И все же, пока мои помощники суетились вокруг, радостно поздравляя и хлопая по плечу друг друга, мой взгляд был неотрывно прикован к скромному предмету цилиндрической формы; он был сделан из белого металла и лежал в ногах скелета среди щедрых россыпей золота и драгоценных камней. Я не спускал с него глаз все время, пока Джонсон несколько часов подряд фотографировал и снимал на кинопленку гробницу и ее содержимое, категорически настаивая на том (мне это тогда казалось святотатством), чтобы как можно скорее опустошить саркофаг: воздух настолько насыщен влагой, утверждал он, что находки могут мгновенно подвергнуться порче. Вслед за этим Мэри, преисполненная глубочайшего уважения к святыням древности, записала на магнитофонную ленту все наши соображения по поводу необходимости научного анализа и реконструкции нашей находки. Я в своем выступлении ни слова не сказал о металлическом цилиндре, остальные, видимо, его просто не заметили или не придали ему никакого значения. Но мне было так неловко, будто я выставил в игре крапленую карту.
Разумеется, каждый из нас в этот день дошел до крайнего физического и нервного переутомления. Я тоже боялся, что не смогу все это выдержать. Поэтому за ужином, затянувшимся далеко за полночь, принял слоновую дозу успокоительных таблеток. В результате я все еще продолжал бодрствовать, когда весь лагерь уже погрузился в сон…
А теперь, мой друг, начинается самая невероятная часть моего повествования. Ради нее мне пришлось сделать такое обширное вступление. Прошу вас — выслушайте меня молча и не задавайте мне сразу вопросов. Знайте, за исключением аббата, вы первый, кому я после стольких лет молчания вверяю страшную тайну…
Цилиндрический ларец, я и теперь его так называю, стоял перед моей походной кроватью. Опустившись на колени, я стал пристально его осматривать. Полированная поверхность цилиндра с пугающей завершенностью ярко сверкала при свете лампы. Пот выступил у меня на лбу. Я уже был совершенно уверен в том, что этот предмет изготовлен с помощью наисовременнейшей техники из сплава, близкого к хромистой стали наивысшего качества. Напрасно пытался я убедить себя в том, что это какое-то наваждение и что неприлично даже говорить о таких вещах, но ведь я мог ощущать и даже определить примерный вес моего сокровища. Ларец имел около фута в длину, был с ладонь в диаметре и весил фунтов восемь. Единственное, что меня несколько смущало, никак не укладывалось в представление о современном изделии, — это выгравированное в углу ларца изображение Пернатого Змея — Кецалькоатла, бога древних индейцев, И хотя это было невероятное сочетание, я ни минуты не сомневался, что цилиндрический предмет современного происхождения и древняя гравировка составляют одно легендарное целое. Понимая вопиющую абсурдность этого, я считал, что иного толкования здесь быть не может. Полукруглая крышка ящичка не поднималась, несмотря на все мои усилия. Тогда я выбрал самый большой гаечный ключ, и не заботясь о том, что могу повредить стальной предмет, попробовал повернуть ее. Крышка поддалась и стала поворачиваться. Мое сердце заколотилось с бешеной силой. И если я еще как-то мог сомневаться в современном происхождении ларца, то теперь при виде великолепной металлической резьбы все мои сомнения исчезли. Никаких других доказательств мне не требовалось…
Просунув внутрь цилиндра средний и указательный пальцы, я нащупал хрустящую бумагу. С помощью небольших щипцов мне удалось вытащить ее. Это оказался свернутый в трубочку листок прекрасной бумаги. Отпечатанный на портативной машинке текст хорошо сохранился. Привожу его дословно.
«Вот уже двадцать лет, как я отказываюсь повиноваться внутреннему голосу, побуждающему меня вставить в мой старенький «Ремингтон» остатки бумаги, чтобы записать рассказ о своих невероятных приключениях. По правде говоря, у меня нет никаких надежд, что со временем его кто-нибудь прочтет. Но в то же время силы мои с некоторых пор стали мне изменять, и я уже не в состоянии под разными предлогами сопротивляться своим тайным желаниям. Смерти я не боюсь, хотя и знаю, что она не принесет мне избавления. Возможно, я должен рассматривать себя как человека совершенно исключительной судьбы, оказавшегося причастным к тайнам мира, в котором заблуждения являются источником безмятежного покоя. Не получив религиозного воспитания, я все же верю, что после того, как закроются мои глаза, я непременно должен буду возродиться вновь, но не сейчас, а через головокружительно долгую смену веков. Возродиться таким, каким я был. И никакой мистики, ничего сверхъестественного в этом нет. Коль скоро мне выпало заглянуть в тайны мироздания, стать их соучастником, было бы неразумно не усмотреть в этом реальной закономерности. Неизбежно ли повторение Великой Катастрофы, как я со временем стал это называть, я пока не знаю, хотя все двадцать лет исступленно, до умопомрачения об этом думаю. Возможно, я напрасно тешу себя мыслью, что в одеждах Вселенной образовалась складка, которая со временем разгладится. Надежда поддерживает жизнь, даже если смерть уже занесла над жертвой свой меч…
Как меня зовут, не имеет значения. Скажу только, что я родился младшим сыном фермера в штате Кентукки 1 апреля — похоже на неуместную шутку — 1965 года. В Филадельфийском университете изучал электронику и физику. В 1990 году получил диплом инженера, а через год, защитив диссертацию, — степень доктора. Своими работами я привлек внимание министерства обороны и мне предложили солидное место в лаборатории на мысе Кеннеди.
Еще до того, как я закончил университет, ученые пришли к выводу, что будущее межпланетных сообщений и других космических полетов в гораздо большей степени зависит от данных многомерной математики с вытекающими из нее философскими идеями, чем от самых усовершенствованных достижений «баллистики», как мы их тогда иронически называли.
Короче говоря, в центре внимания оказалась пресловутая формула уроженца Америки физика Майкла Ко-Минг-Вея. Согласно его гипотезе, в основе которой лежит эйнштейновская теория растяжения времени, для любого тела можно рассчитать некую траекторию его движения в пространстве, способную вызвать трансформацию того, что он назвал «полем хронополяризации».
Таким образом, прежней методике познания Вселенной был нанесен сокрушительный удар. Человечество пришло к убеждению, что до сих пор ошибочно находилось во власти картезианского комплекса, не принимая во внимание всех аспектов теории относительности Эйнштейна. Проще сказать: настало время, когда сделалось очевидным, что между скрупулезной разработкой космического полета в звездную бесконечность и составлением графика движения пассажирского поезда существует громадная разница. Как это ни невероятно, но блестящие гипотезы Эйнштейна десятилетиями отчасти сознательно, отчасти случайно оставались в тени и рассматривались как фантастические заблуждения гениального физика…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
