это был готов ответ: снег шел двое суток, и сейчас он гораздо глубже, чем позавчера. Он научит их закапываться в снег, и тогда ветер им не страшен. Холодно, безусловно, будет, но замерзнуть они не замерзнут.
— Ты нам это гарантируешь? — с явным недоверием спросил Норберт.— У тебя что, большая практика?
— Советский солдаты делают вот так засада,— ответил Андрей.
— А одеты они при этом так же, как мы?
— Нет, более тепло,— признал Андрей.— Но и для нас так делать правильно.
— Вот и попробуй нынче ночью,— рассмеялся Отто.— Посмотрим, на что ты будешь похож к утру, если только вообще вернешься.
— А ноги Клер? — спросила Лини.— С ними что станет после ночевки в лесу?
Андрей вздрогнул, бросил на Клер виноватый взгляд.
— Ох,— сказал он убитым голосом,— про ноги я как-то забывал.— Потом по-русски:—Ну как они сегодня?
— Чуть согрелись, но боль все такая же.
— Да, какое-то время они еще поболят.— Он смотрел на нее, наморщив лоб.— Дорогая моя, это такая проблема, не знаю, что и придумать. Нам вовсе не хочется, чтобы вы опять обморозились...— И, взволнованно махнув рукою, он смолк.
Клер сказала очень спокойным голосом:
— Несколько часов в лесу я еще выдержу, а вот целую ночь—; едва ли. Стало быть, выход у меня один — рисковать. Я остаюсь здесь, но это вовсе не значит, что вы все тоже должны....
— Нет! —прервал ее Андрей.— Я останусь с вами.
— Что за нелепость! Почему вы должны...
— Нет,— повторил он.— Я вас не оставлю, Клер.
На глаза ей набежали слезы, и она отвернулась, чтобы их скрыть.
— Но это же неразумно, Андрей.
— Я вас не оставлю,— сказал он тихо.— Не оставлю, и кончено.
— Эй, слушайте меня все,— заговорил Юрек.— А почему вам не сделать, как предложил вчера Андрей? То есть хорошая мысль — караулить круглые сутки! Сколько до той дороги? Верно, метров пятьсот? А до леса только семьдесят. Допустим, с дороги немцы свернут сюда, та-а-к? Даже если они на машине или на танке — все равно, пока доедут, пока все тут осмотрят, мы успеем утекать до леса и хорошенько спрятаться.
Норберт хлопнул себя по коленке.
— Толково. Значит, мерзнуть будем только в случае необходим мости.
— Ой, правда здорово! — обрадовалась Лини.— Ну а вы, Андрей, как, не возражаете?
— Нет,— ответил он с явным облегчением.— Может, Юрек предлагал самый лучший план.
— Вы и правда так думаете? — спросила Клер по-русски.— Или согласились только ради меня?
Андрей улыбнулся.
— Одному богу известно. Но решение неплохое.
Отто вдруг развеселился:
— Друзья, с той минуты, как мы* очутились в сарае, нам все время везло, верно? Так вот, предлагаю пари. Ставлю три против одного, что в лес нам ни разу удирать не придется — русские придут раньше. Три против одного! Ну кто принимает пари?
— А вы на какие деньги спорите? — усмехнулась Клер.— Марка после войны обесценится.
— Кто же на марки спорит, спятил я, что ли? На венский шницель, вот на что. Расплачиваться в Вене. Есть там один ресторан, я хорошо его знаю. Значит, три против одного. Ну как, Клер, идете со мной на пари?
Она покачала головой:
— Никогда не любила шницель.
— Что? — с наигранным удивлением воскликнул Отто.— Эх, француженочка, вынь я сейчас из кармана холодный шницель трехдневной давности — ха-ха,— да еще облепленный тараканами, вы что, не стали бы его есть?
— Съела бы вместе с вашей рукой,— ответила Клер.
А в следующий миг, изумленно глядя на остальных, она спрашивала себя, чем вызван такой громовой хохот. Ведь шутка была до того незатейливая. Но все надрывались со смеху, словно на представлении в мюзик-холле, и она смеялась вместе со всеми. «Просто мы остались живы,— подумалось ей,— и в этом все дело. Мы живы, мы на свободе, мы на пути к дому».
Глава шестая. ОБНАЖЕННОЕ СЕРДЦЕ
1
Канонада прекратилась, немцы на дороге больше не появлялись, и даже ветер улегся. Казалось, после утреннего неистовства и природа и люди выдохлись и теперь нуждаются в передышке. Вскоре после полудня, когда беглецы ели холодный обед, графитно-серые облака вдруг раздвинулись, словно театральный занавес, и показалось яркое солнце в озерце чистой глубокой синевы. Прикрывающий землю плотный наст засверкал, словно усыпанный мельчайшими осколками стекла. Юрек, следивший из окна за дорогой, подозвал остальных. Все стояли рядом и смотрели не отрываясь, как зачарованные. Зима... Не та закопченная, грязная, что причиняла им столько страданий в Освенциме, а прекрасная, чистая, какой она им помнилась с детства. С острой тоской вспоминали они вслух зимние радости — снежные крепости и снежных баб, катанье на санках и рождественское веселье. В эту минуту никому не приходили на память тяжелые дни, без которых не обходится ни одна зима,— огорчения, слезы, трудные открытия ранних лет. Немножко солнца над замерзшей равниной—и в памяти каждого возникла волшебная страна детства.
Не прошло и десяти минут, как серый занавес вновь задернулся — так же внезапно, как открылся. Огорченно вздыхая, но все еще улыбаясь, они вернулись на свои места. Отто решил извлечь из этого маленького события выгоду: шепнул Клер, что глаза у нее синие, словно небо. Она сдержанно поблагодарила, удивляясь про себя его робости: ни дать ни взять шестнадцатилетний юнец, что, запинаясь от смущения, впервые в жизни делает комплимент девушке. Впрочем, так ведь оно и есть: ему двадцать четыре, но в то же время ему и шестнадцать, а выглядит он на тридцать пять — нет, такое может доконать кого угодно.
Ее размышления прервал Андрей.
— А знаете,— с глубокой нежностью сказал он по-русски,— глаза у вас точно такого же цвета, как ясное небо,— синие-синие.
Клер едва удержалась от смеха. Сказал он это вполне серьезно, и она была так к нему расположена, что ей вовсе не хотелось причинять ему боль, но два столь похожих комплимента! Словно намеренно одинаковые реплики в пьесе, рассчитанные на комический эффект. И она была благодарна Лини, которая принялась описывать зимнюю ночь в Амстердаме,— теперь можно было и отвернуться.
— Представить себе не можете, что это за красота,— с гордостью рассказывала Лини.— Каналы покрыты снегом, и он сверкает под фонарями — прямо сказка, дух захватывает. Больше всего я мечтаю о том,
