Вся эта обширная информация немедленно направлялась в Центр. Серегин и я непрерывно сновали между убежищем перебежчиков и кабинетом резидента, забросив всю консульскую работу, появляясь в консульском отделе только для того, чтобы подписать визы или решить какой другой срочный вопрос. Коллеги по работе, естественно, обратили внимание на наши передвижения по посольству и с завистью наблюдали за важной государственной работой, которая отображалась не только на наших физиономиях, но выпирала из каждой складки одежды, просвечивалась через дырки каждой пуговицы.
Не скажу, что у нас с Серегиным не было сомнений относительно привалившего оперативного счастья. Червь сомнения и суеверия глодал нас постоянно, и мы часто спрашивали друг друга, не является ли Фогель хитроумным исполнителем коварной акции противника или не состоит ли он на учете в какой-нибудь гейдельбергской психиатрической клинике. Но нет, информация Фогеля производила впечатление взвешенной, реальной и логично поданной, а само его поведение — вполне адекватным.
Наконец у Центра лопнуло терпение, и мы получили указание переправить Фогеля со своей дамой в Москву, чтобы руководящие товарищи успели сами приобщиться к «снятию сливок». Не буду пересказывать, каким образом мы выполнили эту задачу, но в скором времени перебежчики оказались в Москве. В качестве сопровождающего лица вместе с ними выехал консул.
Он вернулся в Копенгаген через неделю возбужденный и радостный и рассказал, что товарищи из Центра активно продолжают работу с Фогелем, что о нем, как и полагается, проинформировано руководство страны и что мы с ним можем «крутить дырки». Любимый Центр обещал нас представить к награде!
— Можешь без надрыва заниматься своими делами, — успокоил меня Серегин, — считай, что командировка сделана! Сам видел, как начальник ПГУ подписывал рапорт на председателя.
И действительно, настроение у меня было такое приподнятое, что заниматься черновой работой — звонить связям, ходить на какие-нибудь мероприятия, писать скучные справки — желания не возникало. Коллеги, от глаз и ушей которых ничто не могло укрыться, любовно хлопали по плечу и ласково говорили:
— Ну, Боб, молодца! Далеко пойдешь.
Целый месяц я был в героях и запустил оперативную работу донельзя. Ни резидент, ни его зам даже и не пытались напомнить мне о том, что «надо делать дело».
Но время шло, а долгожданных известий из Москвы о наградах и почестях не поступало. Внутри меня уже поселился червь сомнения, я спрашивал консула, но тот только пожимал плечами и приговаривал:
— Пути любимого Центра неисповедимы! Жди.
Но я почувствовал, что ждать нечего, и стал потихоньку возвращаться к своим «баранам» — рутинной оперативно-поисковой работе. Товарищи перестали хлопать меня по плечу, а в глазах некоторых из них стал поблескивать огонек злорадства.
Скоро я окончательно выздоровел от «звездной болезни», втянулся в повседневную оперативную страду и начал «вкалывать» по-старому. Однажды с одной из связей во время перерыва спектакля я прогуливался по залам Королевского театра оперы и балета и вдруг увидел перед собой знакомое лицо коллеги. Он стоял в стороне, стараясь привлечь мое внимание. Извинившись перед иностранкой — это была женщина, — я подошел к нему и спросил:
— В чем дело? Ты тоже взял билет на спектакль?
— Нет, меня послал резидент. Срочно езжай в посольство.
— А что случилось?
— Там «твой» объявился.
Больше задавать вопросов я не стал — я сразу догадался, о ком идет речь.
— Один из наших сотрудников попал в автоаварию, и мне нужно срочно выехать на место происшествия, — соврал я иностранке и оставил ее досматривать модерновую постановку Флемминга Флиндта, в которой балеруны и балерины по ходу действия измазывали себя с ног до головы красной краской.
Резидент с насупившимся лицом дожидался моего появления. Его тоже вызвали из дома, и время было уже позднее.
— Внизу сидит Фогель. Спустись и разберись, в чем там дело.
В слабо освещенной приемной, сжавшись в жалкий комочек, действительно сидел несчастный Фогель! Он сразу узнал меня и, словно в лихорадке, стал рассказывать, не дожидаясь моих недоуменных вопросов:
— Ваши товарищи уговорили меня вернуться домой и продолжить работу на вас с территории ФРГ. В Брюсселе меня арестовала полиция, потому что моя подруга предала меня. Но мне удалось бежать, и вот я с трудом добрался до вас, чтобы с вашей помощью укрыться в Швеции, где у меня есть друзья. Мне нужны деньги.
— Хорошо, посидите немного. Я сейчас вернусь.
Я поднялся в кабинет к резиденту, и мы вместе составили срочный запрос в Центр. Через час шифровальщик принес ответ и положил его на стол шефу. Текст гласил, что Фогель признан психически неуравновешенным человеком, в связи с чем от него решили избавиться, для чего под легендой будущего сотрудничества его выдворили обратно в ФРГ. Выдворение осуществлялось через ГДР, а подчиненные Маркуса Вольфа, дав хорошего пинка (Фогель действительно когда-то работал в БНД и был известен спецслужбам ГДР), выставили бедолагу в Западный Берлин. Подруга Фогеля узнала о его болезни только в Москве, и бедняжка страшно переживала, что дала втянуть себя в такую аферу, как поддержка тылов свихнувшегося с ума мужика. И самое интересное: Центр своевременно сориентировал все европейские точки о том, чтобы Фогеля, если он опять появится в их поле зрения, гнали в шею. Не проинформирован был только Копенгаген. Вероятно, это следовало расценивать как тонкую месть резидентуре за то, что мы подсунули им тухлый товар!
— Иди выпроводи своего друга куда хочешь, — холодно сказал резидент и пошел домой.
Я опять спустился вниз и спросил Фогеля:
— Сколько вам денег требуется для того, чтобы добраться до Швеции?
— Сто крон.
— Держите. Я вас сейчас выведу на улицу через черный ход. Как только вы окажетесь на месте, мы с вами свяжемся.
— Да, да, я понимаю.
Я молча открыл калитку и подтолкнул Фогеля в сырую ночь. Откуда нам стал известен адрес его шведских друзей, он не спросил. Да это было и не нужно ему — главное, что он опять оказался при деле.
Кровные сто крон, врученные Фогелю, резидент компенсировать мне из кассы резидентуры отказался:
— Это тебе будет уроком, чтобы впредь был более внимателен с «шизиками».
Среди ложных добровольных помощников разведчика процент шизофреников в Дании несомненно выше, чем представителей сексуальных меньшинств. Последние все-таки более приземленные, в политику не лезут и на пути иностранного дипломата встречаются редко. Но все-таки встречаются.
Встретился и мне один такой тип.
Дело было жарким летом, когда все датчане и сотрудники посольства с семьями уезжали к морю. Излюбленным нашим местом было Тисвиляйе — небольшой поселок на севере Зеландии с хорошим песчаным пляжем и чистым мелководьем. Это было первое мое лето в Дании, и вопрос заведения полезных связей стоял во весь свой рост. Поэтому даже на отдыхе я думал о том, как бы выйти на интересного человека, с помощью которого можно было бы изменить соотношение сил между Варшавским блоком и НАТО в пользу первого или проникнуть в сейф к президенту Никсону.
Выезжая на пляж и стараясь подъехать как можно ближе к воде, я застрял на своем «форде» и, несмотря на помощь коллег, вылезти из песка никак не мог.
— Проблемы? — услышал я характерный датский акцент в английской фразе.
Передо мной стоял белокурый красавец в плавках, эдакая типичная арийская бестия, и улыбался мне неподдельной голливудской улыбкой. По дипломатическому номеру машины датчанин определил, что имеет дело с иностранцем.
— А вы можете мне помочь?
— Естественно. Минуточку.
Он залез в огромный американский «шарабан», подъехал спереди, ловко подцепил мой «форд» тросом и без всяких усилий вытащил меня на безопасное место.
Естественно, я не захотел упускать случая поближе познакомиться с красавцем, который произвел на меня положительное впечатление своими изысканными, прямо светскими манерами, культурной речью, обходительным дружелюбием. Мы разговорились, потом обменялись телефонами и договорились встретиться в Копенгагене в один из ближайших вечеров.
Он сказал, что позвонит мне в посольство, но я настоял на том, чтобы я заехал за ним домой, поскольку выяснил, что он холостяк и один живет в небольшой пригородной вилле. В обусловленное время я позвонил в дверь небольшого со вкусом отделанного особняка, и на пороге появился мой красавчик. Он был одет в шикарную рубашку свободного покроя, светлые облегающие фигуру брюки, на шее был небрежно повязан шелковый платок, и несло от него изысканными… женскими духами! Я принял все это на счет последнего крика моды, и смело шагнул внутрь дома.
X. особых примет не имеет, если не считать, что низ у него шире плеч.
