должна оплатить ваше питание.
- Я понял, - сказал Камерон. - Теперь принесите мне, пожалуйста, то, что я заказал.
После ленча он сидел в номере гостиницы и смотрел по телевизору какой-то спектакль, а в четыре часа позвонил и попросил принести ему бутылку виски. В шесть часов позвонили с аэродрома и сообщили, что вылет назначен на полночь и что к восьми часам к гостинице будет подан автобус. Камерон поужинал неподалеку в ресторане и присоединился к остальным пассажирам, которых уже начал ненавидеть. В половине двенадцатого они заняли свои места в самолете и поднялись в воздух в назначенное время; но самолет был старый и очень шумный и летел так низко, что Камерон мог ясно различить огни Нантакета, когда самолет шел над островом. Бутылку виски он взял с собой и потягивал из нее до тех пор, пока не заснул. Во сне его снова преследовали мучительные видения Лючаны. Когда он проснулся, уже рассветало и самолет снижался, но не в Риме, а в Шанноне, где пришлось сделать непредвиденную посадку для ремонта двигателей. Из Шаннона Камерон послал Лючане телеграмму, но прерванный рейс был возобновлен только в пять часов дня, и самолет прибыл в Рим лишь на рассвете следующего дня.
