Успев пересмотреть взгляд на воцарившегося грузина, претендующего на вождя нации, Горелов всё больше склонялся к его скудоумию. Джугашвили мог быть вождём какого-нибудь африканского племени, но не стоять во главе государства Российского: оно призывало ума масштабного, идей, сверкающих воплощением добра и справедливости. Додуматься до разгона, до уничтожения зажиточных крестьян мог партийный недоумок со всем его выморочным центральным комитетом.
Виделись глобальные беды в будущем…
Старший лейтенант госбезопасности Пиоттух смотрел на страдальческий вид арестованного… Прочесть бы его мысли по строкам- морщинам на лбу.
За долгую неделю допросов, измученный на многочасовой выстойке Горелов изменился до неузнаваемости. Складками висела на щеках пожелтевшая кожа. Глаза упрятались вглубь, по-совиному посматривая из глазниц на обстановку кабинета следователя. С первого дня задержания объявил голодовку. Потом ему насильственно через ноздри стали впрыскивать из большого шприца питательный бульон.
Изматывали долгие ночные допросы. Лишение сна — испытанное, изощрённое изуверство особистов. Оно применялось ко многим подследственным, особенно из тонкой прослойки интеллигенции. Одни чекисты уходили спать. Другие заступали на позорную вахту.
Протокол допроса лежал на столе вызывающе спокойный, безучастный к происходящему.
Усердному особисту Пиоттуху тоже выпадали ночные допросные бдения. Вскипал от злобы постоянного запирательства арестованного в каюте «Надежды».
Немели полусогнутые ноги. Звенело в ушах. Слипались глаза. Чугунело в висках и затылке. Давила дрёма. Когда в изнеможении падал на заплёванный пол — взрывалась трещотка. Летом она отпугивала всякую вороватую птицу в огороде Пиоттуха. Теперь рьяно распугивала зачатки наплывающего сна. Подследственный с неимоверным трудом расщелял глаза, приподнимал огрузнелую голову. В мутной пелене кабинета или камеры допросов различал гневную рожу «Иуды в хорошем смысле слова».
Часто всполошные трели ручной трещотки действовали усыпляюще, клонили голову на подставленные ладони. Ведро ледяной воды водопадно обрушивалось на голову. Стояние продолжалось.
Лист-допросник оставался без подписи. На бумаге заведомое враньё. Разве подпишет оговор? Подставные фигуранты по «Томскому рабочему комитету» подтверждали участие Сергея Горелова в разработке планов по свержению большевиков. Перечислялись места явок, пароли, конспиративные квартиры.
Особисту Пиоттуху не терпелось любыми способами расколоть недавнего заносчивого сослуживца. Дело чести опытного следователя, отвечающего за воспитательную работу в комендатуре. Незавидная участь контры с дипломом будет решена без подписи. Черновик трактата о заступничестве за русский народ-сброд дал органам полный котёл сытной каши. Пища сама просится на стол следователя. Неужели историк-несмышлёныш рассчитывал опубликовать гнусную антиправительственную ересь? Она потянет на убойную пулю.
Светло мечталось Авелю Борисовичу: за разоблачение скрытника из офицерского состава ему светит повышение по службе, капитанское звание. Выбитая подпись только усилит позиции следователя. Подсовывать протокол с поддельным росчерком пера — слабость чекиста… Будет настоящая, живая…
Обжигал допрашиваемого пламенем взгляда:
— Сука! Всё равно согну твою волю. Сломаю через колено, как сухую хворостину. Плохо знаешь Авеля Пиоттуха — славного потомка Одесских портных. Ведём родословную с шестого колена… не то что вы — глупые Иваны, не помнящие степени родства после бабушек и дедушек.
Есть время у следователя-опытника. Может порассуждать о нынешнем превосходстве пастухов над стадом опаршивленных овец.
— Послушай, твердолобый офицерик: не зря великие мудрецы Сиона вписали золотыми буквами веков чёткие наставления. Они действуют на правах непреложных законов. Наш славный народ прошёл через унижения, гонения, исходы, чтобы засверкать после революции, подчинить себе варварские племена, разбросанные по степям, горам, пустыням, тайге…
Соберём воедино разрозненные стада… пустим в расход непослушные отары… Пора, Прогорелов, пора обмакнуть перо в чернильницу. Засвидетельствуй тушью о своей принадлежности к мятежникам…
Смысл плохо доходит до сознания узника. Слова вязкие. Ледяная вода немного взбодрила. Измотанный без сна организм отозвался на душ добавочной энергетикой. К издевательскому искажению фамилии Сергей привык.
В комендатуре он сразу разоблачил подхалима, двурушника Пиоттуха. Всяко подъезжал карьерист к дипломированному историку. Набивался в друзья. Приглашал домой посмотреть диковинную выставку. Показывал фотографии поселковых красоток, «годных к употреблению за умеренную плату».
Не заплывал в сети Авеля мудрый пескарь. Какие неведомые силы отталкивали Сергея от неопрятной личности. Выскочка без подмылки втирался к немногословному алтайцу. Сергей сразу уловил в Авеле Борисовиче немалые задатки вампиризма.
Маска снята. В камере допросов, именуемой пытальней, вампир изо дня в день, из ночи в ночь выцеживал энергию сопротивления. Влитый через ноздри питательный бульон вызывал рвоту, расстройство желудка.
Сила воли слабела, но не настолько, чтобы отказываться от голодовки без принудительного вливания бурды. Лучше вытерпеть физическое насилие, чем унизительное впрыскивание раствора. Под носом лопались тёмные пузыри. По губам, подбородку текла мутная жижица.
— … Пора, Обгорелов, пора…
Не думал, не гадал службист Пиоттух узреть такое сопротивление. Упрямством его не назовёшь. Сбивали спесь и не с таких удальцов. Но с применением изощрённых пыток. Столярная киянка, пресс-папье в валенке выбивали подписи без стояний, запрета на сон. Чекистская этика не давала право на разгул эмоций, на избиение офицера из своего атаманского корпуса.
Простреливало в ушах. Набатно гудела голова. Или долетало эхо выстрелов из роковых штолен?
«Вот она, свеженькая история на крови».
Изучая загадочное пришествие большевиков, студент Горелов с трудом переваривал аббревиатуру РСДРП: деревенские коровы умели выбрасывать из-под хвостов подобные состряпанные звуки. Так и слышался шлепоток в дорожной пыли. Принуждали изучать происхождение РСДРП, впитывать благозвучие букв-лепёх, постигать мудрость туманных деятелей…
— …Пора, Подгорелов, пора… Подпись, и тебе обеспечен сладкий сон. Сам подушечку приготовлю…
В больной голове проносились видения из времён университетского жития, алтайской деревенской вольницы.
Развернулось подсолнуховое поле в золотой поре… мальчик бежит по меже, ощущая жар от склонённых голов, плотно набитых спелой зернью… Сергунька готов взлететь к проплывающему отбелённому облаку…
— …Пора, Угорелов, пора… — как попка повторял следователь придуманную издёвку.
«Только бы не грохнуться на пол, не дать возрадоваться вампиру… голова стала трещоткой, гремит на всю кубатуру кабинета…».
В глазах полыхал пожар. Где-то близко грань предобморочного состояния… Крепился из остатних телесно-душевных сил. Грубое вторжение в природу сна, разрушение психики, вампирические сеансы подтачивали волю, втягивали в расставленную ловушку, вынуждая подписать проклятый протокол.
«Иуда в хорошем смысле слова» зажег по углам стола четыре свечи. Высветил спасительный лист. «Может, расставил похоронные знаки? Хочет воспользоваться силой священного огня?».
Колеблются четыре огонька. Их клонит к двери, где сгуртился прохладный воздух. Не оторвутся от свеч — не улетят на свободу. Им суждено прогореть, стать огнём невидимым, переместиться в душу.
Всматриваясь в четыре мини-солнца, мученик неожиданно почувствовал приток небесной энергии. Великое светило посылало весточку: огоньки выполняли его знаковое поручение.
После обретения световой поддержки, можно переносить стояние без сна. Предобморочное состояние откатилось лёгким колесом.
Догадливый Пиоттух потушил свечи. Он рассчитывал на другой эффект — разрушающий конструкцию сопротивления. Экспериментатора осенила мысль. Приказал охраннику принести четыре крупных угля.
Кусочки тьмы заменили свет. Свечи убраны. Возле углов протокола угнездилась тьма — верное оружие дьявола. Авель Борисович поругал себя за ошибку: допросник, осиянный свечным светом, получил отталкивающий эффект.
Такую новинку на допросах Пиоттух применял впервые. Если окажет положительное действие — распространит опыт на все камеры допроса. Свой род он изучил до шестого колена, считая последующие отдаления во времени пустой затеей.
Узник не обращал внимания на материализованную тьму. Угли лежали в потустороннем мире от его светлеющего сознания. Смотрел в потолок, желая углядеть отлетевший свет.
