– Сам профессор Усков…
– Видать, дела плохи…
– Неужели нет никакого средства…
– Все в руках Божьих…
В городских церквях служили молебны за здравие всеобщей любимицы Веры Холодной… было сумрачно от ладанного дыма, от множества горящих свеч…
Делафар стоял в толпе с непокрытой головой, не отрывая глаз от окон, за которыми умирала женщина, героиня великой эпохи перелома в судьбе России и всего мира. Ее звезда взошла в роковой миг и недолго продержалась на грозовом небосклоне… Наверное, в этом есть некий высший смысл.
– Ей суждено остаться вечно молодой… – шептались люди.
Делафар чувствовал, что это правда. Ему тоже не суждено состариться. Двадцать пять лет – столько отпустило им провидение. Четверть века. Всего! Наверное, достаточно. Он не ощущал трагедии ухода, скорее, жажду новой встречи, которая непременно случится. Где, когда – неважно. Его томила жгучая темная страсть, мучило необъяснимое любопытство: а что же там, за порогом небытия? Между ним и Верой не было близости телесной, но возникло притяжение душ… Есть ли более эротическое влечение? Незримые нити любви, связывающие мужчину и женщину, протянулись от нее к нему… Или от него к ней…
Он полюбил звезду. А звезды обитают на небесах…
Делафар посмотрел на тяжелые, полные снега тучи и понял, что плачет. Это были слезы разлуки.
– Я найду тебя…
Чей это голос коснулся его щеки, словно теплое дыхание? Он обернулся, но не увидел ничего, кроме суровых, бледных от холода лиц, поднятых воротников, мокрых головных уборов…
Он не успел показать ей Чашу. Значит, все еще впереди… Время – ничто. Оно обманывает людей, которые не умеют распознавать его трюков…
Скоротечная болезнь длилась восемь суток. Медицинские светила города разводили руками. Все было испробовано, и ничего не помогало. Комната больной пропиталась запахами лекарств и камфарного спирта, у иконы горела лампадка…
Делафар пытался представить Веру в постели, в беспамятстве… Вместо этого перед ним возникали образы прекрасных женщин, которые она создала на экране, – нежных, любящих, неистовых в своем чувстве. В жизни она была другой… Хотя разве кому-нибудь достоверно известно, что такое жизнь? Она бывает причудливой, словно кружево, сплетенное сотнями нитей… Откуда они берутся, кто их обрывает? Может быть, просто меняется узор?
Утро того февральского дня ничем не отличалось от сумерек – та же серая пелена дождя, то же серое небо. Вечером Соборная площадь вместе с толпой людей погрузилась в темноту, только окна дома, куда были прикованы взгляды присутствующих, мерцали желтым лампадным светом. Кто-то выбежал из дома, рыдая, и толпа всколыхнулась, заволновалась. Пронесся шепоток: «Умерла… умерла…»
Делафар столько раз слышал слово «смерть», но только теперь окончательно убедился, что оно лишено смысла. Разве лежащее на смятых простынях бездыханное тело – и есть Вера? Она ушла, сбросив земные одежды – так же непринужденно, как сбрасывала сценические костюмы…
– Умерла… – звучало отовсюду. – Ее больше нет…
Дождь припустил сильнее. Делафар не ощущал холода, как не ощущали его собравшиеся на площади люди. Они не расходились, ждали чего-то…
– Как же так?
– Не спасли…
– В гостинице, где она жила, номера не отапливались…
– В первый же день болезни ее перевезли сюда, в дом Папудова…
– Поздно!
– Ей нельзя было выходить на сцену! Она чувствовала недомогание, но все же выступила…
– Вчера был консилиум. Лучшие доктора оказались бессильны…
– Это не «испанка», – пробормотал женский голос. – Ее отравили… Французы…
– Из ревности…
– Деникинский генерал Гришин-Алмазов души в ней не чаял…
– Говорят, сам консул потерял от нее голову…
Три дня до похорон прошли для Делафара, как в угаре. Тело актрисы хотели отправить в Москву, но дороги были перекрыты. Одесса оплакивала «королеву экрана» за всю необъятную Россию.
– Деникинская контрразведка сработала, – твердил Апостол. – Они испугались за Фрейденберга. Вдруг Вера убедила бы его бросить все… Полковник мог решиться на сдачу города! Что с тобой, Жорж? Ты меня не слушаешь…
Делафару стало безразлично, отчего она умерла. Мысль о мести не приходила ему на ум. Да и кому мстить? Командующему добровольческой армии? Какому-нибудь сумасшедшему ревнивцу? Или такой же сумасшедшей завистнице? Майору Порталю, начальнику отдела контрразведки при штабе? Все, что происходит, продиктовано высшей волей, подчинено высшему смыслу… Люди – только слепые исполнители, которые заблуждаются насчет своей значимости. Он не Дон Кихот и не намерен сражаться с ветряными мельницами…
Ночные бдения с Чашей повлияли на его сознание. Он ловил себя на том, что перестает адекватно воспринимать события. Слова Апостола казались ему пустыми, надуманными.
Он заставил себя пойти «попрощаться» с Верой – этого требовали обстоятельства.
– Мы должны вести себя так, как от нас ожидают. Как вели бы себя актер и штабной переводчик: почитатели ее таланта, – говорил Инсаров.
Агент Шарль понимал, что товарищ прав. Жорж Делафар, потомок крестоносцев, восставал против. Его сердце отказывалось принимать дикие подробности «погребального ритуала».
Вынос тела актрисы из дома Папудова состоялся ночью, в четыре часа, «при огромном стечении публики», как писали одесские газеты.
– Почему ее выносят под покровом ночи? – шептались обыватели, усматривая в этом некую мрачную тайну.
Делафару казалось, что он в кинотеатре, где крутят фильм «Похороны Веры Холодной». Она снова играет – свою последнюю роль. Как всегда, блистательно.
Набальзамированные останки, гроб, отпевание в Кафедральном соборе, выставленный при входе усиленный караул, пышные букеты цветов с траурными лентами – все это уже не имело отношения к Вере. Той, какая она открылась ему в миг прозрения…
Лицо умершей потемнело, и это подогревало слухи о яде. Хотя профессор Усков подтвердил диагноз – отек легких, ему не верили.
– Существуют яды, которые вызывают похожие симптомы… – обменивались мнениями профессионалы.
– В городе болеют тифом, но не «испанкой»…
– У нее кожа от природы светлая, белая, можно сказать, лилейная… – судачили поклонники. – А тут совсем не то…
– На цвет мог повлиять бальзамирующий состав…
– Говорят, вскрытия не делали…
– Бальзамировал в срочном порядке сам Тизенгаузен, лучший патологоанатом, по приказу неизвестного лица…
В день похорон опять шел дождь. Делафар потерял счет времени. Он опять стоял на площади, провожая Веру в «последний путь»… Прилегающие к площади улицы были запружены народом. У него кружилась голова, в висках стучала кровь.
«Я родилась для того, чтобы меня носили на руках!» – шутила Вера…
Как трагически воплотились ее слова: мертвое тело актрисы несли на руках молодые мужчины, оспаривая друг у друга это право. Она все еще властвовала над безбрежной толпой, подчиняла ее себе. Незримые нервные токи пронизывали каждого присутствующего. Делафар ощущал ее магический «взгляд из-под ресниц», будто она искала его среди тысяч безутешных обожателей…
«Я следую за тобой… – мысленно взывал он к плывущему над головами людей гробу. – Уже скоро!»
Все происходящее снимали на пленку. Кино и еще раз кино! Проводы «царицы мелодрамы» – сам по себе романтический душещипательный сюжет. Последний фильм с Верой Холодной в главной роли…
Уже в марте миллионы жаждущих не только хлеба, но и зрелищ, смогли увидеть ленту во всех кинотеатрах страны.
Делафар стал свидетелем небывалого триумфа покойной актрисы, которой при жизни неистово поклонялись, а после смерти обожествляли.
И когда Весенней ВестницейВы пойдете в дальний край,Там Господь по белой лестницеПоведет Вас в светлый рай, —
написал Вертинский.
Делафар сомневался, что ему тоже уготовано место в раю. На него снизошел дар предвидения. Или он увидел свою судьбу на дне Чаши, в глазах золотой богини… Все смешалось в его воспаленном рассудке: этот южный портовый город, продуваемый февральским ветром; дождь и мокрый снег; свинцовое небо и свинцовое море; свинцовый гроб Веры, установленный в склепе-часовне на старом одесском кладбище… ее тонкие пальцы, которых он касался губами… ее печальная улыбка… до боли знакомое чувство тоски, неутоленной страсти… неисполненное обещание…
